На пути к Цусиме - Дмитрий Павлов

Насколько убедительно свидетельствовали эти трое офицеров, настолько же маловразумительно выступил 27–летний лейтенант В. К. Вальронд с транспорта «Камчатка», которого опрашивали 18(31) января (мичман Отт с «Анадыря» в качестве свидетеля российской делегацией выставлен так и не был, и его отозвали в Петербург[225]). Выбор Вальронда, по общему (включая англичан) мнению, оказался не вполне удачным. Выяснилось, что, сдав вахту в 8 часов вечера 8(21) октября, он спустился в свою каюту, более на палубу не выходил и, таким образом, своими глазами никаких миноносцев не наблюдал; после начала атаки он перешел в радиорубку и по распоряжению своего командира отправлял и принимал радиограммы с «Князя Суворова»[226]. Накануне английская сторона обвинила «Камчатку» в обстреле немецкого рыболовного и шведского коммерческого пароходов «Sonntag» и «Aldebaran», которые находились поблизости русского транспорта, но серьезных повреждений не получили, хотя «Камчатка» выпустила из своей единственной пушки около 300 снарядов, отбиваясь от миноносцев на протяжении более двух часов (иначе говоря, в эти пароходы, вероятно, никто целенаправленно и не стрелял). Так, по показаниям капитана шведского угольщика Магнуса Ионсона и механика Нильса Штромберга, после 15–минутного обстрела, но «не получив никакой аварии, «Aldebaran» продолжил путь»[227]. Вместе с тем, внятно прокомментировать приключения «Камчатки» Вальронд не смог, и русским делегатам, говоря словами Неклюдова, пришлось из уст шведских моряков выслушать «не совсем приятное […] освещение мероприятий нашего отставшего от эскадры транспорта». Впрочем, успокаивал он Нелидова, «эти подробности, уловимые только для опытных моряков, прошли в публике и печати совершенно бесследно»[228].

Однако на самом деле обвинения команды «Камчатки», мягко говоря, в непрофессионализме охотно смаковались тогдашней русофобской прессой[229], живо обсуждались в кулуарных разговорах членами российской делегации[230], а затем стали обязательным атрибутом многих исторических исследований, своеобразным признаком «хорошего тона» их авторов. Пользуясь тем, что эта плавучая мастерская вместе с большей частью своего экипажа погибла в цусимском бою, и, таким образом, в деталях восстановить картину событий вечера 8(21) октября уже невозможно (эти детали не были понятны даже Рожественскому, который специально телеграфировал об этом в Париж из Танжера), некоторые исследователи — отечественные и зарубежные — стремятся представить российских моряков в весьма неприглядном виде. Фрэнк Найт, например, пишет, что «Камчатка» в течение «нескольких минут» обстреливала «воображаемые» миноносцы, Вествуд и Эдгертон сообщают, что капитан русского судна, капитан 2–го ранга А. И. Степанов 3–й, был «совершенно пьян»[231], петербуржцы В. Ю. Грибовский и В. П. Познахирев со вкусом повторяют вышеприведенные обвинения английской делегации в Париже. Как и их британские коллеги, они считают «достоверно установленным, что японских миноносцев в октябре 1904 г. в европейских водах не было»[232], попросту отмахиваясь от доказательств обратного.

Между тем рядом с невнятными повествованиями малоинформированного Вальронда существует еще по крайней мере два описания происшествия с «Камчаткой», которые тогда же были опубликованы западной и русской прессой. 22 ноября 1904 г. (по новому стилю) берлинская «Lokal Anzeiger», а затем (30 ноября) и парижская «Figaro» поместили письмо голландца Арнольда Кооя (A. Kooy), одного из иностранных инженеров, которые обслуживали на эскадре станции «беспроволочного телеграфа»[233]. Письмо, написанное по горячим следам, было отправлено им из Танжера отцу и опубликовано с согласия последнего русским представителем в Гааге графом Бреверном‑де–ла–Гарди[234]. «Было около 8 часов вечера или немного больше, — писал Коой–младший, — когда последовал приказ изготовиться к бою ввиду того, что поблизости замечены были 4 небольших судна, быстро шедших нам навстречу. Мы дали холостой выстрел, чтобы заставить их переменить курс, но вместо этого они направились прямо на нас, несмотря на то, что мы открыли убийственный огонь [...] Мы находились тогда на высоте Блавандсхука[235], в 120 милях от датского берега [...] То были миноносцы и, конечно, не русские [...] Яитеперь еще узнал бы их»[236]. «К нам с обеих сторон неслись навстречу наперерез огоньки миноносцев, — вспоминал в «Крымском вестнике» другой, анонимный, очевидец; — дружные выстрелы не подпускали их близко [...] Комендоры божились, что двум нанесли повреждения; что до остальных, то поднявшийся сильный ветер и большие волны сделали преследование для них невозможным; снарядов выпустили мы 294 штуки и лишь этим спаслись»[237].

