Северная война - Андрей Бондаренко

Доктор Йохан Шмидт – классический пожилой немец, задумчиво сдвинул свои седые и кустистые брови, после чего совершенно нелогично улыбнулся и радостно объявил:

– Совершенно ничего страшного! Часа через два—два с половиной проснется ваш мальчик. Лекарства? Полноте, господин! Лучшее лекарство в данном случае: парное коровье молоко. Да и парное козье – тоже очень хорошо! Но мой долгий опыт говорит следующее: такие маленькие мальчики часто бывают очень капризными. Для них парное молоко – даже хуже чеснока! Вот здесь намечается трудность…

– Ничего, герр Шмидт! – успокоил врача Егор. – Этот мальчик – очень разумный. Он будет, честью в том клянусь, пить парное молоко без всяких споров и глупого недовольства.

Здесь Егор не ошибся: придя в себя, царевич молча выслушал все рекомендации и непреклонно велел – слабым, но одновременно и властным, голосом:

– Один кувшин коровьего молока, второй – козьего! Немедленно подать!

Мальчишка по-честному, давясь и тяжело вздыхая, с редкими перерывами, минут пятнадцать дисциплинированно поглощал – по очереди – оба вида молока. Потом, умоляюще глядя на Егора, робко предположил:

– Дядя Саша, может, хватит пока? Я отдохну немного, и – по новой… А?

– Конечно же, отдохни, родной! – умилился Егор. – Отдохни – сколько пожелаешь! – Попросил негромко: – А пока расскажи – как оно все было.

– Как было? Ты же, наверное, дядя Саша, и сам все знаешь… Иначе – как бы вы меня нашли? Дядя Яков Брюс пообещал, что покажет мне ночное звездное небо – через трубу хитрую, иноземную… Ну, как через подзорную, только через другую, особенную. Он не велел никому говорить об этом, мол, тайна… Я пришел. Мы с ним вышли за ворота постоялого двора. Потом – тряпка на лице, запах незнакомый, противный… Ничего не помню больше. Все остальное – как в тумане сиреневом: просыпался, что-то ел, пил, снова – засыпал…

– Все уже хорошо, ничего не бойся! – заверил царевича Волков.

Егор отозвал в сторону Апраксина, приказал, радостно улыбаясь:

– Давай, брат Никита, немедленно скачи в Преображенское! Вот тебе царская грамота подорожная, скачи, не жалея лошадей. Доложи все – как есть – Петру Алексеевичу. Гони, родной, гони… Да, нашел ты что-нибудь полезное или, там, просто интересное в карманах мертвого англичанина?

– Вот, Александр Данилович, возьмите! – протянул Апраксин короткую золотую цепочку, на которой была подвешена золотая же квадратная пластина. – Эту штуку покойник носил вместо креста.

Егор внимательно осмотрел пластину: в ее центре был искусно выгравирован широко распахнутый человеческий глаз.

«Масон, понятное дело! – криво усмехнулся внутренний голос. – Хотя, может быть, дело совсем и не в этом, а в том, что похититель царевича – англичанин?»

Алексей, помогая себе локтями, с трудом приподнялся над подушкой, улыбнулся приветливо:

– Здравствуй, Василий! – обеспокоенно завертел головой: – А где же моя любимая тетя Наташа? Почему я не вижу ее?

Егор успокаивающе погладил мальчугана по голове:

– Мы ее не встречали, Алексей Петрович! Видимо, ехали разными дорогами…

– Нет же! – неожиданно заволновался царевич. – Я же помню: как-то утром, когда вороги мой сундук затащили в карету, нас догнали драгуны. Остановили, тети-Наташин голос помню. Она этого пухлого англичанина все выспрашивала: не видел ли он меня. Хотел я тогда закричать, да сил никаких не было, язык совсем не слушался… Где же она? Куда подевалась?

– Воеводу ко мне, быстро! – велел в приоткрытую дверь Егор. – Немедленно!

В помещение, пыхтя и тяжело вздыхая, протиснулся Тит Кузьмич – мужчина низенький и дородный безо всякой меры, залебезил испуганно, демонстрируя всем свой очень сильно щербатый рот:

– Звали, господин генерал-майор? Так вот он я, прибыл…

– Царевна Наталья Алексеевна, сестра нашего государя, не проезжала ли – в дни ближайшие – через Брянск?

– Проезжала, конечно, проезжала! – промокая рукавом кафтана пот со своего лба, печально сообщил боярин, после чего вдруг замялся…

– Продолжай, воевода! – повысил голос Егор. – Докладывай!

– Так мы-то что? Мы – завсегда, со всей нашей радостью… Да вот царевна – вдруг решили разгневаться, тяжелым подсвечником – мне в зубы изволили, – пальцем показал на дырки в своем рту.

