Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

О, до чего же я ненавижу подобные вечеринки! Терпеть не могу стоять в сторонке у всех на виду, чувствуя неловкость, но притворяясь, будто в жизни нет ничего лучше этого: заполненной незнакомыми людьми комнаты, теплого спиртного и дешевых закусок.

Пока со стаканом вина двигаюсь по квартире Тома, тупо улыбаюсь и делаю вид, что знаю, куда иду, я неожиданно вспоминаю маму. Не такой ли представляется ей жизнь вне дома: грязноватой, шумной, полной равнодушия? И, вероятно, пугающей.

«Просто допей это вино, – говорю я себе. – Ты честно приехала по приглашению, чего он наверняка даже не ждал. А потому можешь исчезнуть».

За спинами гостей, которые, склонившись друг к другу, обмениваются анекдотами, кокетничают или сплетничают, я постепенно успеваю осмотреть квартиру. Она ничем не отличается от других. Наоми живет в такой же, как и я сама. Белые стены, крашеные сосновые доски пола, продавленная синяя софа. «Приметы индивидуальности» в той же степени предсказуемы: на каминной полке стоит гипсовая голова, какими пользуются френологи, рядом чучело неизвестного зверька, плакаты рок-групп, на книжной полке Эмис, Аустер и, конечно же (я обнаруживаю его после недолгих поисков), последний роман Кайта, зажатый между путеводителями по Индии и Гватемале.

Вскоре появляется Том.

– Привет, красавица! – восклицает он. – Значит, все-таки смогла выбраться?

– Привет. Как видишь, смогла.

Он в футболке с каким-то шутливым лозунгом и кроссовках с грязными шнурками. Да, я приехала, но не понимаю зачем. И о чем я только думала?

Том подчеркнуто выделяет меня из гостей, оказывая знаки внимания. Позволив ему наполнить свой стакан, я подношу его к губам и выпиваю залпом, пока Том представляет меня своим друзьям. Это Ник и Катриона. Мне слышно словно со стороны, как я задаю им какие-то вопросы, обсуждаю кинофильмы, рассказываю, где работаю и живу. Я не похожа сама на себя, но здесь, разумеется, никто этого понять не в состоянии.

Катриона отпускает шутку по поводу ведущего популярного телешоу, и один из ее асимметричных «конских хвостиков» падает ей на лицо, когда она крутит головой, всматриваясь нам в лица, чтобы насладиться нашей реакцией. Я же сознаю: мы все тут притворщики. В этой комнате душно от искусственных улыбок и фальшивых фантазий. Гости наперебой экспериментируют, тестируют фразы, смотрят, какие воспринимаются лучше и производят самое сильное впечатление. Их потуги и намерения легко угадываются. Я наблюдаю, как они сходятся вместе, а затем отворачиваются друг от друга. Слышу, что они говорят.

В дверном проеме вместе с Гамишем стоит девушка в ожерелье из зеленых стекляшек. Сначала они ругаются, а потом принимаются целоваться. Кто-то первым начинает танцевать, и Том вступает в круг, пытаясь выделывать под звуки джаза потешные па и слегка высунув от усердия кончик языка. А вскоре и он исподлобья бросает взгляд вокруг: привлекают ли его усилия быть смешным хоть чье-то внимание? Замечаю ли их, например, я?

Я захожу в кухню за своей сумкой и застаю Тома и Сола за нарезкой на ломтики огромных кругов только что доставленной пиццы. Сол уносит еду прямо в отсыревших картонных коробках в гостиную, а я остаюсь с Томом наедине. Становится вдруг очень тихо, хотя из коридора по-прежнему доносятся взрывы смеха и музыка гремит в комнате. Том приближается ко мне, смотрит в лицо и произносит мое имя:

– Фрэнсис!

Я знаю, что произойдет дальше, но не хочу этого, не хочу Тома – одна мысль о близости с ним приводит меня в ужас. И когда его намерения становятся окончательно недвусмысленными, я делаю шаг назад.

– Нет, извини, по-моему, это не самая лучшая идея, – говорю я и поднимаю ладони, чтобы воздвигнуть между нами дополнительный барьер. – Не пойми меня превратно, однако…

И я поспешно ухожу, одержимая желанием скорее выбраться оттуда, оказаться подальше от Тома, его квартиры и сборища пьяных приятелей.

Когда мы на следующей неделе встречаемся на работе, то держимся по-дружески, но с прохладцей, и на этом, собственно, все заканчивается.

Через месяц до меня доходит слух, что Том встречается с девицей-практиканткой. За чаем сотрудники хихикают над этим. Ну и проныра, говорят они. Ни одной юбки не пропустит.

