Рок И его проблемы-4 - Владимир Орешкин

Они заснули вместе, как закоренелые супруги, облачившись в пижамы, и легко прикасаясь друг к другу во сне. Под завывание за окном, под посвист вьюги, который становился все громче, все неприкаянней. И все уверенней напевал об одиночестве всех людей на земле.

Но в этом случае он просчитался, — поскольку его заунывный вой, и рассерженные удары снежных зарядов в окно, оказывали на спящих прямо противоположное действие.

Им было все теплее друг с другом, и все уютнее.

Все теснее они прижимались друг к другу, и все беззащитнее становились…

Странными были эти два человека, — странными и необъяснимыми.

Подумайте сами, — не дети, не зеленые юнцы. Жизнь уже изрядно остудила им голову, и повыла над ними метелями, — все детско-юношеские надежды давно уже умерли в них, превратившись в безжизненные руины. О чем мечтали они когда-то, что грезилось им, что приходило к ним во снах, — ничего не сбылось. Ни единого фрагмента, ни единой капли из чаши, полной радости, ни осколка кирпича из здания счастья, в котором они надеялись когда-то жизнь.

Жить и поживать. Да добра наживать.

Ничего не осталось. Кроме довольно протяженного еще куска лет, которые в среднем отводятся человеку на прожитье.

Руины, — они руины и есть. Что с них взять…

А тут все закрутилось в обратную сторону, с какой-то неимоверной силой, какими-то прыжками и рывками.

И вот, — ни у одного из них, спящих, нет вообще никакого возраста. Нет лет, месяцев, дней и часов. Даже секунд нет и мгновений.

Вообще нет никакого времени.

Это как-то даже сразу не укладывается в голове. Нет возраста.

Но — нет, нет…

Нет и кокетства. Когда хочется немного прихвастнуть, немного набить себе цену, немного поиграть интересом к себе, — словно бы одеть его на себя, для красоты, как модное платье, или нанести его на себя перед зеркалом, как искусный макияж.

Когда нет времени, — нет кокетства. Конечно, нет. А есть, — правда.

Друг о друге.

Которую не нужно скрывать. И украшать — ленточками.

Когда нет времени, — есть правда. Не одна, не две, не три, не четыре, не пять правд, или еще больше. Только одна. Общая на двоих. И на каждого.

Правда одна. Но, как разбитая голографическая картинка. Чьи осколки разбросаны повсюду. И на каждой, — смутный облик гипсового Цезаря.

Когда нет времени, — они сливаются воедино, эти картинки. Сливаясь, будто проявляют лик статуэтки. Будто выносят его на поверхность бытия.

Пока не возникнет один Цезарь, красавец и герой, во всех его проявлениях.

Когда нет времени, не нужно лгать друг другу. Не нужно, — и невозможно.

Само понятие лжи престает существовать. Когда нет времени…

Под злобное завывание вьюги за окном, под теплым одеялом, когда рядом дыхание желанного человека, — иногда нет времени.

— Я хочу приготовить завтрак, — сказала Мэри.

— Овсянку?

— Какое тонкое чувство юмора, — сказала Мэри. — А я, было, решила, ты не умеешь шутить.

— Какие уж тут шутки, — сказал Гвидонов.

— Ты шутишь…

— Когда речь идет об овсянке? — несколько возмутился Гвидонов.

— Ты издеваешься надо мной, — сказала Мэри.

Но пошла на кухню, договорилась там, — и принесла в номер целую кастрюльку самой первоклассной овсяной каши.

— Что ты хотел, — сказала она Гвидонову, — то и будем кушать…

Может быть, новое подземелье? — думал Гвидонов. — Вековые привычки трудно менять… Здесь старые тапочки донашиваешь до дыр, а взамен покупаешь точно такие же. А если речь идет об интерьере…

Ушли они отсюда лет, допустим, шестьдесят тому назад. Допустим, — год на переселение и выбор нового места.

То есть почти шесть десятков лет они могли с лопатами и кирками врубаться в склон российской горы. Комнат себе уже наделали и всяких коридорчиков.

Уже есть, где без проблем медитировать.

Местечко, в окрестностях которого ловцы лягушек обстреляли махатм, называлось Мугур-Аксы, и было приблизительно в трехстах километрах от Кызыла.

От Омбы — больше полутора тысяч километров.

Если провести по карте прямую от Омбы до Мугур-Аксы, то есть, если они не колесили, а двигались по прямой, — то дальше можно попасть в Барнаул, Новосибирск, а еще дальше — в Нижневартовск, на полуостров Ямал, или в Дудинку.

Но, скорее всего, вряд ли по прямой. Слишком зыбко…

Но им же нужны ученики. Монахи не могут не передавать своих знаний, — учить других, у них в крови. Учить, и наставлять на путь истинный.

