Путешествие без Надежды - Павел Улитин

Тут цокнешь и ничего не скажешь. Ленту не забыть купить. Очки тоже надо. Не считая Фрунзенской набережной. Пока не поздно, заменить. Вопрос: в чем бы заключался ритуал-метод, если бы была возможность? Видимо, в том же самом, только в новой комбинации. Письма были бы подлинней и адресатов побольше. Только и всего. Читать было бы трудней. Контролировать невозможно. Мне потом показалось — «Остановка» 69 года рядом с газетным текстом дает возможности для импровизации. Не пресс-конференция, а все-кавказский фестиваль, как у Дос Пассоса в 1919 году. Чего бы такое еще сказать, чтобы понравиться Фукидиду Соловьеву? А он Фемистоклович? Не знал, я думал, что он Тацитович или Момзенович. Глава как глава: рядовое блюдо, твой обычный завтрак, короткометражка, стометровка и реакция знакомая: собака-рецензент. Чего бы такое заявить, чтобы понравиться Европе? Скажите Европе, что мы ее очень любим. Передаете Эйфелевой башне, что мы без нее жить не можем. Ах как нам хочется тосковать по России где-нибудь подальше от России, сажая белые березки под Парижем и глотая горький хлеб изгнания, читать лекции в Сорбонне опять же по-русски и на ту же тему: мы дети страшных лет России, увы, не помним ничего. Рожденные в года глухие пути не помнят своего. Он им читает «Мать моя родина, я большевик», а они записывают и не чувствуют пародийность ситуации. Им нужно объяснить, они все поймут. Перед лицом идейного напора китайцев в Париже ни жратва ни женщина не помогут. Жертва — да. Успокоитесь на той молитве. Тут была ошибка со стороны машинки.

разрезать

был опальный

был опус

все было

Значит повторялось 125 раз в надежде, что 125-й читатель наконец прочтет как ЛИЧНОЕ ПИСЬМО. Была надежда. 4 года с улицы Лавочкина, ЦИКУТЫ нет. ЦИКУТА исчезла. ЦИКУТА пропала.

Полный джентльменский набор.

Холера, чума, Сергей Вой., все

нормально в Р. Тогда нужно ска-

зать: клевета Апдайка: все

в порядке в этой стране: снег

до д. чист.

— Читал?

— Читал.

— Вот гад.

— Сволочь.

Ерунда, конечно,

должна быть в одном экз.

Как и вообще всякая клей-

ка, приклейка. Впрочем, коллаж

может быть в виде светокопии

со свидетельством нотариальной

конторы.

Вот образец

телефонного

разговора

с тем чело-

веком, который

ЛТД{67}, а? Человек, который говорил мне эти слова, еще жив. Он

сказал: еще не время. Еще не настало время, он сказал, говорить

об этом. Свист. Выбит из колеи. Это относится и к стр.231 к той

книге О.Х., которую мы не переводили.

выбросить или

разрезать — какая

разница? А ваша

жизнь — расшвыривать

цитаты. Где-то было.

Вот куда попали

ЭСТОНСКИЕ ТЕТРАДИ.

Теперь я вижу.

Эту страницу я писал

4 года. С чем вас

и поздравляю.

Теперь видно: можно

было не волноваться.

Тут сразу же откроется вид на море до горизонта. Там кончатся камыши, а в камышах у моря только в субботу и в воскресенье шумел камыш, деревья гнулись. ПАУТИНА лесных пауков: этим вы будете заниматься после нашей о. победы (над к.м.)

Свинцовая бумага нужна для выражения этой мысли. Вот что было в последнем переплете. (Впрочем, с комментариями да под рюмку он охотно выслушал чтение вслух. Это было ровно 10 лет спустя. 2 дня тому назад его перевели со 2-го на 7-е отделение.)

Она меня держит в черном теле. Это последняя жалоба великого человека.

Другая работа — это верно.

Взмахи тяжелой недоброй тяжести тоже будут возмущать логическое мышление того анекдотического критика, чей образец мы читали в двухтомнике. Посмотрите, как глубина. Туда не ступала не только нога человека, но даже и ученого. Смех и хохот в другом доме.

Листал, определял, читать или не читать, сразу видно было, что книгу придется читать только из-за того, что она лежит на тахте и все-таки незнакомая книга.

Общий язык мы как-нибудь бы нашли. Вот куда мотивы обреченности. Смешно было вспомнить через 30 лет. Одни римские остроты на тему — урок латинского языка в противогазах. Невероятно, но факт — газы все-таки не применялись и опыт учения в противогазах не пригодился. Даже старик академик Селищев прочитал лекцию в противогазе.

Это была, оказывается, ДЕСЯТАЯ симфония Шостаковича на концерте Мравинского в декабре 1954 года. А «17 лет спустя» относилось в качестве эпилога к роману «Атомное оружие». Было такое.

