Газета Завтра 473 (51 2002) - Газета Завтра Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот давний визит меня поразила безлюдность длинных коридоров.
Это мое воспоминание встретило восклицание алчной урологини.
— Какая безлюдность?! Придите интереса ради посмотреть, как сейчас.
Человек я не настолько любопытный, чтобы воочию, глаза в глаза убеждаться в росте числа "срамных" болящих, но вот обезножившей соседке нужно было выписать рецепт дерматолога, на учете у которого она стоит. По ее просьбе отправилась в диспансер, и его коридоры поразили меня на этот раз многолюдностью. Не в каждой поликлинике такое столпотворение. И если в больницах преобладают пожилые и старые пациенты, то здесь — молодые и совсем юные.
Кабинет специалиста, рецепт у которого нужно выписывать, отстояв общую очередь, находился рядом с гинекологическим. Возле него — сплошь юные создания.
Вдруг тягостное, как во всякой больнице, ожидание, дополнительную унылость которому придавали не только специфика приводящих людей немощей, но и профильные плакаты, подробно и красочно оповещающие о мягких и твердых шанкрах, язвах и сыпи, было оживлено появившейся в конце коридора колоритной группой. Врач "скорой" в фуфайке поверх белого халата, тощая длинная девица в больничной пижаме и шлепках и замыкающий процессию милиционер. Врач, что-то коротко бросив спутникам, скрылся в кабинете гинеколога. Милиционер и девица остались стоять, разглядываемые со всех сторон: не каждый день увидишь, как конвоируют социально опасного больного, девица, которой едва ли исполнилось 14 лет, с таким равнодушием на лице, которое придавало ему дебильности, обнаружив себя в центре всеобщего внимания, понимая, что единственный "свой" здесь у нее — конвоир, придвинулась к нему почти вплотную и разве что под руку не подхватила, как бы ища защиты от людских глаз. Милиционеру такое компанейство едва ли льстило, и он, как ни старался придать лицу "служебное" выражение, не мог скрыть смущения и досады. Что называется, "наша служба и опасна и трудна" — девок сопровождает по специалистам.
Вышедший врач скомандовал девице: "Давай". Она почти радостно побежала в кабинет, где могла скрыться от повышенного к себе внимания. Врач, наказав милиционеру: "Ждите потом меня", ушел куда-то.
Вдруг из кабинета раздался крик. Затем вышла обозленная врач и попросила конвоира зайти. Из кабинета стали доноситься громкие голоса, в том числе мужской. Вскоре покрасневший милиционер вышел, ругаясь под нос.
Через какое-то время из кабинета вышла девица, гинекологиня, подошел и привезший пациентку врач "скорой", которому гинекологиня стала выговаривать претензии, и из них стало ясно следующее.
Девица с определяемыми даже визуально признаками сифилиса должна была быть проверена и на кресле, которое она видела впервые. Когда усадившая ее туда врач попробовала совершить известные женщинам неприятные манипуляции с помощью инструмента, девица заорала и пнула врачиху в лицо. Та, не имея права отпустить конвоируемую без взятия анализов, позвала милиционера, чтобы он держал (!!!) подопечную за ноги. Тот возмущенно отказался от такого поручения, наорал и на лягающуюся, и на лягнутую, пригрозил обеим и вышел. Угроза подействовала, и медицина получила "свое" от юной сифилитички.
Троица, столь разнообразившая скучное наше сиденье, удалилась. Врач, получившая производственную травму, объявила многочисленным ожидающим, что полчаса не будет никого принимать, пока не успокоится, и, прижимая к глазу компресс, ушла куда-то по коридору.
Я, получив нужный рецепт, поспешила удалиться из некогда безлюдного и спокойного заведения, где ныне бушуют такие страсти.
РЕПАТРИАНТЫ В ПРИБАЛТИКУ
Алина Витухновская
17 декабря 2002 0
51(474)
Date: 17-12-2002
Author: Алина Витухновская
РЕПАТРИАНТЫ В ПРИБАЛТИКУ
Душонок микробища, что ж мы стонем?!