Жаркая погода устанавливается надолго. Зной держится уже несколько недель, и я сплю, накрываясь одной простынкой. Обычно я просыпаюсь утром до звонка будильника и сбрасываю ее с себя, позволяя соскользнуть на доски пола, а потом какое-то время лежу, вытянув руки по сторонам и наблюдая за игрой бликов солнца на потолке и узорами, которые ткутся из теней листвы деревьев.

С приближением августа Мэри делается все более раздражительной. Не успевает она появиться на работе, как начинают названивать дети: один не может найти велосипедный насос, другой сообщает, что от него сбежала в парке их собака и в доме не осталось туалетной бумаги.

К тому же на четырнадцать дней уходит в отпуск Оливер (он проводит его на Сардинии, выклянчив бесплатную путевку в отделе путешествий и туризма), а вскоре на такой же срок должна отправиться отдыхать я. Между тем полосы нашего раздела кто-то должен готовить и выпускать, а в довершении всех бед пропал без вести Амброз Притчет, так и не написав обещанную рецензию на новую скандальную биографию Стерджеса Хардкасла.

Сидя за своим столом, я, как всегда, наблюдаю за мелкими фигурками в кабинах башенных кранов, которые занимаются, как кажется, какой-то таинственной работой высоко над Лондоном. Сам же город выглядит раскаленным добела, даже смотреть больно. Бледно-синее пыльное небо протянулось далеко за горизонт.

Когда Мэри спрашивает, не могла бы я срочно написать рецензию на биографию Хардкасла, я киваю. Она смотрит на меня с таким выражением, которое можно по ошибке принять за теплоту.

– И что бы я без тебя делала! – восклицает Мэри.

Оливер молча и низко склоняется к своему компьютеру, изображая активную работу. Он резко сократил количество пустых светских телефонных звонков, а покурить с Сашей из отдела мод выходит только дважды в день. Я часто замечаю его среди наших сотрудников. Те постоянно собираются, чтобы обсудить очередную докладную из отдела кадров. Ныне подобные документы поступают в виде длинных и занудных электронных писем, в них бесконечно повторяются такие словеса, как «синергизм» [9], «единство мнений», «правильная постановка производственных задач», «четкое распределение обязанностей». Но, как кажется, никто из тех, кто собирается у тележки с чайными приборами, не в состоянии постичь смысла всего этого вербального мусора. На самом деле никто ничего не знает. Вообще. Известно лишь, что главы отделов «находятся в процессе консультаций с руководством», целью которых является «определение сильных и слабых звеньев в работе каждой из групп».

Крошечный Робин Маколлфри вышагивает внутри своего стеклянного кабинета подобно заключенному в камере, размахивая руками и вроде бы устраивая истерики гориллам-кадровикам, сидящим за его огромным столом для конференций. Но мы знаем, что он собрал их у себя для того, чтобы все могли видеть неестественное представление из серии «За стеклом» в его постановке.

– И все это ради эффекта? – бормочет один из наших комментаторов по пути к принтеру. – Просто смехотворно.

Мы все, разумеется, говорим нечто подобное вполголоса и по углам, а потом отправляемся домой, ужинаем, спим, завтракаем и снова приезжаем на работу. И так день проходит за днем. Иногда кажется, что это будет продолжаться целую вечность.

Неожиданно Мэри кидает мне на стол карточку. Это приглашение на прием по поводу выхода в свет нового поэтического журнала. Сама она пойти не сможет – обещала сводить Лео на премьеру продолжения фильма «Люди Икс», однако там соберется много знаменитостей, кое-кто из них вошел в редколлегию издания, и нам просто необходимо опубликовать краткий отчет.

– Но только если у тебя нет никаких более важных дел, – спешно добавляет Мэри.

Время от времени мне подкидывают подобные «лакомые кусочки», как медведю в зоопарке швыряют кусок черствой булки. С этим приемом особых надежд я не связываю: поэзия – дело неприбыльное, а значит, угощать будут дешевым пивом и чипсами, а не шампанским и канапе с икрой, но мероприятие пройдет в Блумсбери, где расположен старинный Зал искусств и ремесел, на интерьер которого мне давно хотелось взглянуть.

Когда я приезжаю туда, в дверях даже нет охранника, хотя в помещении уже достаточно много народу, и я просто начинаю обходить зал по периметру, любуясь старинными деревянными балками потолка, витражами и игрой света в навощенных длинных досках пола. Незадолго до начала официальной церемонии с торжественными речами у входа возникает оживление и появляется Лоренс. Он беседует с Одри Кэллум – одним из наших авторов. Я отворачиваюсь и делаю вид, будто читаю список художников, павших на фронтах мировых войн. Мне не хочется, чтобы он понял, что я здесь одна и никого не знаю. Вдруг вижу молодую женщину в синем платье, ту самую, с полосой седины в темных волосах. Причем я замечаю ее лишь потому, что мне бросается в глаза необычная реакция на его появление.