На пути к Цусиме - Дмитрий Павлов

Однако русская делегация придираться к очевидным несообразностям своих оппонентов не стала и ограничилась тем, что вторично зачитала текст своего старого Expose, некоторые вновь сделанные изменения в котором Неклюдов прокомментировал так: «Наше Заключение […] выдержано в самом умеренном тоне; оно не заключает в себе ни малейших обвинений против действия потерпевших английских рыбаков, не заподозривает даже их показаний, а лишь строгими доводами, построенными на фактах и подкрепленными ссылками на свидетельские показания как русские, так и английские, — защищает то, что действительно и ни под каким видом не может быть нами уступлено, то есть честь нашего флота»[243].

Неклюдов был уверен, что его бумага выглядит много основательнее британской (О’Берн, разумеется, был убежден в обратном[244]), и вследствие этого благоприятный для России вывод «комиссаров» почти предрешен. На самом деле комиссия «забуксовала», адмиралы начали тяготиться своей ролью, да и само парижское «блюдо» за те два месяца, пока шли заседания, уже изрядно поостыло. На носу были новые, еще более захватывающие события: русская эскадра готовилась покинуть Мадагаскар и двинуться далее на восток, навстречу японскому флоту. Острота обсуждавшегося в Париже конфликта неумолимо пропадала, актуальность уходила на второй план.

Выход нашел Дубасов. Оставляя в стороне неразрешимую, по условиям расследования, проблему миноносцев («В присутствие миноносцев я сам в конце концов потерял всякую веру, а отстаивать эту версию при таких условиях было, разумеется, невозможно»[245], — напишет он впоследствии), он предложил коллегам–адмиралам решить вопрос, прав ли был в известной им ситуации Рожественский, или нет. «Комиссары» единодушно высказались в пользу командующего русской эскадрой, а спустя еще несколько дней, 10(23) февраля, представили свое итоговое заключение. В 17 статьях этого компромиссного по своей сути документа отразилось их стремление учесть интересы одновременно и России, и Великобритании. Поэтому, с одной стороны, в сложившейся ситуации «комиссары» не увидели «ничего крайнего» в приказе Рожественского открыть огонь по судам, которые показались ему «подозрительными» (статья 8), но с другой, отметив отсутствие на месте происшествия миноносцев, посчитали эти его действия «ничем не оправданными» и постановили, что «ответственность за этот акт» падает именно на него (статьи 11, 13), (что, понятно, вызвало протест Дубасова). Впрочем, тут же «комиссары» сообщили, что им было «приятно единодушно признать, что адмирал Рожественский лично сделал все возможное», чтобы рыбачьи суда «не являлись целью стрельбы эскадры» (статья 15). В заключение члены комиссии сочли необходимым специально подчеркнуть, что высказанные ими оценки «не могут послужить каким‑либо умалением военных качеств или гуманных чувств адмирала Рожественского или личного состава его эскадры»[246]. На заседании 12(25) февраля Фурнье объявил работы комиссии законченными.

