Выше Бога не буду - Александр Литвин

И вот настало 10 октября. Я пришел со службы, а мои соседки по коммунальной квартире с порога заявили:

– Если угадаешь, кто у тебя родился, то мы сами накроем стол, а если нет, то тебе придется поработать.

– Не морочьте мне голову и топайте на кухню. У меня родился сын.

И пришлось им накрывать на стол.

Когда Женьке исполнилось четыре месяца, я полетел на Урал и забрал их на Чукотку. Женька обживался на Чукотке ценой больших усилий. Привыкший к абсолютной тишине в большом доме бабушки, в нашей новой квартире он просыпался от малейшего шороха. Дом сдали недавно, и все соседи еще продолжали делать ремонт. Хрустальный мальчик – так назвали его мои уральские родственники. Женька был худенький и высокий. Длинноногий журавлик, как говорила о нем моя бабушка. Он долго не хотел говорить, и я знал, в чем дело: он легко читал наши мысли, но не понимал, что мы его не всегда слышим. Когда он это понял, то заговорил – четко и ясно, не совсем обычными оборотами для ребенка в возрасте двух с половиной лет. В очередной раз, когда мы возвращались на Чукотку, один из моих друзей в шутку поинтересовался:

– Вы, наверное, назад на оленях поедете?

– Нет, – ответил Евгений, – Чукотка далеко, вероятно, на самолете полетим.

Этим своим «вероятно» он застолбил за собой статус интеллектуала, каким и остается в нашем клане до сих пор.

Я тогда был достаточно молод и играл с ним во все, во что играют дети. Я тренировал его, как умел, принимая во внимание его «хрустальную» составляющую. Мне не хотелось, чтобы он подвергался несправедливости. Мне хотелось, чтобы в его энергии была воля, и я учил его боевым искусствам – не для уличных побед, а для того, чтобы у хулиганов не было повода сомневаться в получении адекватной реакции. Но его внешность всегда вводила в заблуждение, и ему периодически приходилось драться и при этом всегда побеждать.

В садик Женька ходил с удовольствием. Ему повезло с воспитателем. Я помню его детский сад и его воспитателя. Да, подумал я, мне б такого воспитателя в свои годы, я бы не сбежал. Она любила детей, всех без исключения. Они были для нее родными. Но боялась родителей. Руководство поставило ей задачу в очередной раз собрать деньги на какой-то очередной ремонт. Она подошла ко мне и, смущаясь, начала издалека.

– А вы умеете что-нибудь делать?

Я сразу понял, откуда дует ветер. Посмотрел ей в глаза и сказал:

– Я умею делать красивых детей. Вот Женьку сделал. Хорошо получилось?

Она больше не подходила с вопросами.

В первом классе Женькиной классной руководительницей стала совсем еще молоденькая выпускница пединститута. Это был первый в ее жизни класс. Она боялась, боялась всего и вся, кроме детей. Она радовала нас. Радовала тем, что прежде, чем отпустить детей из школы, в вестибюле лично завязывала им шарфы и надевала варежки. Это Чукотка, и дети учатся даже при минус сорока, даже первые классы, иначе школу можно было бы просто закрыть: сорокоградусные морозы начинались практически с первого ноября. Детские сады тоже никогда не закрывались, и работающим родителям приходилось тащить туда своих малышей и в самые лютые морозы. Тогда мне это казалось каким-то привычным делом. Сейчас я бы ребенка не потащил! Тогда время было другое, и мы были другими, и страна была совсем-совсем другая. Двери в наших домах на ключ не запирались. Я мог оставить лодку с мотором в двадцати километрах от дома и обнаружить ее на том же месте через неделю, в полной комплектации. Помню, как-то оставил в лесу часы на пеньке. Чистил рыбу, снял их и забыл. Забрал через год.

Но время шло, и начались перемены. Пришлось ставить замки, да и лодку уже не бросишь. И водитель автобуса уже не останавливается на призывные взмахи руками человека, идущего в лютый мороз по трассе. В магаданском аэропорту мне попались два друга. Один сидел на подоконнике, ему было примерно двадцать пять, а второй, ровесник, периодически подносил к его губам сигарету: у того не было рук и ног. Он отморозил их в новогоднюю ночь. Дикий и совершенно невозможный случай в восьмидесятые годы! На Севере всегда много пили, но при этом была тотальная взаимовыручка. И Север не поменялся, просто со временем потянулись на него не только романтики. Начались девяностые годы. Годы, когда закон Дарвина проявился на одной шестой части света во всей своей красе. Я понимал, что это не лучшее время, и не торопился уехать на материк.

