Путешествие без Надежды - Павел Улитин

— Еще что говорил Марциал?

Тут же в такой же очереди нарком Бубнов спрашивал у кого-то о причинах отказа Суллы от диктатуры. Такой чернявый с истфака ему что-то отвечал. Это мне рассказывали, сам я это не слышал. Я бы запомнил. Еще бы. Фотография не с комсомольским прошлым, это он ошибся. Ему так надо было извратить и перекарежить, чтобы смешнее было, по его мнению. Нет, вы все-таки возвратите фотографии. Переводчик Франца Кафки будет переводить Франца Кафку. Породнились. Объевреился или что-нибудь такое. Но каково внутреннее нахальство: «Кто-то повлиял». Он себе и представить не может, что кроме его рассуждений у его собеседника могут быть и свои. Если из вежливости промолчишь, он считает: ты с ним согласен. Он тебя переубедил или повлиял. Один разговор в «Праге» осенью 1938 года.

Длинный рассказ на кухне для другого воюющего автаркического государства:

— Такое предложение я уже получил еще раз.

Тут трудно остановиться. Тут как раз тот случай когда не лучшая награда для солдата. Но между прочим уже 14 месяцев спустя можно заметить как бы про второй телескоп у знаменитого поэта-переводчика, который собирался переводить стихи товарища Сталина{97}.

Вот гад взял и бросил хорошую женщину. А кто он? А что это — Прага? Это Чехословакия. Я понимаю, что не ресторан, но кто все-таки? Бледные строфы и косноязычие сравниваются интонациями чтения вслух. Это не показательно. Из этого нельзя делать выводы. Это как «более чем средние литературные способности» (имя этого гада противно говорить вслух; имя им — Легион). Самое время процитировать одно словечко из последней книги Бернарда Шоу. Что-то вроде «самохамовластие» — blackguardocracy.

Это остроумно? Exactly and why not?{98}

Нас сбили с толку, но мы попробуем возвратиться при помощи «Второго рождения».

— Прибой как вафли их печет{99}, — читал скелет в Изоляторе. Потом удивился, услышав «В конце января»:

— Я не знал, что проза может звучать как стихи.

— Об этом не сказала одна из ваших радиостанций, — в меру съиронизировал я. Он обиделся и замолк на полчаса.

А.Леонтьев чаще всего про «вакансию поэта».

Бледный худой поэт, на щеках которого горели красные пятна, говорил долго и доверительно. С ним нельзя было не согласиться, хотя эстетическая теория Белинского громила такие стихи и не позволяла считать их настоящей поэзией. «Частная жизнь» и Абрам Кузнецов в читальном зале на втором этаже.

Можно строчки выхватывать. Когда-то было интересное занятие. У вас в Стамбуле{100} зима была другая. И тут же проверяет сумки. Ничем не лучше. Выходит, что это давно перестало быть творческой процедурой. Машинка, к сожалению, создает иллюзию законченного текста. Листочки крохотного формата хороши для цитат перед тем, как их использовать.

В начале февраля, достав чернил и лучшей бумаги, хорошо плакать навзрыд. Овеянные чужими рассуждениями, хорошо читаются старые книги из библиотеки. Нам некуда больше спешить. Вам в «Иллюзионе» делать нечего. Мне не понравился шерсти клок.

Она ведет себя как героиня Ремарка. Ах ее, видите ли, не любят. Ах на нее клевещут сплетники и пасквилянты. Она этого не может перенести. Говорите о ней только хорошее, иначе она будет кусаться. Но все так же в века мудрость древнюю силы несут корпуса кораблей. Как будто бы достаточно для такой оценки. Мне не пригодилось.

Annamaria undressed in a swoop. Pumping slowly he nailed her to her cross. Why try to solve a problem? Dissolve it! Fear not to be coward, a traitor, a renegade. In this respect you can quote children's conversation. In this i. universe of ours there is room for all, perhaps even need for all{101}.

Кто-то мне сказал, что я, работая в магазине, больше понимал людей, занятых долгими заботами. Это прозвучало как упрек. Можно подумать, я живу в Швейцарии и у меня нет других забот. Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.

Загляни, ты увидишь. У нас теперь другой разворот.

Казалось бы, чрезмерное внимание. Нет. Тут просто такая бумага.

Она скользит и это плохо.

Забавные повороты мешали в другом смысле. Они создавали впечатление продолжения в другом направлении. Она же его устроила. Он бы без нее ни за что не возвратился. Как же он может. Он еще не такие вещи проделывал, но об этом не надо вспоминать. Например «Эй ты, Есенин!» Он тоже сложный человек и даже, можно сказать, амбивалентная индивидуальность. И Песталоцци к этому руку приложил. Началось все-таки с цитаты из «Счастливчика Джима».