– Где царевна? Где она, пес жирный? Отвечай! – огнедышащим шотландским драконом (Брюс как-то рассказывал – по сильной пьянке – об этих загадочных существах) взревел Волков: – Говори, пока тебе не выбили последние зубы…

– Зубы мои зубы! – жалобно захныкал воевода. – Царевна грозилась, когда поедет назад, выбить все – совсем без остатка. Вот вы – теперь… Вы-то ладно еще. А вот Наталья Алексеевна-то точно – лишит меня жизни! С ней не забалуешь…

Василий Волков, покраснев от удовольствия, широко и дурашливо улыбаясь, с гордостью покосился на Егора, браво подмигнул, мол: «Вот она какая – королева моего сердца!»

– На Киев отъехала царевна! – оповестил воевода. – Вчера еще, вместе со своими драгунами. Грозна, ох, грозна…

– Командир! Александр Данилович! – взвился с места Василий, подергивая от нетерпения кончиками своих ухоженных усов. – Позволь мне…

– Позволяю! – весело махнул Егор рукой. – Езжай уже, догоняй!

Еще через двое суток доктор Шмидт, грозно сдвинув в очередной раз свои седые и кустистые брови, удивленно констатировал:

– Ваш мальчик, господин генерал-майор, совершенно здоров и полностью готов для дальней поездки! Это воистину удивительно: такой послушный и серьезный мальчик…

Тут и царевна подъехала – вместе со своим подполковником Волковым. Оба сияющие, взволнованные, счастливые безмерно. Наталья, и без того женщина очень красивая: высокая, стройная, с роскошной гривой черных – с легким каштановым отливом – волос, – просто расцвела, нестерпимо блестя глазами…

«Не иначе, эти двое и согрешить успели – на радостях!» – предположил нетактичный внутренний голос.

Егор только усмехнулся по-доброму, да и велел – незамедлительно и срочно выезжать на Москву…

Петр щедро наградил всех участников этой ноябрьской эпопеи. Егор, Василий Волков, Никита Апраксин – гонец с вестью радостной, и собственно – похищенный царевич Алексей получили по кресту Андрея Первозванного со звездой и голубой лентой, остальные – по специальной медали с ушком – «За заслуги перед Отечеством».

Это не считая денег и всех прочих материальных благ…

Егору царь отписал еще две зажиточные и немаленькие деревеньки, расположенные рядом с его Александровкой.

«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» – не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.

Петр, повесив на грудь Егора крест ордена Андрея Первозванного, звонко расцеловал его в обе щеки, внимательно посмотрел в глаза и проговорил негромко:

– Спасибо, охранитель! Я твой вечный и неоплатный должник! – после чего уточнил: – Три дня даю тебе на роздых! Не забыл, часом, что у нас война? Северная война, с твоей подачи… Не хмурься, Алексашка, это я только – про название…

В тот же вечер Егор, прежде чем пройти в супружескую спальню, где его уже ждала истосковавшаяся и страстная молодая супруга, написал короткие письма: в адрес своего тестя – Ивана Артемича Бровкина и Тихона Стрешнева – с просьбой срочно прибыть для серьезной беседы.

Санька долго и внимательно рассматривала орден: и крест и звезду, потом нежно провела своим пальчиком по щеке Егора – по той, что была оцарапана пулей, выпущенной из пистолета слуги мистера Сиднея, тихо и многообещающе промурлыкала:

– Новый орден, новый шрам… Шрам мне, определенно, нравится гораздо больше! Ты, Саша, такой красивый и загадочный сейчас, это – что-то…

Важный разговор состоялся сразу после завтрака, когда Санька и дети отправились на прогулку.

– Знаете уже, господа – коммерсанты ушлые, что кроме договора о семилетнем мире, в Константинополе был подписан и другой договор, торговый?[19]

– Дык, Данилыч, благодетель ты наш, только все об этом и говорят вокруг! – вскользь переглянувшись со Стрешневым, степенно проговорил Иван Артемич. – Сперва помещики-то радовались – все поголовно. А теперь вот некоторые начали сомневаться, шушукаться между собой по углам…

– О чем шушукаться-то?

– Да все о том же: мол, две пятых части гульдена – за пуд пшеницы – маловато будет! Аппетиты у бояр да дворян стали расти – прямо как на дрожжах. Все же знают, что турки в Константинополе будут платить казне государевой, да и кумпанству нашему – по четыре шестых гульдена…

Егор понятливо усмехнулся:

– Эх, скопидомство наше русское! Еще год назад любой российский помещик был рад-радешенек, когда ему за пуд пшеницы давали шестую, или только седьмую, часть гульдена. А теперь вот жадность заела: как же, кто-то еще – кроме них самих – заработает немалый профит. Сам сдохну от голода, но соседу заработать не дам! А ведь груз-то еще надо довести до этого Константинополя. И корабли серьезные – стоят денег серьезных. Да и море Черное штормит часто… Есть ведь риск, что часть кораблей пойдет на дно? Есть! А кто этот риск берет на себя? Мы и берем! Эх, сиволапость наша, российская… Ладно, переговорю я завтра об этом с Петром Алексеевичем. Пусть дает добро на то, чтобы у таких жадин несогласных силой все отнимать – под прикрытием солдатских штыков…