43

Альберт родился в 1990. Опять был октябрь. Мне вынесли двух пацанов, которые родились одновременно.

– Минуточку, я точно знаю, что у меня один.

Акушерка улыбнулась:

– Один из них твой. Который?

Опять игра в угадайку. Свой, он и есть свой! Он внимательно смотрел на меня. Очень внимательно. Он был невероятно красивым: настоящая мужская энергия и очень, очень высокая интуиция.

– Привет, парень! Будем знакомы, я твой папа. Еще у тебя есть брат. Он уже взрослый, в первый класс пошел, чуть позже я вас познакомлю.

Он все рассматривал и рассматривал меня, а потом улыбнулся.

У нас с Натальей уже был опыт воспитания старшего сына, который до года устраивал концерты не только нам, но и соседям. Тогда я снов не видел. Усталость была перманентной. С Альбертом было проще. Я знал, что он слышит наши мысли, и постарался объяснить ему, что для общения нужны слова. И в год он достаточно неплохо заговорил. Он рос спокойным и очень уравновешенным. Именно он, а не Женя, разбудил в Наталье материнский инстинкт. Она носилась с ним везде. Она не оставляла его ни на минуту. Она никому его не доверяла. Она любила обоих сыновей, но Альберт для нее был истинным светом в окошке. Его спокойствию и терпению могли позавидовать взрослые.

Тем временем в службе у меня наступил самый спокойный период. Я мог отказаться от неудобной мне командировки, мог подрабатывать, преподавая первую медицинскую помощь на курсах ДОСААФа, мог позволить себе на рабочем месте заниматься тем, чем хотел. А хотел я свой дом. Я проектировал его два года. Я слепил макет дома, я рассчитал количество кирпичей, и потом, при окончании строительства, мне пришлось докупить еще пять кирпичей вместо тех, что разбились во время транспортировки. В очередной свой отпуск я поехал в родной город, чтобы заложить фундамент. Все сорок пять дней отпуска я месил бетон, укладывал и сваривал арматуру, доставал какие-то рельсы, колотил опалубку и был безумно счастлив тому, что у меня все получается!

Я выбирал момент, я ждал, когда появится попутный ветер, и я смогу вернуться в южные широты. И вот такой момент наступил. Я написал рапорт на увольнение по выслуге лет. Шестнадцатого июля меня уволили, а восемнадцатого, продав квартиру, и раздарив все, что у меня было, я с семьей полетел на Урал, в свой родной Троицк. Там не было жилья, но были друзья детства. Серега, мой друг Серега, с которым мы дружим с 1966 года, отдал мне ключи от доставшейся по наследству квартиры, и сказал: «Сколько надо, столько и живите».

Улетал я с большой грустью. И еще долго мне снилась Чукотка, знакомые очертания сопок, улицы поселка и оставшиеся там друзья. Все, что когда-то огорчало, стало вдруг таким ничтожным, и в памяти сохранились только хорошие воспоминания. Так закончился очередной этап в моей жизни. Он был очень существенным, он во многом меня сделал. Он был уникальным с точки зрения моего опыта восприятия реальности.

44

Сон. Очередной сон. Он пришел внезапно, когда я и не ожидал. Я не готовился к нему, это была информация без запроса. Я в военной форме. Новенькая, чистая, красивая – она сидела на мне как влитая. На ногах – начищенные до зеркального блеска сапоги. Я сидел верхом на вороном коне. Конь был крупный, донской. На нем была дорогая сбруя. Я стоял напротив красных казарм, тех самых казарм, куда в гражданскую призвали моего деда. И от них же позже моя бабушка проводила его на Волховский фронт в сорок первом году. Эти казармы имели давнюю историю – в позапрошлом веке там служил отец известного русского писателя Ивана Андреевича Крылова. В моем детстве там был расквартирован полк моего отца, я ходил туда по праздникам и будням. Я знал эти казармы, как свой собственный дом. Но никогда не видел эти казармы с высоты трех метров, как во сне с высоты моего коня – конь был именно такой, высоченный. Он слушался не меня, а моих мыслей: я думал, а он выполнял все, о чем я думал. Ощущение было удивительным. Тотальный контроль над мощным скакуном.

По утру я проснулся в хорошем настроении. Сон рассказывать никому не стал: бабушка к тому времени была уже старенькой, да и у меня самого уже было достаточно опыта, чтобы понимать свои сны. Я знал, что у меня все сложится удачно, что я буду на своем месте, что я буду сам управлять ситуацией и что впереди меня ждет интересное дело, с которым я буду справляться играючи, не напрягаясь. Смущали меня только казармы и военная форма – служить я точно не собирался.