Выше Бога не буду - Александр Литвин

Многие говорят, что это случилось в одночасье, и что Горбачев всему виной. Нет, это случилось раньше. Задолго до 1918 года, когда была расстреляна семья царя и сам царь Николай II. Это реализовалось проклятье Марины Мнишек, которое нависло над всей необъятной территорией страны. Она не была ангелом, она была предприимчивой особой, в какой-то степени аферисткой со склонностью ко лжи во имя денег и власти. Но ее любовь к собственному сыну была настоящей. Его повесили, как взрослого, предварительно соорудив виселицу, зачитав приговор. Регламент смерти через повешение был выполнен в полном объеме. Я не знаю, чем руководствовались те люди, хотя и людьми их назвать сложно. Но то, что они прикрывались словами о государственной важности мероприятия, я знаю! Они увязали смерь младенца с судьбой государства и тем самым поставили страну в мучительную ситуацию повторения ошибок и открыли кровавый источник, которым впоследствии многие российские правители пытались отмыть кровь. Но кровью кровь не отмоешь. Марина прокляла род Романовых – и ее услышали.

Николай II понимал весь трагизм ситуации, он пытался исправить ошибки прошлого. Он смотрел на своего страдающего сына и понимал истинную причину его заболевания. Да, многие исследователи под болезнь наследника подводили биологическую базу, ссылаясь на нарушения генетики и прочие причины. Но нарушение генетики происходит не только от близкородственных связей или, допустим, вследствие радиоактивного излучения. Есть еще эмоция, способная своей силой привести к мутации. В этиологии любого заболевания есть энергетический сбой. То, что современная медицина рассматривает как этиологию, для меня всего лишь симптом. Насморк это симптом, а в этиологии его происхождения – переохлаждение. Логично? Но ведь это не вся проблема – надо смотреть, почему возникло переохлаждение. Не потому ли, что человек был легко одет? А почему он был легко одет? Потому, что он не догадался одеться потеплее или не позаботился об одежде. Эта догадка и есть маленькая работа интуиции. Проклятие – это снижение интуиции. Иногда до максимально низкого уровня. Низкий уровень интуиции – это когда ты видишь только очевидные вещи, вещи, которые на поверхности, которые можешь потрогать. Интуиция дает другие способности – чувствовать правильность своих действий и действий других. Находить безопасный путь не только для себя, но и для своих потомков, понимать, что десять заповедей Христа – это шпаргалка для нас, не имеющих возможности понимать весь масштаб нашей жизни и ее влияние на мир в целом.

Да, Николай II знал о проблеме. Совершенно не случайно возле него появился Распутин. Многие исследователи пытаются понять, каким образом этот деревенский парень вдруг стал особой, приближенной к Императору. Я знаю, каким. Распутин обладал уникальной способностью снижать уровень проклятия. Одним только своим присутствием он снижал концентрацию яда. Такое возможно. Распутин обладал этими способностями, и пока он был жив, была жива и царская семья. Как только его убили, концентрация яда достигла максимума. И все полетело в тартарары.

40

Природа, не загруженная людьми, всегда открыта для восприятия. Я выбрал Чукотку, имея о ней представление только из книг. В моей жизни ни разу не встречался человек, который смог бы рассказать мне о природе, и мой первый контакт с природой, настоящий, без посредников, был именно на Чукотке. В детстве я много раз бывал и в лесу, и в степи – я работал на земле, я помогал косить сено, я ездил на лошадях и любил купать их в реке. Я много времени проводил у воды, знал все окрестные озера и любил ловить рыбу, но природа оставалась для меня закрытой. Причина закрытости была в людях, в тех следах, которые они оставляли на ней. Даже на удалении 40 километров от города я наблюдал трубы Троицкой электрической станции, коптившей небо так, что шлейф дыма был виден из космоса. Чукотка была другой. Она была наполнена любой формой жизни, кроме человеческой. Не ступала нога человека – таких мест на Чукотке всегда было в избытке, и именно это сыграло главную роль в понимании природы и ее роли. Незаметные в насыщенной людьми европейской части страны, природные знаки стали очевидными. Вся сила и мощь стихии, с одной стороны, указывала на ничтожество и такую малость меня на этой планете, а, с другой стороны, давала возможность ощутить себя частью подлинной, настоящей системы, а не той искусственной структуры, которую придумали люди для удобства пользования планетой, воспринимая ее как исключительную собственность и не признавая ее живой в целом! Там, на Чукотке, я понял, что планета – живая. Еще в раннем детстве я задумывался о нас, людях, как о мелких насекомых, которые живут на теле огромного зверя. Эти детские мысли оказались далеко не детскими. Мы даже не насекомые, мы опасней – мы вирусы! В природе все в балансе: хищник-жертва-хищник. И тут появляемся мы со способностью меняться не физически, а умственно. На первом этапе надо было выжить. Выжили. Выжили, стали умнее, но в какой-то момент наш путь сместился к банальному дарвинизму: выживает сильнейший. И это стало стратегической ошибкой общества.

