На Двине-Даугаве - Александр Кононов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У меня все учебники свои!
— Бывает, господа учащиеся считают, что это ихние учебники, а папаши с мамашами с ними не согласные.
Говоря все это грустным тоном, букинист тем временем уже перекладывал Гришины книги куда-то под прилавок.
— Погодите! — воскликнул Гриша. — Значит, вы мне сейчас не отдадите денег?
— Кто сказал?
— Вы же спрашиваете, где я живу!
— А почему вам не сказать?
— Я скажу! Но деньги мне нужны сейчас!
— Вам они нужны? — Голос Былинского зазвучал торжественно. — Вы их получите!
И он взялся за карандаш — записывать.
Гриша сказал адрес Белковой, и пытка кончилась. Он выскочил на улицу с целым богатством в кармане!
Как это он раньше не догадался? Простое дело! Все, кто побойчее, все так делают. Будто без учебников нельзя жить на свете. Не всегда-то они и нужны, а понадобятся, можно одолжить и у Довгелло и у Никаноркина. Да хоть у того же Жмиля — соседское дело! Жмиль хоть и гимназист, а учится тоже по Тихомирову да Евтушевскому.
Ну до чего ж все вышло удачно! Теперь он свободный человек. Теперь уж Стрелецкому не к чему будет придраться.
Только сейчас Гриша увидел, как светло вокруг. Особенно это было заметно после темной лавки Былинского.
Уже второй день стоит оттепель, с крыш, с лазоревых, рубчатых, как козьи рога, сосулек падают, сверкая, звонкие капли. Щедро светит солнце. Пронизанная его лучами рыжая борода мужика, проехавшего на возу с сеном, вспыхнула на миг лисьим хвостом.
Гриша радостно засмеялся — и ласковому солнцу, и сену, пахнувшему так славно, и бородачу, который глядел добряком и умником, и юрким воробьям, хлопотавшим — совсем по-весеннему — вокруг большой лужи.
Ему со всеми хотелось поделиться своей радостью. Но он не спешил. Медленно шагая по деревянным мосткам, кое-где уже обсохшим под ветром и солнцем, добрался он на квартиру мадам Белковой.
Дома были только Лехович и Жмиль. И занимались они делом: решали задачи. Сергей ворчал:
— Да это ж пуделю понятно! Серьезно: нынче в цирках пудели решают подобные задачи.
Грише стало жалко их обоих, бедных узников: в такой день сидят взаперти, за столом, покрытым дырявой клеенкой. Мешать им, конечно, нельзя. Но Гриша не удержался и молча показал издали Леховичу свой рубль — мелочь осталась в кармане.
Рубль был загляденье: новенький — и откуда только Былинский достал такой, — величиной чуть поменьше медали, что висела на груди училищного швейцара…
— Ну, чего тебе? — спросил Лехевич и с досадой отодвинул задачник.
Он, видно, был сердит. Со Жмилем позанимаешься — будешь сердитый.
С того времени, как Гриша услыхал, что Сергей — сын конторщика на лесной бирже и со Львом Сапегой в родстве не состоит, он успел узнать про него и еще кое-что: оказывается, Лехович известен был в городе как репетитор, «успешно исправляющий тупых и ленивых».
Прием для исправления ленивых был простой. Сергей Лехович с самого начала уславливался со своим учеником: не приготовит тот урока — он ему задаст к следующему разу вдвое больше, приготовит — задаст вдвое меньше. Выгода казалась столь очевидной, что самые заядлые лодыри через месяц начинали приносить в своих дневниках четверки.
Впервые этот прием сорвался на кротком Жмиле: безнадежное было дело!
Чтобы развеселить сердитого приятеля, Гриша сделал вид, что хочет сломать свой рубль. Он знал, что за этим последует.
И действительно, Лехович не удержался, усмехнулся:
— Не ломай дурака!
Немудреную эту шутку пустил в публику знаменитый клоун Дуров, и она в один месяц обошла всю Россию. Ну как же: можно было обругать дураком царя, изображенного на монете, — и не придерешься. Говорили, впрочем, что за эту шутку полиция выслала Дурова из Одессы в двадцать четыре часа.
Лехович зевнул, потянулся. Гриша продолжал смеяться, с удовольствием глядя на него. Он радовался и своему освобождению от Стрелецкого, и шутке с рублем, и солнцу, которое победно пробивалось даже сюда, в эту унылую комнату.
— Чему радуешься? — спросил у него Сергей, а Жмилю сурово приказал: — Поди на двор, погуляй с полчаса.
Жмиль проворно кинулся в переднюю — одеваться.
— Учебники сбыл! — ликуя, объявил Гриша.
— Для Стрелецкого? — догадался Сергей.
— Ага.
— Хорош!
— Давал черт грош, — ответил Гриша бойким присловьем, которое недавно услышал от Дерябина.
— Я ж тебе сказал, что у меня будут деньги…
— Папахен пришлет? — не удержался Гриша и захохотал.
