Путешествие без Надежды - Павел Улитин

О своей Ирландии он с горечью сказал: «Продал бы, но никто не покупает». Сами ирландцы почему-то называют — Джембо Джойс. Ну им лучше знать. Что такое «Оклахома»{105}, это еще нужно выяснить.

Мне его способ припоминания не нравится. А ты вспоминай своим способом. А тебя никто не заставляет. Уйдут все эти заботы, как слова о почерке, о бумаге, о том, какое сегодня число. Кстати, туда же относится и такое замечание, что рядом с чем нужно читать. Противно слушать. Такой неприятный запах.

— Он для меня все сделает.

Рядом с «Нотами» на Неглинной. Вот как раз у лаборанта и были возможности не только этим интересоваться, но и записать. Все смотрели в будущее, а он глядел в прошлое. Не такое уж большое сочинение, но подводило итоги тоже. Почему-то тоже считалось 4000 страниц. Страниц общей тетради, исписанных мелким бисерным почерком — да. А вот какое было основание для уничтожения «Литературных тетрадей», теперь абсолютно непонятно. Видимо, действовал принцип «покороче». «А мне что — паки, паки, да?» На самом деле понятней слово «паче»: тем паче! Но они всю жизнь говорили «Паки! Паки!» и только так их надо цитировать. Джакомо Темпаче — итальянский композитор. Даже игра в великих людей в 49-й комнате не обходилась без классовой борьбы. Краснов — не великий человек. Давай другую фамилию. Какой Врангель? Барон. Они оба барона. Ладно, одного возьмем.

Потом я заглянул в третий угол. Я избежал все-таки одной ошибки — да, но радости от того мало. Есть там кое-что: не поддается соединению. Нарушение самостоятельного плавания — да. Ничего кроме отвращения к переплетам синего цвета — да. Такой корабль — почти бригантина. Бригадный генерал поморщился: «Куда девалась Гертруда Стайн 1943 года?» Ее заляпал грязью доцент Кашкин, но она видала еще и не такое. Нам не страшна Вирджиния Вульф.

«Тексты и поводы для текстов» — для книжного человека, конечно, важней, чем полемика с журналистом, получающим самый высокий гонорар за строчку репортажа, хотя ему важней иметь репутацию коротко пишущего человека. А еще важней — легенда о храбром мужчине. Тут мисс Ротшильд{106} — самый главный враг и клеветник и пасквилянт: она подрывала репутацию великого писателя и храброго человека. Сильвия Бийч этому не верила: «Завистников много, всегда много завистников».

Ожидание тайного удара в плавательном бассейне давно кончилось. На даче живут чужие люди. Читатель немецких книг о природе умер. У меня телефонов других номера, я тоже не хочу умирать, но два слова сказать некому. Нет у меня таких телефонов. Это как в троллейбусе, омываемом водой возле ресторана «Узбекистан» в день наводнения на Неглинной. Лодку нужно вызвать. А я могу только позвонить домой, но зачем? Зачем так рисковать. Зачем такие жертвы. Кроме того, действительно нужно снимать штаны. Они в трусах подходят к телефонной будке. А я могу заработать радикулит до конца жизни. Но самое главное — если еще 45 минут, мне придется. Тут уж ничего не поделаешь. Это можно сделать просто. Зайти по пояс в воду и сделать вид. Да. Так и придется сделать.

Единственный удовлетворенный зритель — это клевета на Жванецкого. Почему-то нет клеветы на Настроева{107}. Их там трое, поэтому легко кивать с Ивана на Петра. Перейди на попа Федота, с попа Федота на Якова, с Якова на всякого. Я так и сделал. Но меня обманули в магазине.

Tragicomical. «Tragi» for you, comical for everybody else. And what I told you?{108}

Just the way to do it. To collect all quotations which prove — the scale of scolding and blaspheming is unlimited. But TWENTY GOOD WORDS are difficult to be found. And what I told you?{109}

Еще одна цитата из «Ламмермурской невесты» и как будто бы всё. Можно не полемизировать с Вагнером{110}.

The legitimate assertion of personal dignity — just what Boris Shalypin was doing, of course. Not yesterday that was begun, not tomorrow it will be ended{111}.

Разумеется мура такая. Приблизительно так было с текстом для разрезки. И «Озеро в жаркий день» приятно вспомнить на морозе. Тут были странные заскоки.

«Но тогда и конец был бы другой».

Да, тогда бы и разговора не было. Насколько матушка Филология не помогла. Дайте ему денег и он будет разъезжать по Москве на такси, как будто в этом ритуал. «Четвертая проза» настолько прочно усвоена, что Мандельштам вошел в наш быт. Мы его не замечаем. Насколько филологи и теоретики декабристы были не мушкетеры, об этом уже в романе Александра Дюма 10 лет спустя все сказано. Может быть, 30 страниц уже ушли в этом направлении. Удивляюсь его отношению к французам. Когда я об этом говорил в кафе, он — ноль внимания. Не его идея.

