Остров прощенных - Марина Алант

Молю, не судите. Быть может, нет на земле пытки суровей, чем обман физической природы человека. Кто возьмется судить, что такое это наслаждение – наказание или дар?

Мы в плену друг у друга, а наша близость – единственная награда перед неизбежной разлукой. Страстно, нежно, бережно, обреченно мы сжимаем наши объятья, все больше приближаясь к краю пропасти.

Вдруг с шумом распахивается балконная дверь, вздымая парусом занавеску. Врывается в комнату грозовая синева, а вместе с ней призрачные фигуры моего мужа и дочки. Они проходят сквозь меня, что-то внутри подламывая, и вздрогнув я отстраняюсь от опасного края.

Уже закрыта дверь в шумную синеву, и где-то не в нашем круге капли выстукивают холодный танец, но я не спешу отойти от окна, боясь вдуматься в происходящее. Я знаю, что пожалею о случившемся, не могу не пожалеть. Возможно, возненавижу себя за неразумную чувственность, но никогда не отвечу на вопрос, что нужно ценить выше: настоящий миг или рационально устроенное будущее.

– Алеша…

Шум дождя становится неритмичным.

– Алеша, ты умный человек и, наверняка, уже понял, что будущего у нас с тобой нет.

Я смотрю на то, как за окном извиваются листья от бичующих струй, но вся сущность настоящего концентрируется за моей спиной.

– Вот так однажды выясняется, насколько я труслив…

– О чем ты?

Мой взгляд возвращается к нему. Он сидит на краю дивана. Сидит как-то тяжело, по-мужски, подавшись вперед. В глазах печальное ожидание конца. Если бы я имела всецелое право на этого мальчишку, я бросилась бы к нему и обняла с неистовой нежностью. Но я стою недвижимо и всего лишь лицезрю его боль.

– Я боюсь…Я боюсь остаться без вас…

– Ну почему же, мы всегда будем…

– Друзьями? – обрывает он мои жалкие утешения. – Мы уже не сможем ими быть.

Я не осмелилась в ответ солгать.

– Да я все понимаю, – грустно продолжает ребенок-мужчина, – вы не думайте, что я эгоист. Я понимаю, что мне придется вернуться домой. Я также знаю, что сначала был интересен вам, а теперь становлюсь обузой. Все правильно – у вас своя жизнь. В тот вечер, такой ужасный, такой… (он не находит подходящего слова), когда с вами случилось… по вине моей сестры, я вдруг понял, что вы для меня еще дороже, чем я думал, и что подобного в жизни может больше не быть. Вы начнете сейчас возражать и говорить, как моя мама, что все у меня впереди. А мне не нужно потом, мне нужно сейчас.

– Что ты хочешь от меня?

– А разве вы знали, что хотите от меня?

Я молчу, укрощенная правдой.

– Ты тоже очень мне дорог. Но поверь, в нашем разрыве нет ничего трагичного. Просто у наших отношений не будет заката, не будет старости. Ты никогда не пытался придумать продолжение истории Ромео и Джульетты, если бы они остались живы?

Алешка горько усмехается. Под убедительным (как мне кажется) сравнением я старалась скрыть желание его утешить, и Алешка это понял.

– Милый мой Ромео, – мой голос дрожит, – только подумай, скольким мне пришлось бы пожертвовать ради того, чтобы нам с тобой быть вместе. Несчастным станет мой муж, ведь я предам его. Несчастной станет моя дочь, если останется без одного из родителей. И, в конечном счете, я потеряю и тебя. Не возражай. Я знаю лучше, что тебя ждет в последующие годы жизни, так как они для меня, в сущности, прожиты. К тому же есть еще одно “нет” и, на мой взгляд, самое веское. Это то, что не позволит быть нам вместе, сколько бы мы этого не хотели: твое несовершеннолетие. В противном случае я могу угодить на жесткую скамью.

– Простите меня, пожалуйста.

– Не нужно просить прощения. Мне было более чем хорошо с тобой.

(Это я должна просить у тебя прощения Алешенька, только я. Это я во всем виновата).

Я тихо присела перед ним на колени и уткнулась лицом в его ладони. Знакомый запах растрогал меня. Я целовала каждую черточку на грубоватой поверхности. Я сейчас его любила…

Вернулась я в свой круг, в свою реальность с каким-то болезненным отрезвлением, когда, взглянув на вечно бдительные часы, поняла, что опаздываю за дочкой в детский сад.

– Мария Игоревна, – спешно просил маленький любовник, – можно еще немного времени для меня. Всего несколько часов… сегодня вечером (мы встречаемся глазами). А завтра утром, обещаю, без единого каприза я вернусь домой. (И предупреждая мои возражения, которые никогда не последуют): Бывает, я очень скучаю по сестре, когда ее долго нет рядом, но стоит провести с ней выходные дни, как сам удивляешься, с чего бы этой скуке браться… Простите, что я о ней…

Опускает взгляд.

– Хорошо, – улыбалась я и, безусловно, соглашалась, – но будет справедливо, если я поставлю свое условие. Сегодня устроим прощальный вечер, но сначала ты позвонишь маме и сообщишь хотя бы то, что жив и здоров.

Я вижу, он согласен на все.

Глава 9

Я забыла обо всем личном, даже о своей шальной страсти, когда мчалась в детский сад, пренебрегая светофорами. Лидирующая роль перешла к материнскому инстинкту. Он словно перекрыл все доступы к остальным чувствам, как перекрываются отсеки подводной лодки в аварийной ситуации.

Беспокойство и нехорошее предчувствие не оставляли меня ни на секунду. Так и есть. Я дернула дверь, еще раз нетерпеливо постучала, никто не отозвался. От детских площадок веяло пустынным равнодушием.

На одном дыхании я добралась до дома, всю дорогу изводя себя предположением, что и там никого не обнаружу. Но дверь к моему удивлению оказалась незапертой. Еще секунды материнской паники и… две пары туфлей у порога – больших и совсем крошечных. Дочка не выскочила мне навстречу, как обычно бывало, мило повизгивала где-то в отдалении комнат. Сцену, представшую моим глазам, должна признать очень трогательной, хотя должного внимания мне не уделили. Папочка с дочкой расположились за детским столиком, он – на коленях, она – на маленьком резном стульчике. Ее ротик, улыбаясь и раскрываясь весьма охотно навстречу поднесенной ложке, поглощал порцайки манной каши. Я мгновенно подметила опытным материнским глазом, что каша приготовлена не слишком умело. Она, вероятно, подгорела и содержала комочки. При всем этом моя капризная по отношению к еде девочка с удовольствием принимала ее из рук кормильца. Думаю, секрет состоял в том, что последний позволял ей раскрашивать свои усы и нос манной “акварелью”, если не в том, что эти двое успели устроить заговор за время моего отсутствия.

– Осторожно, она