Как-то я заметил такой факт: Чукотка – край миллионов птиц. Но чаще всего эти птицы летят очень высоко, как шутили местные охотники, «на кислороде» – по аналогии с летчиками, летающими на больших высотах в кислородных масках. Позже, побывав на другом континенте, я с удивлением обнаружил, что гуси спокойно могут летать над людьми, машинами и магазинами на высоте 10–15 метров, обдавая прохожих ветром крыльев. Что олени могут скакать по твоему участку, нисколько не обращая внимания на гостей и горящий мангал. Что в центре крайне густонаселенной страны можно спокойно ловить форель. Да, даже на малонаселенной Чукотке животные и птицы боялись нас. Но там этот пресс был не таким жестким, и я имел возможность получить от природы массу энергии и понимания меня ею. Это было очень важно – понять, что я ей интересен и не воспринимаюсь исключительно как вирус, которого надо уничтожить. У природы к нам отношение бережное, а мы никак не можем оценить.

Я смотрел прямо в глаза волку. Он сидел неподалеку от лыжни, по которой я шел. Он был сыт: от оленя осталась только передняя часть. Я вышел на него неожиданно. И не увидел его, а почувствовал. Я почувствовал взгляд. Взгляд кого-то очень сильного и уверенного в себе, настороженного, но не агрессивного, и это не был взгляд человека. Я остановился, посмотрел вправо и столкнулся с ним глазами. Это был крупный полярный волк, красивейший экземпляр с практически белой огромной головой. Он явно наелся и не собирался на меня нападать. Я снял с плеча ружье, патрон был в патроннике. Навел ствол на эту красивую волчью голову. Секунд тридцать я рассматривал его. Через прицел смотреть было проще – страх ушел, и я, чувствуя себя в безопасности, рассматривал этого красивого зверя. Волк тоже неплохо соображал. Он оценил меня взглядом, явно понял, что угрозы нет, и отвернулся, откусив еще кусочек оленины. Я неплохо разбираюсь в мехах, шкуру его оценил как крайне хорошую и даже прикинул, куда надо стрелять, чтобы не испортить мех, но стрелять его я не стал. Этот зверь был в правильной системе координат, он не ел, когда был сыт, он был в симбиозе с планетой, и он был для нее свой. Меня поразило ощущение того, что он дома, а я здесь совершенно не нужен. Мне слегка стало стыдно за свое преимущество и за свои мысли. Похоже, волк что-то понял, когда я оценивал качество его меха. Я отдавал себе отчет в том, что мое преимущество условно, и не будь у меня ружья, еще неизвестно, чем бы закончилась наша встреча.

Я шел и вспоминал полный уверенности в своей силе волчий взгляд. Я запомнил этот взгляд и однажды посмотрел на человека так, как смотрел этот волк. У человека не было ружья, у него были другие преимущества, но он сдался. Он уступил мне, уступил удивленно, не понимая своего смущения и страха. Он уступил на инстинкте самосохранения.

Я изъездил Чукотку вдоль и поперек: летом на лодке по рекам, зимой на ГАЗ-66, на самолетах и вертолетах, много ходил пешком, ночевал при минус 25 под открытым небом, накормил миллионы комаров, возможно, этим самым поучаствовав в увеличении популяции местных хариусов, которых выловил предостаточно. Везде Чукотка была разная, и она была огромная. От райцентра, где я жил, до крайнего села на границе района было никак не меньше 600 километров. Такие масштабы – и так мало людей. Я запоминал эту природу интуитивно. Я тогда еще не знал, что буду делать с этими своими эмоциями, с памятью об этих ледниках и срывающихся с них каплях воды, дающих начало росомашьей реке. С этими шикарными пейзажами и кристально чистым воздухом. И даже с энергией атомного реактора, который был в центре материковой Чукотки и весьма своеобразно менял людей. Эту разницу я стал замечать, как только начались мои путешествия по этой красивой земле. Реактор менял людей. Их настроение, их предприимчивость, скорость принятия решений. Люди становились громкими, резкими, вспыльчивыми, но одновременно красивыми. Так же сильно меняло людей золото, которого в недрах Чукотки очень и очень много. Чукчи говорят, что как-то по небу летел золотой олень. Рассматривая Чукотку, он поразился ее красоте, и, забыв о правилах навигации, рухнул на планету. Тело его упало на Чукотку, а голова – на Аляску. Не знаю, как там на Аляске, я ее только в бинокль видел, но то, что досталось Чукотке, впечатляет. Да и олень, похоже, был не просто золотой – он был из полиметаллов! Металл и есть металл, и добывающие его люди обладают весьма высоким уровнем агрессии, а, стало быть, и воли! Энергия ядерного реактора и скрытого в недрах земли металла меняли людей – очень скоро приезжие тоже становились яркими, жесткими и бескомпромиссными, с обостренным чувством справедливости.