Северная война - Андрей Бондаренко

От крепких же боярских ворот и вовсе ничего не осталось. Даже столбы, на которых они висели всего пару секунд назад, снесло – под самый корень.

Новгородский воевода Ладыженский – упитанный и низкорослый мужчинка, в камзоле, наброшенном на голое тело, из-под которого смешно торчали несвежие нижние порты, с кудрявым париком на голове, сбившимся набок, низко кланялся и безостановочно бубнил – словно заезженная пластинка (из будущих времен):

– Уж как мы рады, государь! Такая честь… Что же не предупредили о приезде вашем? Уж как мы рады, государь! Такая честь…

– Помолчи! – сердито прервал Ладыженского царь, неодобрительно оглядывая просторный боярский двор, где бестолково суетились полуодетые сонные холопы, явно собираясь в спешном порядке накрывать богатый стол. – О деле будем говорить.

– Государь, так, может, в дом пройдем? Чарку выпить с дороги – самое милое дело…

– Помолчи, воевода! Здесь поговорим. Чего я не видел – в хоромах твоих душных и вонючих? Докладывай дельно: сколько выкопали глубоких рвов? Сколько поставлено палисадов крепких – с бойницами?

– Дык, государь, дык…

– Сколько же? – душевно поинтересовался царь – мягким и добрым голосом, – от которого даже у Егора по спине побежали испуганные мелкие мурашки…

Ладыженский повалился на колени, покорно склонил голову к земле: рыжий кудрявый парик тут же соскочил с головы, демонстрируя всем окружающим обширную розовую лысину, скупо поросшую тоненькими седыми волосинками.

– Не вели казнить, государь, пощади… – затянул писклявым голосом воевода. – Исправлю все! Пощади…

– Сколько? – взревел Петр, демонстративно кладя ладонь на рукоятку пистолета, торчащую из-за широкого, темно-красного пояса. – Говори, не вводи в грех! Немедленно встать на ноги и доложить толком! Последний раз прошу, боярин! – Одним движением выхватил пистолет, негромко щелкнул взводимым курком…

Воевода вскочил на ноги за полсекунды, зачастил, мелко и просительно дрожа жирным подбородком:

– Нисколько, Петр Алексеевич, батюшка! Не успели мы еще! Готовимся только…

– Готовитесь? – искренне удивился царь. – Это как же? Спите до полудня? Причем так крепко, что будить вас приходится гранатами? Не сметь – перебивать царя! Ты, Ладыженский, получал мой Указ – о военном строительстве новгородском?

– Получил, милостивец, получил!

– Когда?

– Так с месяц назад всего! Вот и не успели пока ничего сделать! Но думу боярскую уже два раза собирали, долго сидели, обсуждали подробно…

– Чего обсуждали-то? – пуще прежнего удивился Петр.

– Так это самое и обсуждали… – воевода недоуменно развел руки в стороны. – С какой стороны надобно подойти к этому важному делу. Да с чего начать, да чем закончить…

– С чего начинать? Так нагнали хватких мужиков, дали каждому в руки по крепкой лопате, пусть себе копают! – посоветовал Егор. – В другое место нагнали других мужиков, дали в руке по надежному топору, пусть амбары строят да армейские казармы…

– Так-то оно так! – закивал головой воевода. – Да где взять этих мужиков, коим надобно лопаты да топоры давать в руки? Своих-то крестьян никто – из бояр и помещиков – давать не хочет! Жмутся все… Генерал Аникита Репнин солдат своих тоже не выделяет, мол, тем солдатикам надо службу нести воинскую, маневрами постоянно заниматься… Что тогда делать? Вот и рассуждаем о том – во время думского сидения…

Петр внимательно посмотрел в глаза Егору, усмехнулся – бесконечно печально:

– Слыхал, охранитель? Понял, о чем толкует этот лысый Ладыженский?

– Мрак полный! – сдержанно прокомментировал Егор. – Война объявлена, а они – все заседают, думают, рассуждают… А решится Карл Шведский незаметно свою армию перебросить на восток. Что тогда?

– Совсем ничего хорошего! – уверенно ответил на этот вопрос царь. – Придет и Новгород заберет – голыми руками – без всякого сопротивления… А ты, Алексашка, все коришь меня, мол, жесток я чрезмерно по отношению к людишкам. Как же с ними, людишками, можно по-другому, когда они по-хорошему совершенно ничего не хотят понимать? Как, скажи, если они, гниды бесстыжие, только вот так понимают? – Он несильно ткнул в грудь воеводы дулом своего пистолета, после чего – так же несильно – надавил на спусковой курок…

Прогремел выстрел, Ладыженский, утробно охнув, медленно опустился на землю своего двора, слегка припорошенную декабрьским снежком, Никита Апраксин громко и одобрительно хмыкнул.

– Считаешь, что я правильно застрелил воеводу? – резко обернулся Петр к Апраксину. – Отвечать коротко и дельно! Без рассуждений пространных…

– Есть – без рассуждений! Полностью согласен, государь! Одобряю!

– Во как оно! – насмешливо подмигнул царь Егору. – Не все такие мягкотелые, как ты, охранитель… Молодежь-то у нас растет – о-го-го! Так, а где у нас генерал Аникита Репнин – командир новгородской дивизии? За воротами жмется? Звать его сюда, незамедлительно! Пусть не боится, может, и не застрелю его, пожалею…

Репнин – дяденька солидный и дородный, вошел во двор неторопливо и внешне совершенно спокойно, высоко задрав голову.

«Это он специально – смотрит вверх, чтобы не видеть тело застреленного воеводы!» – уверенно заявил циничный внутренний голос.

– Здравствуй, государь! – прикрыв глаза, склонился Репнин в низком поклоне.

– И тебе, генерал, долгих лет! – охотно откликнулся Петр. – Вот, Аникита, представляю тебе нового новгородского воеводу! Поручик Никита Апраксин, прошу любить и жаловать! – ладонью крепко похлопал опешившего Никиту по груди и по плечам, улыбнулся: – Что, не принято так сразу – поручика назначать в воеводы? Плевать мне на то хотелось: принято, не принято… А ежели этот юный Апраксин до весны все выполнит, что я от него потребую, то и в полковники произведу. Но это – ежели справится… Так, по Ладыженскому. Все вотчины и деревеньки его пока отписываю в мою казну. По весне посмотрим – что к чему. Может, все это и на молодого Апраксина перепишу…

Весь день они осматривали новгородские военные укрепления, кремль, стационарные военные городки. Уже к вечеру добрались до гостеприимного дома Репнина, где и решили заночевать. Покончив с ужином, Петр неторопливо закурил трубку и принялся давать пространные указания Репнину и Апраксину:

– Рвы копать надо – в полтора роста человеческих, не менее. Палисады ставить – с узкими бойницами, тщательно обкладывать все палисады дерном – с обеих сторон. Для работ тех отбирать у помещиков и бояр людишек – без всякой жалости. Ты, Аникита, половину своих солдат выделишь поручику. Не спорь со мной, голову отрублю! Одна половина – на маневрах, другая половина копает старательно да усердно машет топорами… Далее. За рвами насыпать валы земляные – с надежными позициями для артиллерии, башни возводить приземистые. Да, про монахов-то забывать не следует! Пусть тоже поучаствуют, толстопузые, в деле обороны землицы русской. Разрешаю тебе, воевода новгородский, брать с каждого большого монастыря на крепостные работы до десяти подвод людей с железными лопатами да кирками…

Еще через час пришел (по отдельной записке-приглашению) дьячок Михаил Белоцерковский, доверенное лицо Егора в Новгороде.

– Ну, Мишаня, есть в Новгороде тати, которых казнить требуется? – в шутку спросил у своего сотрудника Егор.

– Есть, Александр Данилович, как не быть! – очень серьезно ответил Белоцерковский, преданно поглядывая на царя, прихлебывающего с блюдечка крепкий чай, подслащенный липовым медом. – Целых двое: подполковник Шеншин и подрядчик Алешка Поскочин. Обоим мало головы их снести с плеч…

Петр хохотнул – негромко и довольно:

– Первый раз вижу такого кровожадного дьяка! Любезный, что же такого страшного совершили эти злодеи, чтобы им сразу – головы сносить с плеч? Поведай ужо…

– Шеншину, государь, по твоему Указу предписано было тщательно укрепить оборону Печерского монастыря, твердыни нашей древней. Так тот Шеншин до сих пор и не выехал ни единого раза к монастырю, все водку вкушает хлебную…

– Так! А второй чего натворил?

– Поскочин поставлен воеводой Ладыженским – ныне покойным – подводы нанимать у крестьян и помещиков, чтобы грузы перевозить на крепостное строительство. Подводы – за счет казны – регулярно нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…

Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:

– Устал я что-то, спать пойду! – обернулся к Апраксину: – Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь – на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…

Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:

– Что, охранитель, думал себе дружка завести – вместо Яшки Брюса? Не получилось?