Скорей рассядемся в поезда,
Уедем прибалтевая в Эстонию —
Прибалдевая от стыда.
(Посвящается событиям в Риге,
разгону демонстрации
русских пенсионеров)
МЫ – РИСКОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ
17 декабря 2002 0
51(474)
Date: 17-12-2002
МЫ – РИСКОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ (Беседа Сергея Шаргунова и Владимира Бондаренко)
Владимир Бондаренко. Сергей, чего вы хотите добиться в литературе? Разве уже мало написано до вас? И разве это написанное кому-нибудь помогло в жизни? Рискованным делом вы занялись…
Сергей Шаргунов. Владимир Григорьевич, моя беседа с вами уже является рискованным шагом в нынешнем литературном мире. Стоило мне явиться на дискуссию, объявленную в ЦДЛ газетой "День литературы", как сразу же примчалась камера от телеканала "Культура", и меня стали попрекать: как вы связались с ними? Уже в "Коммерсанте" написали, что я зарекомендовал себя как автор радикальной газеты. Уверен, и эта наша беседа, несомненно, вызовет нарекания. Я же изначально как бы представляю либеральную прослойку в молодой литературе. Печатаюсь в либеральных литературных изданиях. Но мне бы хотелось отойти в сторону от этой политической узости. Я вижу сегодня некий единый литературный процесс, и мне кажется, новое литературное поколение, наше поколение — в состоянии вывести литературу из тупика, в том числе, ностальгии об ушедшем. Думаю, мы склеиваем разбитое вдребезги общество, а для этого ищем свой большой стиль.В.Б. Что же это еще за большой стиль? Чуть ли не тоталитаризмом попахивает от таких слов… Это эстетическое направление, или же шире — стиль жизни?
С.Ш. Моя повесть "Ура", опубликованная в "Новом мире", а новые главы из нее печатает и "Новая газета", и попсовый журнал "Молодой", и вы в "Дне литературы", это повесть-проект. Нельзя говорить , что кричащие главы кого-то от чего-то спасут. Разве что меня самого. Но я продемонстрировал позитивный, наступательный проект спасения от хаоса. Потому что сегодня и общество, и литература погрязли в вязкой каше. Люди барахтаются и не могут найти друг друга. Я предлагаю свой канат. Натыкаюсь на жесткую критику с разных сторон. На днях зашел в клуб ОГИ, и на меня с пеной у рта и кривой вилкой бросился один известный младопоэт. Он обзывал меня сволочью за то, что я написал главу "Пидоры", прикольнувшись над секс-меньшинствами. Я чувствую натиск людей хаоса. А сам всего лишь мечтаю о слиянии каких-то либерально-патриотических начал с яростно свободными, даже анархистскими. К этому тянутся у нас многие, и этой ситуацией нужно воспользоваться. С одной стороны, молодым нравится Эдуард Лимонов, который сумел высветить утерянный тип личности из книг Достоевского… Он, как молния, высветил исторический тип юношей и девушек, которые идут на каторгу и голодовку. Казалось бы, этот тип был потерян в безвременье… С другой стороны, у нас появились собственные писатели: Роман Сенчин, Аркадий Бабченко — молодые тяжеловесы в литературе и костлявая хулиганка Денежкина, моя теперь хорошая подруга. Конечно, каждый художник — это отдельная личность. Но мы все из одного времени, и значит, должны возиться среди плоти и нервов времени, и открывать тех героев, на которых время держится…