Иначе зачем они, с какой целью. Компостировать мозги другим, — это их суть. Тем более, обладая целым набором самодельных чудес, — как здесь обойтись без небольшой толпы фанатов?.. Значит, должны быть фанаты, должны быть слухи о небывалых знамениях, типа летающих на бреющем полете, тарелок, которые разбрасывают листовки, с призывом идти на выборы. И должны быть свидетели этих чудес.

Допустим, в радиусе ста километров от эпицентра…

— Ты ешь третью тарелку овсянки, — сказала Мэри. — Это называется обжорство.

— Как только будет летная погоды, мы улетаем отсюда.

— В Пекин?

— Да, сначала. Оттуда на родину.

— В Англию?

— Нет, — сказал Гвидонов, — скорее всего, опять в Кызыл.

— Тогда мне нужно сходить к тому ремесленнику, у которого ты был вчера. Таких оригинально расписанных горшочков я нигде не видела… И еще, объясни мне: что такое Родина?.. Я в России часто слышу это слово. Но не понимаю значения. Сначала я думала, что это место, где ты родился. Где у тебя прошло детство, и место с которым у тебя связаны эти самые главные впечатления в жизни. По которому ты иногда грустишь, как по детству… Потом поняла, что это еще что-то другое. Для тебя родина — Кызыл. В котором мы с тобой были впервые, и который ни мне, ни тебе никак не понравился. Там много пьяных и наркоманов, и везде нужно ходить с охраной… Тебе от него ни холодно, и не жарко. Так, кажется, говорят… Объясни мне.

— Спасибо за завтрак, — сказал Гвидонов. — Было очень вкусно.

Если она и дальше будет отвлекать его от дела, сбивать с мысли, не давать сосредоточится, — то впереди их отношения ожидает довольно серьезный кризис.

Самое последнее дело, — отвлекать человека от работы.

Ей срочно нужно придумать какое-нибудь дело, — чтобы она занималась им с утра и до вечера, и думала только о нем, и уставала от него, и говорила только о нем. Что-нибудь, типа обучения детей английскому в детском саду. Где их много, и они все еще бестолковые.

— Родина, — сказал сухо Гвидонов, — это то, что очерчено государственными границами.

— И тебя переполняет гордость за свою родину.

— Естественно, — сказал Гвидонов.

— А Ташкент, Киев, Кишинев, Минск?.. А Рига, Вильнюс?.. Тебя уже не переполняет за них гордость?

— Мэри, — сказал Гвидонов, окончательно теряя над собой контроль. — Спасибо тебе большое за завтрак. Было очень вкусно.

— А Калининград? — продолжала Мэри. — Если его отдадут немцам? Потому что это Пруссия. И называется он совсем по-другому?.. Это будет родина или нет?.. Мне просто хочется знать.

— Петр! — закричал Гвидонов на весь номер.

К его удивлению, тут же послышался вежливый стук в дверь.

— Да! — сказал он.

Заглянул ординарец.

— Мэри хочет посетить лавку ремесленника, к которому мы заходили вчера. Купить на память кое-какие сувениры. Их там много… Так что вы не торопитесь и наберите побольше, самых разнообразных.

— Погода, — сказал Петька.

За окном мело и свистело, как вчера вечером, и никак не думало стихать.

— Не стеклянные, — сказал Гвидонов. — дойдете. А потом, может, случая больше не представится. Как только ветер стихнет, — мы улетаем…

— Есть проблема, — сказал Гвидонов. — Вы извините, я вас дергаю по пустякам.

— Я разрешил, — отозвался Чурил ровно. — Кроме этого, мне самому интересно, — следить за твоей логикой. Вернее, ее перескоками. В надежде прочитать достойный детективный роман.

Ему все роман, что он там не читает…

— Сторож, — сказал Гвидонов. — С ним что-то не так.

— Что не так? — спросил Чурил.

Таким тоном, будто уже замочил его.

— Нет, — сказал Гвидонов. — Все нормально, он хороший сторож… Дело в другом. Нам нужен специалист, самый лучший психотерапевт…

— Он что, тронулся головой?

— Нет… Но, может быть, его тронули. Проверить нужно обязательно. Я думаю, он мог видеть того, вернее тех, которых там не было. Нечто типа внушения: идти за призраками, пока они не растворятся. Поэтому за той скалой ничего не нашли, что туда никто и никогда не заходил…

В трубке воцарилось молчание, потом Чурил сказал:

— Логично… Но это меняет всю ситуацию.

— В частностях, да.

— Говорил, — сухой рационалист. В буддизм еле-еле поверил… А тут такое выдать.