Тут бы помог диктант, это верно. Слева на несколько метров еще осталось неиспользованной ленты. Расчеты были другие. Одна цитата из Альбера Камю, но какая цитата! Одна цитата из одного романа Уэллса — да, только и всего. Чем бы ни занималась Валя Чемберджи, лишь бы дала книгу почитать. Кто переводил «А Вы любите Брамса?»{68}

Я не беру самые важные вещи. Ты знаешь, для чего мы рождены? Знаю. Чтоб сказку сделать былью. Правильный ответ. Я говорил жутко закругленными стилистически отточенными фразами, а мне самому было тошно. Лексика не активизировалась, это всегда бесит. Пассивный словарь душил, возмущал, взывал к терпению. Тоже сидел и вымучивал, тогда как нужно было просто заглядывать в словарь. Нужно было найти написанное черной тушью на большом формате. Выброшенное.

Не было такого. Всегда в запасе была оговорка насчет даты. А для разнообразия скептик или стоик или финансист. Впрочем, этого и не требовалось: кусок хлеба и вагон масла. Иначе судилась книга любимого писателя, который своих 365 читателей называл читающей Россией. У Гегеля два читателя назывались читающей Германией. Но почему они его все-таки выбросили из Британской энциклопедии?

Но я читаю только на Эрике. Было бы смешно, если бы не был влюблен великий поэт в шпионку Бенкендорфа{69}. Но у вас нет доказательств. Нет и не будет, такое это дело. Тут никогда не будет доказательств, а шпионка Бенкендорфа этим всегда будет пользоваться. А вы останетесь в дураках. Интервалы не заполнялись поправками, смысла в таком шрифте не было.

Выступил какой-то заместитель, мы об этом узнаем из конкретных мероприятий, дальнейших событий. Дан сигнал. Охота будет. Будет охота. Вот. Хорошие стихи. Я вздохнул: но я же теперь стихи не запоминаю, т. е. не могу запомнить. Вот вся и разница. Я вам могу прислать. Пришлите, скажу спасибо. Не надо так грозно. Угрожать не надо.

Разные разноплеменные куски попадали нетуда.

Разными способами достигалось превращение. Однажды было отмечено, но когда эпигон, работая на собеседницу, которой нужно было чего-нибудь попроще, повторил, то это вызвало недоумение.

Мало было.

Еще хуже, конечно, рисовать с фотографии. Впрочем, клетки огромного формата и маленькие клетки из тонких ниточек, они, по крайней мере, дают верность контура. Контур неправильный, но выражение губ схвачено. Две попытки. Четыре листа бумаги. Чем бы дитя ни тешилось.

Накопление нового архива. Сама процедура. Процесс сам по себе. Возможность собеседника, потом удалитесь вы! Разбойничьи метафоры, четыре подхода, ни один не доведен до конца. А что это, собственно, значит? Удаление или прибавление?

Неоправданные надежды во всех смыслах. Калмык, крутя над головой саблей, ускакал в степь. В синем небе лопались белые облачка взрывов. Чтобы поднять ногу, нужно показать ногу выше колена. Она яблоки в подоле несла и лезла в окно, а я смотрел из соседнего окна. В этой палате лежал один больной, у него ума палата, но я ему сказал, чтобы он был осторожней. С его умом он попадет в переплет.

Чего каждый требовал и что говорил: как будто в самой гуще жизни огромное количество людей. Все про что-то еще. Много книг, из них я ничего не читал. В разговоре на антресолях был краткий пересказ. «Отныне и во веки веков»{70}, роман Джеймса Джоунза, а продавали «Лес богов».

Писатель и его корни и почему он ими не пользуется. Этот веселящий газ, вид наполненных рюмок, его не передашь линией. Тут и линий нет. Тут три цветовых пятна и такая радость: тишина. Ты б хотел забыться и заснуть. Мы прошли мимо «эмбахады»{71} и вспомнили встречу с грамматистом. Конечно, важно, что это было на фоне. На фоне старого базара, бомбежек и ожидания — вот-вот тебя разорвет на куски — простой день на лекции в институте казался шагом в широкий мир. Лучшая библиотека Советского Союза на фоне «без московской прописки нельзя» была тоже в ореоле вещей, о которых можно только мечтать.

Потом я решил рисовать с натуры. Для этого надо иметь терпеливую натурщицу. Один рисунок гад правильно сделал по замыслу. Общество, в котором позволяется на страницах романа ругаться матом, меня не волнует. Еще бы. Вот я попробовал читать все под ряд, получилось что-то не-удобо-сказуемое. «Третий корпус», «Писанина 1970 года» — это неважно, как это называется. Важно, что процедура не удовлетворяет своим внешним видом. Для архива это мало. Для самостоятельного сочинения это еще меньше. Для жизни на каждый день это слишком широко и шикарно. Резвился — да. Это теперь кажется невероятным. Две девочки искали посольство Дании, чтобы найти какую-то выставку. Мне понравился один вид у гостиницы «Россия», а другой — против агентства печати «Новости». Об этом я скажу несколько слов, когда перейду на толстую бумагу без копирки. У вас там так много написано.