Друг моего отца - Елена Лабрус

– А ты это с порога о чём? – усмехнулся я. – Карина, я устал. Не трать зря моё время, – повесил ключи. – Сколько?

– Пятнадцать миллионов, – поджала она губы, но злить меня побоялась.

Я присвистнул. А буквально два дня назад у меня, краснея от стыда и заикаясь, две тысячи рублей просили. В долг. А эта и не дрогнула, называя сумму. Почувствуйте разницу, называется.

– А это, я стесняюсь спросить, на что?

И если бы она понимала намёки, то услышала бы не «на что», а «за что»? И вопрос был более чем резонный. Не дороговато ли за «глубокий минетик»? К тому же посредственный, скажу честно.

– Это на клип, Арман. На хороший.

– Ты, блядь, Киркоров что ли? Такие бюджеты в клип закладывать?

– Ну, Арман, – канючила она, идя за мной по квартире.

– Так заработай, Карин. Начти уже себя уважать. Подними стоимость рекламы в своём Инстаграм тысяч до четырёхсот. За частные банкетики проси больше. Научись экономить, в конце концов, – я развернулся и понял, что говорю с пустым коридором. Она где-то по дороге отстала.

Впрочем, стой она рядом, эффект был бы тем же самым. Но меня удивило куда она пошла. И стараясь ступать неслышно, я вернулся.

Слышал как она открывала-закрывала ящики в спальне. Двигала мелкую мебель. Переставляла статуэтки. А потом затихла.

– Что-то потеряла? – удивился я, увидев её ноги, торчащие из-под кровати.

Она дёрнулась, ударилась головой. Выползла, пятясь как рак, и потёрла затылок.

– Серёжку, – предъявила она украшение, якобы выпавшее из уха.

– Укатилась? – возвышаясь над ней, пошевелил я пальцами, утопающими в мягком ковре.

Она поняла, что сказала глупость, но, с перепугу решила усугубить.

– Ещё прошлый раз. Во сне, наверно, выпала, – натянуто улыбнулась она и приняла мою руку, что помогла ей встать.

Вот только я точно помнил, что никогда не оставлял Карину на ночь в этой «гостевой» спальне. Год назад, когда я привёл её сюда первый раз, ей не понравилась картина на стене. Ей казалось, что она на неё «смотрит». И она выбрала другую комнату. Сама. А я не возражал.

Тогда она меня ещё не бесила. Яркая, шебутная, эмоциональная, в то время она мне очень нравилась. И я не хотел, чтобы ей было неуютно, пусть даже от «взгляда» с картины. Та спальня и оставалась только для неё. Но я так быстро от этой Солод устал. Как всегда устаю от яркого, громкого, резкого, приторного.

– Ладно, Карин, – подтянул я её к себе, стиснул упругую задницу, плотно обтянутую джинсами, коснулся губами шеи. Она доверчиво откинула голову… И тут вдруг меня осенило, что ещё не так. Не с этой певичкой, конечно. Ведь дело не в том, что я извинился перед Зверьком. И даже не в том, что до сих пор хотел её одну так, как даже жену в медовый месяц не хотел, но крепился, держался, даже не звонил, и старательно её избегал, чтобы ни одного шанса себе не давать. А в том, что я до сих пор чувствовал себя мудаком, потому что я то трахнул девчонку и разрядился. А она? Кроме страха, боли и обиды, что я с ней так грубо, что почувствовала она? Боль, страх и обиду? Так, может, именно это надо исправить? Сделать, наконец, красиво. А не предъявлять ей свой член на изготовку в штанах. Вот я реально мудак! – Я подумаю над твоим вопросом, – прошептал я Карине на ухо. Устало и равнодушно зевнул. Нет, сейчас с ней выяснять отношения точно нельзя. А уж тем более приглашать другую, когда она что-то так усердно искала в спальне. – Сегодня я, правда, устал. Позвони на следующей неделе.

И когда за ней закрылась дверь с тоской оглянулся на часы в идеально чистой квартире. Пиздец, и выспался, и отдохнул.

А потом довольно потянулся и схватив телефон, поднялся на крышу.

Зато сегодня я понял, что не так. А значит, завтра…

– Валентиныч, – поёжившись на холодном ветру, набрал я номер безопасника, рассматривая равнодушные звёзды. – Мне нужна полная инсектицидная обработка. Да, да, на предмет подслушивающих устройств.

Ну когда же, наконец, это завтра!

Глава 18. Яна

Как же я волновалась на собеседовании. Переживала, что меня не возьмут до тошноты. Руки тряслись. На листах договора, который мне дали ознакомиться, даже остались мокрые следы от ладоней. И я всё время оглядывалась, на каждый шорох в большом помещении, где, то ли монтировали что-то новое, то ли наоборот, разбирали старое. То есть всё время оглядывалась. Боялась, что придёт Чекаев. Или, наоборот, ждала, что он придёт.

Но он не пришёл. А меня взяли.

Теперь Евгения Ильинична, строгая сухонькая бабулька, что курировала все исторические художественные залы и запасники, которых в «Галерее» было как в хорошем музее, всюду водила меня за собой и охотно рассказывала обо всём, что только попадалось на глаза.

Она, конечно, знала каждое полотно, картину, рисунок, набросок или черновик наизусть. Год, обстоятельства, при которых он был написан, технику, биографию автора, его отношения с современниками, весь путь, едва ли не по датам, что преодолел каждый шедевр. И я могла бы слушать это бесконечно, но мне поставили задачу всё это систематизировать. А значит, из всей информации, что выдавала мне Евгения Ильинична, выделять ключевые моменты, пусть это даже был цвет, например, пурпурный, а на картине всего одна деталь нужного оттенка. Или год. Или направление. Например, прерафаэлиты. И делать пометку в файле с описанием каждого экспоната так, чтобы при необходимости, набрав «пурпурный» даже неспециалист мог видеть, что у нас есть по заданной теме.

Самое главное, что это была настоящая работа. Для неё требовались мои знания и подготовка, а не только рассказы искусствоведа и прочая информация. А ещё мне не просто это нравилось, это было – моё.

Вторую неделю я работала в «Галерее». И вторую неделю пыталась сказать Чекаеву «спасибо». Даже не спасибо. Я бы обняла его крепко-крепко и расплакалась у него на груди. Ведь я до слёз была тронута и его заботой, и вниманием,