Эти свидетельства российской делегацией предъявлены не были[238], и эпизод с «Камчаткой», во многом загадочный до сих пор, был разрешен комиссией в неблагоприятном для России смысле — обвинения в обстреле ею мирных нейтральных судов «комиссары» включили в свое итоговое заключение. В документальное приложение к русскому Expose вошли показания экипажа шхуны «Эллен», доклад Департамента полиции и копия протокола датской полиции о задержании японца Такикава и немца Цигера, свидетельства французского капитана Эсноля, отдельные секретные донесения Павлова из Шанхая за май–июнь 1904 г. и русских военных атташе в странах Западной Европы, другие материалы контрразведки (но, конечно, далеко не все из портфеля Штенгера). Однако предметом обсуждения комиссии эти документы так и не стали, а русская сторона не настаивала. Такое, чересчур «примирительное» поведение русской делегации публицист В. А. Теплов позднее объяснил желанием Петербургауйти от нового обострения русско–английских отношений[239]. С этим соображением трудно спорить, поскольку дальнейшее «раскапывание» этой истории действительно имело шансы так или иначе поставить под удар англичан, а именно этого, как мы уже не раз могли убедиться, русская делегация всячески стремилась избежать. Не удивительно, что в феврале 1905 г. министр Ламздорф с санкции императора обратился в Министерство внутренних дел с просьбой не допустить публикации в русских газетах показаний тех свидетелей «гулльского инцидента» с российской стороны, которые в свое время не были представлены делегатами России на парижских слушаниях[240].

Однако было еще одно обстоятельство, которому Теплов и прочие комментаторы, как нам представляется, не придали должного значения, именно — реакция комиссии на показания норвежца Христиансена. Помощник капитана парохода «Adela» свидетельствовал 20 января (2 февраля) последним с русской стороны. То, что суда, виденные им в Северном море накануне инцидента, были миноносцами, никто даже не пытался оспаривать, но особого впечатления на комиссию его показания также не произвели. В самом деле: даже если норвежцы и встретили какие‑то загадочные миноносцы, это еще вовсе не означало их появления на Доггер–банке в ночь на 9(22) октября. Да и кто сказал, что это были японские миноносцы? Таким образом, «комиссары» давали понять, что ими будут приняты во внимание только прямые доказательства присутствия именно японских миноносцев на Доггер–банке, и именно в день и час инцидента, а таких улик в распоряжении русской делегации заведомо быть не могло. После этого российской стороне уже не имело смысла предъявлять аналогичные по характеру показания других свидетелей и, тем более, — раскрывать все свои секретные «карты».

Реакция на показания Христиансена показала, что расследование зашло в тупик: в такой ситуации ни одна из сторон уже не могла рассчитывать на безоговорочный успех. Это вполне продемонстрировали итоговые «заключения», зачитанные сторонами 31 января (13 февраля). Аргументы англичан, которым теперь приходилось выпутываться из противоречивых показаний собственных свидетелей, на этот раз выглядели как насмешка. Британская делегация, ранее убеждавшая всех, что мишенью русской эскадры стали исключительно мирные гулльские рыбаки, теперь стала упорно доказывать, что броненосцы Рожественского приняли за японские миноносцы (которых, «как заявило правительство Японии», там не было[241]) собственные крейсер «Аврора» и транспорт «Малайя». В доказательство возможности такой путаницы английские военно–морские специалисты приводили примеры из недавней истории собственного флота — в Средиземноморье во время маневров лета 1901 г. корабль «Devastation» был ошибочно принят «своими» за чужой миноносец и обстрелян; то же, но уже с «Pegasus» и ”Pandora», произошло во время таких же учений 1902 г. (крейсера обстреляли друг друга); в обоих случаях дело происходило ночью[242]. Однако (возвращаясь к событиям на Доггер–банке) очевидно, что любой мало–мальски опытный моряк ни при каких обстоятельствах не мог бы принять высокий трехтрубный, оснащенный восемью 6–дюймовыми башенными орудиями крейсер «Аврора» водоизмещением 6,7 тыс. т. за не имеющий артиллерии низкобортный двухтрубный миноносец, не говоря уже о том, что «Аврора» двигалась попутным броненосцам курсом, на значительном отдалении от них и 9–10 узловым ходом; обстрелянные же броненосцами малые суда, по свидетельствам всех очевидцев, перемещались навстречу броненосному отряду и по меньшей мере вдвое быстрее.