В.Б. Иногда возникает ощущение, что молодая литература возникла сейчас как бы из ничего, из пустоты, с чистого листа. Исчезла осознанно, или случайно преемственность литературных поколений. Даже после Октябрьской революции такого не было. Молодые продолжали своих предшественников. Кто шел от Горького, кто от Бунина, кто от Чехова, кто от Гумилева… У авангарда были свои предшественники. У традиционалистов — свои. Была некая литературная гармония, даже в привычных противостояниях. Сейчас молодые отринули от себя все: и либералов-шестидесятников, поделом смешав их с грязью, и деревенскую прозу, не видя уже в жизни ни той деревни, ни тех людей… Вы будто пробуете начать с нуля, разве что беря в учителя каждый своего кумира из далекого прошлого мировой культуры. Это так и есть? Думаю, если так и есть, вы все пошли опасным путем. Еще сильные таланты выживут, хотя и с потерями, но в целом это новое изобретение литературных велосипедов, это новое варварство превратит вас в некую младописьменную литературу, отбросит далеко на обочину от мировой культуры. Опора на предшествующие поколения в одной из самых великих литератур мира, думаю, была бы полезна вам всем…
С.Ш. Считаю, что серьезная историческая ломка, которая произошла в России, конечно, выбила почву из-под ног. Образовался большой провал. Наше поколение вынуждено прыгать с одной кочки на другую. Для меня ориентиры — это Иван Бунин, Андрей Платонов, Валентин Катаев, Юрий Трифонов. Из европейских — французская послевоенная литература: Жан-Поль Сартр, Камю… Но все-таки какая-то преемственность с предшествующими поколениями писателей сохранилась. Когда я заявил о "новом реализме" поколения, я учитывал и прежний жесткий реализм тех же "сорокалетних". Но вы, Владимир Григорьевич, в данном случае правы, ломка все же была колоссальная. И мы оказались ныне отчаянно безоглядными. Впрочем, в этом и авангардистская суть современной литературы. И очистительная суть. Гниль пересмешничества мне не нужна. Мы движемся вперед. Хотя нельзя забывать о литературном грузе былого, иначе у нас будут лишь жалкие всполохи. Ну напишет несколько рассказов красотка Ира Денежкина, а что дальше? Такое варварское бытописательство, наскальная живопись, на этом литература далеко не уедет. Есть еще Илья Кочергин, есть Сенчин, которые прошли Литинститут, занимались у известных мастеров слова. Как уйти от унылого назидания, вторичности, заштампованной прозы. Но сохранить преемственность школы и духа? И в либеральном, и в патриотическом стане (при всей относительности таких клише) очень много мертвых, закостеневших писателей, которые тянут нас в свое чавкающее болото. Молодые авторы все-таки знают ритмы своего времени, чуткими ноздрями ловят атмосферу, которая их окружает. В них изначально заложено реалистическое начало — писать то, что реально видят в сегодняшней неприглядной жизни. Я верю, что в литературе появятся крепкие имена. Чувствую себя на определенном рубеже. Сражаюсь на некой границе, отстаиваю романтическую идею. Не хочу жить на уровне нынешнего хихиканья и солипсизма. При этом отлично понимаю, откуда этот стеб у моих сверстников, мы как бы зависли в небытие. Я не стесняюсь утверждать, что нам нужна высокая идейность. Красота и любовь. Пытаюсь найти смысл бытия, потому что наше поколение как бы вновь выкликает смысл бытия, все предыдущее перечеркнуто. Все первичные человеческие понятия пора открывать заново. Может быть, это и замечательно? Мы освобождаемся от фарисейства, от мертвых понятий. Все-таки и Сорокин, и Пелевин, и Лимонов по-своему проапеллировали к подлинным началам человека. Пелевин написал повесть "Желтая стрела", о том, как люди едут в поезде и не слышат стука колес. Сорокин написал роман "Лед", блестящий, искрометный удар, взывающий к подлинному в человеке. Лимонов тоже рвется к первичным понятиям красоты, жизни, смерти. Может, это не всегда выражено ясно, прорывы идут и вкривь и вкось, но именно в этом загадка популярности писателей. Пусть вкривь и вкось, но самые важные жизненные вопросы заданы.