THE INSTRUMENT{112}

by

John O'Hara

1967

p.49 «He's a writer. I can't write worth a shit, but I'm a press agent. Tell him what chutzpa is, Ellis».

«What you got plenty of», said Ellis Walton.

«What you got none of, Yank. Coupled with imagination, a different imagination than the one you got, Yank».

«How do you spell that word?» said Yank Lucas.

«Chutzpa? How would you spell chutzpa, Ellis? I wouldn't know how to go about spelling it. It isn't a word you write, it's a word you say, like in a conversation. Why do you want to know how you spell it?»

«I like to know how to spell things», said Yank Lucas.

«No, you don't want to infringe on Clifford Odets. That's his territory», said Sid Margoll{113}.

p.244 «Those women that watch bullfights. Something like that. When

I kissed you I was hoping I'd come, but I didn't. I can't come from just kissing any more»{114}.

p.206 «The second day after we were back in New York he had a cinq-à-sept with one of my bridesmaids».

«A what?»

«The sophisticated playwright. An afternoon lay», she said{115}.

«На грани острой»{116} — он это услышал на иврите в телефонном разговоре еще когда? Он думал, что это вольный перевод «в круге первом». Но разговор записан, он может документально подтвердить. Сухое вино заливается кофе, это по привычке. Турки кофе по-турецки запивают холодной водой. «Матэ» у него на каждом шагу — это как самодельный калужский квас. Но они в Москве не знают, какой квас на самом деле варят в Калуге. Это совсем другой напиток. Кроме того, он дорого обходится. Т. е. не так дорого, но его долго нужно варить и пьют его как деликатес и в небольших количествах. Как рассол с похмелья на второй день после водки.

Кожухи молчат. Кожевники ни слова. Ковтюх не сообщил: может он под псевдонимом — Кожух и вот почему он такой храбрый: надеется, что не скоро узнают. В конце концов, до сих пор не известно, кто из московских писателей опубликовал роман «Мнимые величины» под псевдонимом Н.Нароков{117}. Не дошла очередь. Что вы, что вы, у них пленки мало. У них другие инструкции. Так трудно стало работать. У них так мало возможностей. Если один из двух злодеев{118} что скажет, то сразу все средства массовой коммуникации бьют по черепу со всех сторон. А если они что хорошее по части демократизации — например, В.Максимова пустили в Париж — так об этом никто не знает. Несправедливо.

Вот куда сработал «Ассирийский словарь».

Мне противно туда заходить, а то я давно бы мог пополнить себе кинематографическую библиотеку. В конце концов, лучше, чем прозябать со старыми вырезками из Нины Хиббин{119}.

Strange that a few kisses and clumsy caresses should make such a difference. «And why did he stop make passes». That was the question. The word was «kadrizza». Why did he ceased to kadrizza? His wife was jealous{120}.

еще два слова про кинотеатр ВЕЛИКАН

Осталось на другом формате. Для другого читателя это было откровением, как книга Хулио Кортасара. Что он Раблэ аргентинской литературы, — невероятно. Слыхали, но не поверили. Таковы особенности московского издания{121}.

Придется делать как-то иначе. Что-то другое должно придти на смену. Другие напевы, сменив, не заменили вас, еврейские мелодии.

Я не мог сказать про РИТМЫ САКСОФОНА. 6 лет долбежки: зэке (6 по-немецки), сикс, секс, сакс.

Загадка, мистерия, тайна, головоломка — в таком порядке он говорил о России. Он сказал: не могу предсказать вам, как будет действовать Россия, эта загадочная страна.

121-я страница из романа Агаты Кристи «Большая четверка»{122}. Впрочем, это про платеж огромной суммы, а про китайца — где-то еще.

Ты же тоже не можешь сказать: «Мне неинтересно знать, что обо мне говорят в КГБ». А ты можешь сообщить? Могу. Правда с оговоркой: не из первоисточника, в пересказе, из четвертых рук, но можно поверить по существу. Так вот они теперь больше не верят в твои 100 дней. Я тебе поднял такую репутацию в 1958 году, что даже они поверили. Но годы летят, ты лысеешь, силы ушли на 100 ночей, теперь даже они сомневаются, что у тебя когда-нибудь будут 100 дней.

— Пусть сажают, тогда и буду разговаривать.

Не надо так про нее, а то она обидится и уедет в Израиль.

Опять точка зрения одной пионервожатой двух средних школ Москворецкого района.

СЛОПАЛА-ТАКИ ПОГАНАЯ ГУГНИВАЯ МАТУШКА РОССИЯ, КАК ЧУШКА СВОЕГО ПОРОСЕНКА

(в письме Чуковскому из 8-го тома на 537 стр.)