В общем, получалось, что «оба правы» и даже «порицать» — то особенно некого. Для России это был пусть небольшой, но успех, особенно если вспомнить обстановку, при которой возникла сама мысль об образовании комиссии. Еще более значимым был психологический эффект. Важнейшим итогом работы комиссии стало бесповоротное разрушение образа российской эскадры как кровожадного, вооруженного до зубов варвара, угрожающего всему цивилизованному человечеству, над созданием которого так долго трудилась антироссийская пропаганда. Комиссия признала «военные качества» и «гуманные чувства» русских моряков, «умалять» которые теперь стало невозможно. По всем этим причинам официальный Петербург итоги работы международной комиссии расценил как свою хотя и скромную, но победу, о чем управляющий Морским министерством Авелан поспешил уведомить телеграфом Рожественского на Мадагаскаре. Косвенно то же доказывает награждение австрийского адмирала Шпауна Большой орденской лентой, а бессменного председателя международной комиссии, французского адмирала Фурнье, — высшим российским орденом Св. Андрея Первозванного и, в качестве особой «монаршей милости», подарком «из кабинета его величества» — украшенной бриллиантами и рубином табакеркой с изображением самого Николая II[247]. По настоянию Дубасова таким же ценным сувениром «по морскому ведомству» был отмечен и юрисконсульт российской делегации барон Таубе в добавление к Владимиру IV–й степени — не «в очередь», и на этот раз — «по ведомству» МИДа. Самого руководителя российской делегации по итогам работы парижской комиссии император «пожаловал своим генерал–адъютантом»[248]. В Великобритании дело ограничилось выражением благодарности от лица короля и правительства членам английской делегации в Париже и скромной денежной премией ее техническим сотрудникам[249]. Все другие адмиралы- «комиссары» также получили благодарности своих правительств; Фурнье от лица британского правительства был награжден Большим Крестом Ордена Св. Михаила и Георга, а американский адмирал Дэвис получил ценный подарок. В Токио и особенно в Лондоне выводы комиссии были встречены с раздражением, хотя никто официально оспаривать ее заключения не решился. «Японская печать очень недовольна резолюциями комиссии», — сообщало «Новое время»[250]; «решения комиссии по делу Северного моря осмеяны японской прессой как не имеющие под собой оснований, — фиксировала «Times»; — они лишь дискредитируют международные суды [...] вопрос о присутствии миноносцев так и не получил разрешения, русские морские офицеры поощрены к очередным outrages»[251]. Английские газеты, писал нововременский корреспондент из Лондона, «выражают неудовольствие по поводу выводов комиссии для расследования гулльского инцидента […]» По мнению «Daily Graphic», решение комиссии неудовлетворительно; «Daily Telegraph» констатирует дипломатическую победу России […]; «Daily Chronicle» замечает, что «Россия одержала победу; поражение британского правительства полное»[252]. «Британские газеты в целом удивлены и разочарованы выводами комиссии», — сообщала «Japan Times»[253], но в Японии слабая надежда на отзыв эскадры какое‑то время еще теплилась: «Во французских официальных кругах считают, — писала та же газета 2 марта, — что в результате итогового доклада Международной Комиссии относительно инцидента в Северном море Рожественский будет отозван»[254]. Итоговый доклад комиссии «едва ли можно назвать последовательным», — печалилась «Times». Глубокое разочарование русофобской британской прессы итогами работы парижских комиссаров отображает и нижепубликуемая карикатура из «Daily Mirror». «Англия имеет все основания быть недовольной комиссией, так как последняя, в сущности, дала ей то, что Россия ей предложила тотчас же после самого происшествия», — резонно отмечала венская «Neue Freie Press»[255]. Действительно, в этом смысле итоги работы комиссии оказались для Великобритании равны нулю.

Если же принять в расчет отмеченные нами психологические последствия состоявшегося политического «шоу», то этот результат придется признать еще менее значительным.

В российском обществе и к решениям комиссии, и к самому инциденту отнеслись очень по–разному. По свидетельству британского посла, «во всех классах Петербурга господствовало убеждение в правдивости телеграмм адмирала [Рожественского] и в потворстве Англии предполагаемой атаке Балтийского флота японскими миноносцами»; итоги работы комиссии «русская печать объявила полным дипломатическим триумфом России»[256]. В правительственных и околоправительственных кругах также господствовало убеждение, что нападение японских миноносцев на русскую эскадру в Северном море не было выдумкой Рожественского и его соратников. В статье, опубликованной в середине ноября 1904 г., Кладо горячо призывал читателей сказать «сердечное спасибо» русским морякам, которые «не боясь тяжелой ответственности, без всяких колебаний открыли огонь по неизвестным миноносцам, не стесняясь присутствием якобы нейтральных рыбаков»[257]. Однако после работы парижской комиссии, под решениями которой стояла подпись и русского представителя, продолжать заявлять об этом официально стало невозможно, и подобные оценки распространялись с газетных и журнальных страниц, либо в виде лубочных листовок под заголовками: «Японская облава на Балтийскую эскадру» или «Нападение на эскадру адмирала Рожественского». Позднее «Историческая комиссия по описанию действий флота в войну 1904–1905 гг.» при морском Генеральном штабе дипломатично, но довольно прозрачно (и в духе решений парижской комиссии) назвала инцидент «столкновением эскадры с подозрительными судами в Северном море».