Потерянный родственник - Алексей Макеев

Перфилов не представлял, сколько времени находится в подвале. Все обычные представления сместились, границы между реальностью и кошмаром стерлись. Иногда Перфилову начинало казаться, что он в заточении уже целую вечность. Вечность, как ей и полагалось, была ледяной и беспросветной, и конца ей не было.

Несмотря на муки, Перфилов, кажется, все-таки задремал ненадолго – провалился в темноту, еще более глубокую, чем та, которая его окружала. Этот короткий сон был похож на смерть или, скорее, на репетицию смерти. А потом Перфилов проснулся от стука собственного сердца. Оно колотилось как бешеное – казалось, эхо его ударов мячиком отскакивает от бетонных стен и рушится на голову со всех сторон.

И вдруг Перфилов понял, что слышит не только стук сердца – наверху неожиданно загремела железная дверь. И вслед за этим раздались размеренные тяжелые шаги нескольких человек, которые цепочкой спускались вниз по лестнице.

Перфилов ждал чего-то подобного с нетерпением, но, когда дождался, испугался не на шутку. Одно дело – представлять свою смерть, пусть даже в самых неприглядных вариантах, и совсем другое – оказаться с ней лицом к лицу. У Перфилова перехватило дыхание.

Шаги между тем неумолимо приближались. Они звучали уже рядом. В лицо Перфилову ударил сноп света. Он невольно зажмурился.

Люди, осветившие пленника фонариком, несколько секунд молча рассматривали его. А потом спокойный внушительный голос произнес одно слово:

– Свинья!

Сказано это было с презрением и брезгливостью, будто Перфилов уже стал грязным бомжом, от которого нужно держаться подальше. Наверное, кое-какие основания для подобного заключения имелись, но Перфилов обиделся на говорившего. "Тебя бы сюда! – подумал он зло. – Часика на четыре, а еще лучше на десять. Посмотрел бы я тогда на тебя, скотина!"

Между тем неизвестный, которому мысли Перфилова были недоступны, повторил с выражением:

– Свинья! Ты самому себе не противен, а?

Перфилов затруднился с ответом на этот вопрос. Он угрюмо молчал, отворачиваясь от ослепительного луча света, который настойчиво бился в его лицо. Нечего было и думать о том, чтобы рассмотреть лица вошедших или хотя бы прикинуть их количество. С Перфиловым разговаривала будто сама тьма.

– Ладно, твои проблемы. – Невидимый собеседник наконец оставил в покое моральный облик Перфилова. – Давай о делах говорить.

Перфилов опять промолчал, и это, кажется, не понравилось человеку из темноты. Он что-то негромко сказал кому-то, и тут же огненный круг надвинулся на Перфилова почти вплотную, и страшный удар обрушился на его челюсть. Перфилов отлетел к стене, больно ударившись спиной о трубы. Скрежетнула сталь наручников. Рот Перфилова наполнился привкусом крови. В голове все поплыло.

Преодолевая дурноту, он все-таки поспешил включиться в навязываемую ему беседу. Молчание сейчас не слишком было похоже на золото.

– О каких делах вы говорите? – прохрипел он. – Я не понимаю.

– Ответ неправильный, – спокойно отозвались из темноты, и тут же очередной удар вдребезги разбил Перфилову лицо.

Когда он снова пришел в себя, то обнаружил, что висит на руке, пристегнутой к трубе, до боли вывернув локтевой сустав. Сжав зубы и цепляясь за шершавую стену, Перфилов сумел подняться на ноги. С подбородка струйками стекала кровь. Он поспешно вытер ее рукавом под беспощадным светом фонаря.

– У нас мало времени, – несколько даже удивленно сказали ему из темноты. – А ты дурака валяешь. Не надо.

– Да я и сам не хочу, – нашел он в себе силы мрачно пошутить. – А что делать? Если я действительно не понимаю…

Договорить ему не дали, снова шарахнув по голове пудовым кулаком. Теряя сознание, Перфилов еще успел удивиться тому, какие резервы таит в себе организм. Раньше он никогда бы не поверил, что сумеет выжить после такого удара. Откровенно говоря, Перфилов был не силен в кулачных единоборствах и, если попадал в какую-нибудь пьяную передрягу, старался с наименьшими потерями из нее выбраться, иначе он, как правило, бывал бит, и очень жестоко. К счастью, это случалось крайне редко и уж, конечно, не шло ни в какое сравнение с тем кошмаром, который обрушился на Перфилова сегодня. Сейчас его били профессионалы, костоломы по призванию, настоящие мастера, и они собирались его искалечить.