— А вот ножи для убийц! Кому ножи для убийц?

Улица была как буря. «Ты ли нагадала и напела, ведьма древней русской маяты?»{102}

But I don't share his opinion of himself. I do not agree, for instance, that he is a philosopher, or a thinker. He is cunt-struck, that's all{103}.

— Моя система называется иронический функционализм.

Видали?

Отыскался след Тарасов. У меня куда-то исчезли объяснения на открытых письмах. Это она Стравинского видела? Собака. Кругом нас рать мыслителей. Вокруг нас рать теоретиков. А этот даже 4-ю книгу выпускает. 10 лет спустя после «Одного дня Леонида Израилевича». Лиходеев его помнит: «Как же, как же, приходил ко мне». Он имел в виду «Литературную газету» на Цветном бульваре. А я имел в виду в первом Обыденском переулке. Во втором, чтобы быть точней.

But I like this «dissolve it». Just for the sake of European conversation it's splendid{104}.

Тут можно цитировать «Хабаровского резидента». Был разговор о светском разговоре. До сих пор жалею, что Дорошевич не читал «Она не арестована». Подлый поступок заключается в том, что если его объяснить, то придется ссориться. Лучше промолчать и забыть. О ком-то еще она готова опубликовывать и показывать, а о себе, видите ли, «я вам простила и не такое». Помню. В этом все и дело. Нужно сказать одну фразу. Трудно сказать одну фразу по другому телефону, но придется. Я бы не хотел, чтобы он защищал меня. Это меня будет связывать. Я с трудом смог наскрести доказательств того, на основании чего можно сказать «Пижоны, не смогли оценить таких достоинств». Впрочем, даже от Алика я не получил информации по существу. Это неинтересно. Я и сам могу догадаться или придумать лучше. На этот счет Феликс Круль правильно сказал:

— Ни одного слова от этого теоретика мы не слышали. Хоть бы сказал что-нибудь, чтобы поддержать свою репутацию оригинального мыслителя.

Впрочем, это надо от автора. Не Анатоль Франс. В глазах одной девочки он может как Бердяев или Питирим Сорокин, но целый день мрачно молчал и ничего от него не услышали. А тут шло состязание умов и даже остроумий и вдруг такое. Там был просто ерник и молодой, совсем дитя, чем и объяснялась привлекательность. На старости лет потянуло на младенцев. Возможно, «Трава пробивается сквозь асфальт». Но тоже уезжает или, по крайней мере, декларирует уезд. «Левой рукой все преступники пишут одинаково». Мнения синьора Убипатриа не спросили.

Да, кстати, как у него с женой агрономшей и бритвой? Видимо, уже все в порядке. Другой шеф, другая агрономша, другие проблемы. «Со лжами».

В этом театре он не народный артист. Тут простой визит требует напряжения. Если там было рассказано 120 анекдотов, то неудивительно, что незаметно наступило утро. Всю ночь сидел и рассказывал. В том шалмане ДВОЕ инвалидов, а она была третья. Правильное объяснение, спасибо за информацию. Ему же важно было показать свои картины. Разумеется, он был обижен. Мальчик из Пензы. Для маскировки и для рифмы она его назвала мальчиком из Перми. Там я знаю каждое дерево в лесу и каждый поворот на дороге. 2 года ходил и в том возрасте, когда все это запоминается на всю жизнь. Трудно теперь себе представить страх перед композитором из большого города. Прямо как будто к Бетховену собирался. Причем к тому Бетховену, который уже окружен шумом, громом славы через 100 лет. Шекспир в свое время был настолько неизвестный драматург, что никто с ним и не считался. Нет, какие-то другие грани. Коротко будут называть «Респуктобельные грани», потому что много опечаток. Великий поэт произвел впечатление неграмотного человека. Б.Слуцкий: «Я еще без поправок эту книгу издам». Была надежда. Ю.Айхенвальд: «Мои книги не увидят света». В этом смысле роман без вранья — как слава А.Мариенгофа для Ю.К.Олеши. Опять перепутали фамилию. Первая часть жизни генерала Бонапарта была посвящена постоянным напоминаниям — не Буонапарте, а Бонапарт. И не корсиканец, а француз. Я сразу почувствовал себя ирландцем.

О своей Ирландии он с горечью сказал: «Продал бы, но никто не покупает». Сами ирландцы почему-то называют — Джембо Джойс. Ну им лучше знать. Что такое «Оклахома»{105}, это еще нужно выяснить.

Мне его способ припоминания не нравится. А ты вспоминай своим способом. А тебя никто не заставляет. Уйдут все эти заботы, как слова о почерке, о бумаге, о том, какое сегодня число. Кстати, туда же относится и такое замечание, что рядом с чем нужно читать. Противно слушать. Такой неприятный запах.