— Что ты ржешь, мой конь ретивый?
Видно было, что еще немного — и Сергей обидится. Человек не врет уже недели три… Не надо старое поминать.
И Гриша, чтобы не смеяться, стал рассказывать про вчерашний разговор со Стрелецким. Рассказав все по порядку, спросил:
— Да скажи ты мне наконец, что такое «сыскное»? Ты мне давеча говорил, когда на дамбе мы гуляли…
— Мерзавец! — воскликнул Лехович побагровев. — Нет, каков мерзавец «голубчик»-то наш! Ты понял, на какое дело он тебя подбивал?
— Понял. А что значит «сыскное»?
— Сыскное… Там сыщики служат. Потому и называется так. Сыщики, или, короче говоря, шпики.
— Витол спросил его про сыскное, а он даже побледнел от злости, «голубчик»-то.
— Порядочные люди в сыскном не служат. Это всем известно. Потому он и рассердился.
— А знаешь, Витол… погоди, как это?.. Сейчас вспомню. Витол выразил Стрелецкому пуб-лично об-ще-ственное презрение.
— Семиклассники! — уважительно, с легкой завистью проговорил Лехович. — Тонный народ. Под студентов работают. «Публичное презрение»… Ах ты черт, здорово! Я уже слыхал про это, а быть там, когда Витол выразил презрение, не пришлось.
— На него пал жребий, — сказал Гриша, вспомнив вечер у Арямова.
Сергей посмотрел на него подозрительно:
— Где ты это прочел? В какой книге? Да, кстати: с кем, думаешь, был бы сейчас Овод, останься он в живых? С лесными братьями! Вот с кем! Понял? А ты: «Не любишь лесных братьев»! И откуда взял только!..
— Да я ж думал, что ты сын помещика, знаешь, из тех Лех-Леховичей, что в родстве с князем Сапегой.
— Кусаешься? Ну, бог с тобой. Ох, и зол я на мерзавца «голубчика»!.. Погоди-ка!
Сергей схватил карандаш, склонился над столом. Гриша, выжидая, взял с клеенки какую-то бумажку, стал разглядывать. Это был набросок, новое художество Сергея. Хоть и не сразу, но можно было узнать отца Гавриила, законоучителя. Только какой же это рысак? Это был какой то конь-работяга с неправдоподобной длинной гривой. А сходство имелось, несомненно.
Гриша забеспокоился:
— Ты его рысаком нарисуешь. Стрелецкого? Неправильно: на уроки он не выходит. Он же не преподает ничего; у него, говорят, нет среднего образования.
Сергей только отмахнулся с досадой и продолжал орудовать цветными карандашами.
— А я тебе говорю: он в рысаки не годится. Слышишь? — снова сказал Гриша.
В дверь заглянул Жмиль. Сергей закричал ему свирепо:
— Гуляй! Гуляй, тебе говорят, на дворе!
Жмиль исчез.
Лехович молча трудился еще минут пятнадцать. И наконец протянул Грише рисунок.
Нельзя было не засмеяться: на листке бумаги красовался козел… И козел этот был — Виктор Аполлонович. Даже туловище, даже ноги, хотя они и были с копытами, чем-то неуловимо напоминали надзирателя. Казалось, вот-вот они начнут подрагивать щеголевато.
— Резонов говорит — у меня талант, — сказал Лехович, искоса следя за выражением Гришиного лица.
Да, рисунок был хорош.
Но что Стрелецкому до этого рисунка? Он будет себе по-прежнему разгуливать в своем надушенном мундире, в жилете, ловко стягивающем круглый живот… Лицо Виктора Аполлоновича, его улыбка, походка, даже узкие штаны со штрипками — ну все в нем было теперь ненавистно Грише.
— Ты что? — насторожился Сергей.
— Ничего. — Грише уже не хотелось больше смеяться.
— Не нравится рисунок?
— Ты здорово рисуешь. Должно быть, у тебя и впрямь талант. Только знаешь что? Это похоже — кукиш в кармане показывать.
— Кукиш? В кармане? Ну нет, брат, не в кармане! Мои карикатуры по всему городу гуляют. В женской гимназии они побывали? Побывали. Верочку Головкину знаешь? Ее отец воинский начальник. Она ему показала моих «рысаков», так он, говорит, чуть не лопнул со смеху — он же толстый такой, — кричит: «Ой, не могу! А ксендз-то, ксендз! В попоне! А Мухин, батюшки!»
Сергей воодушевился и начал так кричать, подражая воинскому начальнику, что крики пробудили любопытство маленького Жмиля. В дверях появилось его пухлое лицо с широко раскрытым ртом.
— Тебе чего? — закричал на него Лехович.
— Я уже погулял, — кротко ответил мальчик.
— Погулял? Садись тогда, переписывай. Вот это стихотворение. Да, да, не ленись.
Помолчав, Гриша спросил Сергея вполголоса: