Остров прощенных - Марина Алант

Рита не сразу подходит к телефону, видимо выбирается из-под одеяла.

– Рита, у тебя родители где?

– На даче. А что случилось?

– Позже объясню. Дело жизненной важности. Одолжи на пару дней квартиру.

– Да, конечно. Когда заедешь за ключами?

– Сейчас.

Пока Алешка дремлет в машине, мы экстренно анализируем ситуацию.

– Ты оставь его в квартире отсыпаться, а сама возвращайся домой. Время первый час, – заботливым шепотом советует Рита.

Очень долго и очень громко поднимаемся мы на третий этаж в доме без лифта. Я немного сержусь, когда Алешкины ноги соскальзывают со ступенек. За мою нетерпимость к его состоянию он “награждает” меня припасенными упреками:

– Вы меня обманули.

“Горький пьяница” еще четыре раза повторяет эти слова в разной последовательности, производя временами замену местоимений “вы” на “ты”.

– Вы сказали, что уехали. А сами не уехали. Я понял, тебе надо избавиться от меня. Я никому не нужен. (Вдруг останавливается. Мутный взгляд ныряет в мои глаза). А как же я?

С большой убежденностью возражаю:

– Неправда, ты мне нужен.

(Гораздо больше, чем себе представляешь).

Насторожившаяся темнота чужой квартиры встречает нас. Тишина укрывает пологом будущей тайны.

Качнувшись, живой образ неодолимых грез моих облокачивается на меня. Нетяжело и, как мне кажется, в большей степени нарочно. Мои пальцы замедляют ход в поисках выключателя. Алешка пьян до полузабытья, он почти не принадлежит себе, и я безнаказанно сжимаю его податливое тело в своих объятьях, с восторгом и ужасом констатируя, что этой ночью он всецело мой. Отяжелевшая взлохмаченная головушка полусознательно парит на мое плечо. Я наизусть помню запах его тела, запах полуребенка-полумужчины. А сейчас он вызывающе соблазнительный в этом чужом, пустынном, возбуждающем звуком щелкнувших замков, месте. Влечение мое сильно до слабости. Я опускаюсь на колени, и мой взгляд медленно скользит вдоль худощавой фигурки. Расплетая шнурки на ботинках, с улыбкой отмечаю, что даже они приобретают завышенное значение, принадлежа моему ангелу.

Сколько раз потом я мысленно возвращалась в ту ночь. Снова обнажала гладкие, уже немного раздавшиеся плечи, с волнением стаскивая с него – тряпичного рубашку. Снова и снова с мучительной осязательностью прижималась щекой к грудной впадинке, и гулко-ритмичное сердце катило меня по невидимым рельсам. Уже ради такого памятного отсвета стоило пережить эту дважды несбыточную, нелогично прекрасную историю.

Едва коснувшись подушки, он тяжело учащенно засопел, аккуратно поджав колени, будто и во сне ощущая неловкость.

Что бы вы делали на моем месте, испытывая сумасшедшее влечение, подобное моему, рожденному и взращенному в своей запретности?

Вы также гладили бы его волосы, жесткие и нешелковистые, но самые приятные вашем пальцем; ласкали и целовали бы его щеки; стыдливо касались бы его губ, украденных во сне, испытывая мучительные ожоги сладострастия. Потом еще несколько минут томились бы от хорошего воспитания, не разрешая опускать взгляд ниже себе позволенного. И, наконец, с любовью укутав его умиляющее расслабленное тело, точно тело младенца до самого подбородка, откатили бы прочь, подальше от очага опасных наслаждений.

Заперев квартиру, дрожа от предосеннего холода и неудовлетворенности, я вышла в ночь, и неготовый слепок луны с молчаливым знанием провожал меня до дома.

Бросив недоверчивый взгляд на фосфорический круг часов, желтеющий на темной, обманчиво отсутствующей стене коридора, я с удивлением отметила, как стремительно листается время в любовном переплете.

Муж недружелюбно отстранил от меня свое тепло, о чем, впрочем, мне уже не хватило сил подумать. Тяжелые веки отдалили от меня усталость реального мира.

На утренний зов будильника сознание отозвалось мгновенно. Хотя отдыхало в общей сложности каких-нибудь часика три с половиной.

Несмотря на отчужденность моего партнера и даже различимую сквозь молчание враждебность я отнеслась к своим семейным обязанностям с повышенным, не свойственным раннему утру энтузиазмом. Заправила постели, отгладила новое платьице для Алисы, которое ей давно хотелось обновить, приготовила добренький завтрак мужу (придется добавить, что он к моему блюду не притронулся). В сущности, мне необходимы были постоянные действия, замаскированные под обычные хлопоты. Молчание мужа вполне меня устраивало, иначе я не нашла бы нужного объяснения. Пока глава принимал освежающий душ, я спрятала в сумочку косметичку, расческу, новую зубную щетку и тысячу рублей, извлеченных из семейной кубышки. А затем, прихватив Алиску, вынырнула за дверь, не испытывая никакого желания встретиться с мудропроницательным взглядом мужа.

Не нарушая сонной тишины квартиры, я с кошачьей грацией проплыла к двери, по ту сторону которой находилась моя тайна. С замиранием сердца аккуратно качнула ее и… опешила: комната была пуста. Необитаемая постель, заправленная несимметрично, подействовала на меня угнетающе.

И вдруг легкий шорох за моей спиной, и чувство разочарования коротким замыканием пикетирует в чувство внезапного облегчения, податливо переходящего в радость. Прохладные ладони прикрывают мои глаза. Я оборачиваюсь и, сложив руки на груди, выжидающе смотрю на предмет моего интереса (и всего остального, чего захотите сами). Расстояние между нами притягательно мало, но я терпеливо выношу этот факт ради воспитательной цели.

– Простите меня, Марина Игоревна. Я больше не буду.

Он смиренно стоит, опустив руки, не смея надеяться на желанную награду.

– Конечно, не будешь, иначе в следующий раз я сдам тебя в вытрезвитель.

Алешка вскидывает ресницы навстречу моему шутливому, ласковому взгляду, напоминая доверчивого щенка, которого позвал хозяин.

– Ну, иди ко мне, – я обнимаю его и дружески похлопываю по плечу. Он пытается ответить большей откровенностью, осторожно сжимая объятья, но я уже отстраняюсь.

Меня немного тревожит то обстоятельство, что готовая отдаться прыгнувшей прямо в руки воплощенной мечте, я не испытываю потребности искренне побеспокоиться о том, что в этот момент бросаю к ногам моего увлечения. Этот факт тянет меня за душу, как экзамен, для подготовки к которому необходимо одолеть неодолимую лень. Хуже того, я знаю, что душевное превосходство – на стороне моего обреченного романа, нежели прежнего гарантированного равновесия. Меня одолевают и влечение, и стыд. И думать я могу и хочу лишь об одном: сегодня никто не проникнет в нашу тайну, какой смелой она ни была бы.

– Для начала марш в ванную! Вот тебе зубная щетка и полотенце, – строго приказываю я, – а затем будем серьезно разговаривать.

– О чем? О возвращении домой лучше не надо, – предупреждает он.

– Тогда…о любви.

Под шумок воды набираю Ритин номер. Она отвечает спросонья, но узнав мой голос, немедленно пробуждается.

– Не могла бы ты встретиться с Алешкиной матерью и сказать, что он обнаружился, что все в порядке. Но главное, постарайся ее убедить, чтобы она пока не суетилась. Алешке нужно время. Он никак не