Северянин (СИ) - "Nnik"

 — И не хочешь просыпаться. Почему ты не хочешь? — старец поднял голову, и сквозь нечесаные пряди на Норда уставились мутные белесые глаза.

 — Я… не знаю. Я… мне не кажется, что я сплю.

 — Потому что дурак. Не глядишь дальше носа. Смотришь лишь на то, что открыто взору. Что ты видишь сейчас?

 — Тебя вижу. Огонь вижу. Твое бревно.

 — Все?

 — Ну, туман.

 — Туман. Не только глазам твоим мешает. А что слышишь ты?

 — Тебя, — Норд прислушался, — и треск костра.

 — Неужто? А если слушать?

 — Но тут действительно больше нет звуков.

 — Просто ты не хочешь слышать. Не хочешь просыпаться. Потому что боишься.

 — Ничего я не боюсь!

 — Боишься. Боли боишься. Слабости боишься. Бессилия.

 — Боли? — боль Норд помнил. И действительно ее опасался.

 — А ведь тебя ждут.

 — Ждут? Кто? Где?

 — Кто? Тот, кто не устанет ждать. Где? За пределами тумана.

 — Это невозможно — туман бесконечен.

 — Ложь, — просто ответил старик, — но ты не хочешь его покидать.

 Старец перевел взгляд на огонь. Норд тоже. Пламя пугало и манило его.

 — А он… очень ждет?

 — Очень, очень… Только ты скоро не сможешь прийти.

 — Но…

 — Слушай! Слушай так, будто умрешь, если не услышишь.

 Норд закрыл глаза. Прислушался. Но ничего кроме треска костра не нарушало тишины. Затем Норд заметил стук своего сердца. И удивился. Он был спокоен и расслаблен, но его сердце то билось быстро, как у пичужки, зажатой в кулаке глупого мальчишки, то замедлялось так, что казалось, будто следующего удара не будет. Потом появилось дыхание. Рваное, тяжелое, хриплое. Норд даже положил руку себе на грудь, дабы убедиться, что ничто не сдавливает ее. И неожиданно: тихий, на грани слышимости, такой, что и не поймешь, правда есть или лишь грезится, шепот: "Ты только не умирай… не уходи… я… я ведь не смогу без тебя… только живи… я все сделаю… я… Идуна*, благослови его… Норд, Норд… мое солнце. Теплое солнце… без тебя так холодно…"

 Норд тряхнул головой, сгоняя наваждение, но теперь голос не пропадал. Он звал все настойчивее, все громче! Норд с удивлением почувствовал, как по щекам текут слезы.

 — Я… что я должен делать?

 — Не бежать от боли. Самому к ней прийти.

 Норд посмотрел на старика и снова увидел водопад огненной крови на его волосах. Кровь, рожденная огнем…

 Норд резко поднялся и решительно шагнул в пламя. Костер радостно вспыхнул, и тело Норда охватила агония… </i>

* * *

 Такой боли Норд не испытывал еще никогда. Тело будто все еще горело в том призрачном пламени. Больно было даже дышать. Но, приложив усилия, Норд сумел-таки разомкнуть веки. Из-за яркого света голова загудела сильнее, на глаза навернулись слезы.

 Сначала мир вокруг плыл, но постепенно темное пятно перед глазами превратилось в лицо Торвальда. Такое… родное? Да, именно это слово пришло Норду на ум. Только какое-то бледное, осунувшееся, словно это он был тяжело болен, а не Норд.

 — Очнулся, — губы викинга растянулись в счастливой улыбке, — очнулся…

 В голосе Торвальда была такая смесь боли и облегчения, что Норду захотелось соврать, сказать, что он в порядке. Но из горла вырвался только жалкий хрип.

 — Сейчас, подожди.

 Через пару мгновений Торвальд приподнял голову Норда и приложил к его губам чашку с водой. Прохладная жидкость приятно прокатилась по глотке. Хотелось пить и пить, но уже через пару глотков, Норду сделалось дурно.

 — Хватит, Ив говорит, тебе много нельзя.

 — Я…

 — Не говори. Не надо.

 Норд не послушался:

 — Как? Почему?

 Торвальд сразу понял, что у него спросили.

 — Гида. Она… подсыпала тебе какой-то яд. Точнее нам обоим, но… я тогда не успел выпить вина. А ты сделал всего пару глотков. Поэтому еще жив, — Гида. Норд не удивился, и не только потому, что думать было тяжело. Просто он ждал чего-то подобного. — Она… уже мертва… — Торвальд улыбнулся, но в его глазах блеснула жестокость, — испила того же яда. А Ив, знахарка, тебя выходила, — смерть королевы Норда тоже не шокировала. Обидно только, что такая красивая женщина ушла из жизни, не оставив детей. — Ты лежи, отдыхай. И не волнуйся. Теперь все будет хорошо.

* * *

 Слова Торвальда стали почти пророческими. Как и слова старика из сна. Первая неделя после пробуждения стала для Норда настоящей пыткой. Все по-прежнему болело, желудок терзал страшный голод, но стоило съесть чуть больше и спазмы выталкивали всю пищу назад. Норд не мог ни то что подняться — пошевелить рукой, да что там, смотреть и говорить и то было тяжело. Торвальду и Ив приходилось кормить Норда, помогать ему справлять естественные потребности, обмывать его.

 Норда это страшно злило. Беспомощность оказалась страшнее боли. Ее нельзя перетерпеть, от нее не отрешишься, не убежишь.

 Но рано или поздно все кончается. Отступила и болезнь Норда. На десятый день он, кряхтя и шатаясь, встал на ноги. Мир перед глазами закружился, пол и потолок на миг поменялись местами, к горлу подступил склизкий комок. Но Норд устоял, и это была маленькая победа.

 Время в крошечном домике знахарки текло медленно. Дородная улыбчивая Ив старалась готовить для своего пациента самое вкусное, что только умела. Торвальд рассказывал все песни и истории, что только знал. Но сидение взаперти от этого легче и приятнее не становилось.

 — Чем все закончилось? — неожиданно спросил, казалось, дремавший Норд.

 — Ты про Манчестер?

 — Угу.

 — Да спаслись наши. Правда, всех, кто тогда с Олафом пошли, порешили, да могло быть много хуже. Я когда тебя к кораблям вытащил, Олаф хвалить тебя хотел. А как увидел, что ты еле дышишь, с лица весь спал. Видать подпортила ему планы-то болячка твоя. Когда разобрались в чем дело, он так ругался… Жуть! Что-то там орал, что мы с Торкелем уплывать должны были, а ты теперь не можешь. Я, если честно, не слишком понял, куда и зачем мы должны были плыть, только, как Ив сказала, что ты еще, может, и выкарабкаешься, ребята Торкеля корабли на землю-то повытаскивали. И до сих пор тут сидят. Ждут. Что думаешь?

 Норд прикрыл глаза. Мыслей по поводу того, из-за чего Торкель сидел в Дублине у него было много, но какая самая верная — он не знал.