Мой Уитмен - Корней Чуковский

И наконец, чтобы закончить свою мысль (и таким образом перевыполнить заданный нам урок), мы должны сказать, что в наши дни вообще невозможно сколько-нибудь полное, эпическое изображение демократии в ее целостной сущности, потому что доктрины ее не найдут своего воплощения ни в одной отдельной области до тех пор, пока все области не будут пронизаны ее духом. Да! поистине безграничны наши дали! Сколько еще нужно распутать и высвободить. Сколько потребуется времени, чтобы дать нашему американскому миру почувствовать, что ему не на кого полагаться, кроме как на самого себя.

Друг мой, неужели ты думал, что демократия существует только для выборов, для политики и для того, чтобы дать наименование партии? Я говорю: демократия нужна для будущего, чтобы цветом и плодами войти в наши нравы, в высшие формы общения людей, в их верования, в литературу, в университеты и школы, в общественную и частную жизнь, в армию и флот. Как я уже указывал, еще мало кто до конца понял демократию и поверил в нее. А пожалуй, никто не понял и никто не поверил. И нельзя сказать, чтобы у нее были основания питать благодарность к своим приверженцам и защитникам: они принесли ей мало пользы, вернее, нанесли немалый вред. Демократия включает в себя все моральные силы страны, равно как и ее торговля, финансы, машины, средства сообщения — словом, все ее историческое развитие в целом, и остановить это развитие так же невозможно, как задержать морской прилив или земной шар, несущийся по своей орбите. Несомненно также, что демократия живет, глубоко скрытая в сердцах огромного количества простых людей, американцев, главным образом коренных жителей сельских районов. Но ни там и нигде в стране она еще не стала пламенной, всепоглощающей, абсолютной верой…

То, о чем мы дерзаем писать, еще не существует. Мы странствуем с неначерченной картой в руках. Но уже близятся муки родов. Мы вступили в эпоху сомнений, ожиданий, энергичных формировании; и преимущество этой эпохи заключается именно в том, что нас одушевляют подобные темы: раскаленная войной и революцией наша вдохновенная речь, хотя и не выдерживает критики в отношении изящества и закругленности фраз, приобретает подлинность молнии.

Может быть, мы уже получили свою награду (ибо почти во всех странах уже и теперь есть достойные всяких наград). Хотя не для нас предназначена радость вступить победителями в завоеванный город, хотя нашим глазам и не суждено узреть беспримерное могущество и блеск демократии, достигшей своего зенита и наполняющей мир сиянием такого величия, какого не знал ни одни из королей и феодалов. — но для избранных уже существуют пророческие видения, есть радость участия в треволнениях нашего времени, радость смиренного послушания голосу духа святого, мановению божьей руки, которых другие не видят и не слышат. Для нас, избранных, существует горделивое сознание того, что. несмотря на сгущающиеся тучи, на окружающие нас соблазны, на томительное ожидание, — мы не были дезертирами, мы не предавались отчаянию, мы не отрекались от своей веры…

Что ж, однако, говоря более точно, мы разумеем под литературой Нового Света? Разве литература уже в настоящее время не процветает у нас? Разве в Соединенных Штатах не действует сейчас больше типографских машин, чем в какой-либо другой стране? Разве у нас не выходит сейчас больше изданий, чем где бы то ни было? Разве наши издатели не становятся с каждым днем все жирней и наглей? (Пользуясь лживым и трусливым законом, или, вернее, сплошным беззаконием, они набивают себе брюхо и романами других стран, и их стихами, и книгами по истории, и даже юмористикой, не платя авторам ни единого гроша, и отвечают свирепым отказом на их робкие намеки о плате.) Книги печатаются у нас в несметном количестве. Многим это кажется огромным успехом, но я считаю необходимым рассеять такие иллюзии. Страна может утопать в целых реках и океанах вполне удобочитаемых книг, журналов, романов, газет, стихотворных сборников, серийных изданий и прочей печатной продукции — вроде той, которая циркулирует ныне у нас, — и все эти книги могут быть полезны и ценны, сотни сносных, ловко написанных, не лишенных учености литературных новинок могут печататься здесь наряду с прочими сотнями или, верней, миллионами (выпущенными при помощи вышеуказанных грабительских методов), — и все же у этой страны или нации никакой литературы в строгом смысле этого слова не будет.

Приходится повторить наш вопрос: что мы разумеем под истинной литературой и — особенно — под демократической литературой будущего? Ответить на этот вопрос — нелегкое дело. Распутываясь, все нити ведут нас к прошедшему. Самое большое, что мы можем сделать, это высказать свои пожелания, прибегая к сравнениям и притчам.