Перфилов не хотел умирать и еще меньше хотел стать калекой, поэтому он с превеликим удовольствием поговорил бы со своими мучителями – на любую тему и о любом деле. Но, увы, он не мог этого сделать при всем желании. Он и представить не мог, какие у них могут быть общие дела.

Поэтому теперь он инстинктивно выбрал иную линию поведения – он решил тянуть время, насколько это будет возможно. Было чертовски больно висеть на пристегнутой руке, изображая потерю сознания, но эта боль пока казалась ему терпимой по сравнению с ударами, от которых раскалывалась голова. Однако этот номер у него не прошел. Рядом прозвучал совсем не ободряющий диалог:

– Чего он?

– Вырубился.

– Плесни!

Перфилов услышал, как где-то рядом брякнуло ведро, и вдруг на голову ему обрушился поток ледяной воды, пахнущей соляркой и еще какой-то гадостью. От неожиданности он вскрикнул, дернулся и встал на ноги. С него текло. Вся одежда промокла насквозь. Его стиснуло холодом, как панцирем.

– Ожил, – удовлетворенно сказали из темноты.

– Хорошо, – произнес спокойный голос и тут же обратился к Перфилову: – Ну что, теперь будешь говорить?

– Буду, – мгновенно ответил Перфилов, стуча зубами. – Вы мне только скажите, о чем. Я все расскажу.

– Вот сволочь, а? – с грустью сказал кто-то.

– Двинь ему еще разок, – посоветовал спокойный голос.

Перфилов не успел ничего возразить – последовал сокрушительный удар в солнечное сплетение, а затем в ухо. Он задохнулся, ослеп и оглох одновременно. Не меньше минуты он корчился, распятый на дурацкой трубе, а невидимые враги внимательно наблюдали за его страданиями, подсвечивая себе фонарями. Но долго расслабляться ему не дали. Снова загромыхало ведро, и еще одна порция вонючей и жесткой, как стекло, воды была выплеснута Перфилову за шиворот. От холода у него начало ломить в груди. "Конец приходит", – сумрачно подумал он и опять удивился – так ему вдруг все сделалось безразлично. Даже боль от ударов как будто бы притупилась.

Кажется, тот, кто являлся здесь главным, почувствовал эту перемену. Он вдруг как-то странно хмыкнул и едва слышно сказал:

– Так, сейчас перерыв. Минут на пять-десять. Потом продолжите, пока не заговорит. Если что будет – отзвонитесь. Мне нужно ехать.

Затем он сразу же повернулся и стал подниматься по лестнице, сопровождаемый еще одним человеком с фонарем. Тяжелые шаги шаркали невыносимо долго, отзываясь в голове Перфилова какими-то странными вспышками, но в конце концов стихли. Но легче ему, конечно, не стало. Ведь при нем оставалось не менее двух человек, которых Перфилов не видел, но угадывал по многим признакам. Да их никак и не могло быть менее двух, потому что один из них должен был держать фонарь, пока другой бьет Перфилова.

Теперь время бежало как сумасшедшее, и Перфилов с отчаянием понимал, что отпущенный ему срок вот-вот истечет. Он решил использовать его хоть с какой-то пользой.

– Мужики, – пробормотал он непослушными губами, – раз уж мы сейчас все равно отдыхаем, может, вы мне пока скажете, чего вам от меня надо. Это не понты. Я в самом деле не врубаюсь, в чем проблема. Давайте разберемся, в натуре…

Ответом ему было молчание – будто он говорил в пустой колодец. Люди, оставшиеся с ним, не проявили никакого интереса к его декларации.

– Вот суки! – с неожиданным удовольствием сказал тогда Перфилов. – Проститутки! Вам в кайф людей мучить? Подумайте своими тупыми мозгами – что я вам могу сказать, если не знаю, про что идет речь? Идио…

Тут он был вынужден оборвать свою речь, потому что его сильно ударили в голень. Ноги Перфилова подломились, и он опять повис. От дикой боли на глазах выступили слезы. А вскоре он расплакался по-настоящему, потому что его начали бить снова, размеренно и беспощадно, периодически окатывая водой из грязного ведра.

Силы его были уже на исходе. Перфилов с наслаждением бы целовал сейчас своим палачам подошвы, ползал бы у них в ногах, но ничего этого он сделать не мог, а слов они не понимали. Положение было безвыходное. Его неведение принимали за упорство и выколачивали это упорство с усердием машины. Вся беда была в том, что это ни к чему не вело.

Через некоторое время, однако, мучители взяли передышку. Перфилов долго сплевывал кровяные сгустки, набившиеся в рот, а потом безо всякой надежды просипел всю ту же песню:

– Может, скажете все-таки, в чем дело, мужики?

Он не ждал ответа, но в темноте вдруг сказали:

– Ну, я скажу – тебе легче будет? Будто сам не знаешь!