Здесь следует снова напомнить основной урок, извлекаемый нами из истории мира: все, что вносит какая-нибудь нация или эпоха — при посредстве политики, экономики, героических личностей, военных успехов, — остается для всякого, кто захочет добросовестно и зорко всмотреться, необработанным сырьём, покуда литература, создавая национальные прототипы, не облечет все это в плоть и кровь. Только эти прототипы придают нации форму, только они способны что-нибудь окончательно выразить, доказать, завершить и увековечить. Без сомнения, были такие богатейшие, могущественнейшие, густонаселенные страны древнего мира, такие величайшие люди и величайшие события, которые не оставили нам после себя никакого наследства. Без сомнения, многие страны, героические деяния, люди, о которых мы не знаем, как их звали, где и когда они были, во много раз превосходили тех, о которых известия дошли до нас. Для иных же путешествие через безбрежное море столетий завершилось благополучно. Что же было тем чудом, которое сопутствовало и помогало плыть этим малым суденышкам по бесконечным пучинам мрака, летаргии, невежества? Несколько письмен, несколько бессмертных творений, небольших по размерам, но охватывающих бесценные сокровища воспоминаний, исторических лиц, нравов, наречий и верований, с глубочайшими проникновения-ми и мыслями, всегда связующими, всегда волнующими старое, но вечно новое тело, старую, но вечно новую душу! Они — только они! — везли и везут этот драгоценнейший груз — дороже чести, дороже любви! Все лучшее, что пережито человечеством, спасено, сохранено и доставлено ими! Некоторые из этих утлых суденышек называются у нас Ветхий и Новый Завет, Гомер, Эсхил, Платон, Ювенал и т. д. Драгоценные крупицы! И если бы пришлось выбирать, то, как бы это ни было ужасно, мы скорее согласились бы видеть разбитыми и идущими ко дну со всем своим грузом все наши корабли, находящиеся в портах или в плавании, лишь бы не утратить вас и подобных вам и всего, что связано с вами и выросло из вас!

Все созданные литературой герои, влюбленные, боги, войны, предания, житейские битвы, преступления, эмоции, радости (или еле уловимый их дух) — все ото дошло до нас для озарения нашей личности и ее житейского опыта. Все это. собранное гением городов, народов и веков и выполненное в литературе, этой высшей форме искусства, насущно необходимо, исполнено высшего смысла. И если бы это погибло, нашей потерн не могли бы возместить все необъятные сокровищницы целого мира!

Эти величавые и прекрасные памятники на больших дорогах времен, они стоят для нас! Для нас эти огни маяков, освещающие нам все наши ночи.

Безвестные египтяне, чертящие иероглифы: индусы, творящие гимны, заповеди и нескончаемый эпос; еврейский пророк с его духовными озарениями, подобными молнии, раскаленною докрасна совестью, со скорбными песнями-воплями, зовущими к мести за угнетение и рабство; Христос, поникший головою, размышляющий о мире и любви, подобный голубю; грек, создающий бессмертные образцы физической и эстетической гармонии; римлянин, владеющий сатирой, мечом и законом, — иные из этих фигур далеки, затуманены, иные ближе и лучше видны. Данте, худой, весь одни сухожилия, ни куска лишнего мяса; Анджело и другие великие художники, архитекторы, музыканты; щедрый Шекспир, великолепный, как солнце, живописец и певец феодализма на закате его дней, блещущий избыточными красками, распоряжающийся, играющий ими по прихоти; и дальше — вплоть до германцев Канта и Гегеля, которые, хотя и близки к нам, похожи на бесстрастных, невозмутимых египетских богов, словно они перешагнули через бездны столетий. Неужели этих гигантов и подобных им мы не вправе, пользуясь нашей излюбленной метафорой, приравнять к планетам, планетным системам, носящимся по вольным тропам в пространствах иного неба, — космического интеллекта, души?

Вы, могучие и светозарные! Вы возрастали в своей атмосфере не для Америки, но для ее врагов — феодалов, а наш гений — современный, плебейский. Но вы могли бы вдохнуть свое живое дыхание в легкие нашего Нового Света — не для того, чтобы поработить нас. как ныне, но на потребу нам. чтобы взрастить в нас дух. подобный вашему, чтобы мы могли (смеем ли мы об этом мечтать?) подчинить себе и даже разрушить то. что вы оставили нам! На ваших высотах — даже выше и шире — должны мы строить для здесь и теперь! Мне нужно могучее племя вселенских бардов с неограниченной, неоспоримой властью. Явитесь же, светлые демократические деспоты Запада!