Вернадский - Рудольф Баландин

Оба они не любили выступать и спорить, предпочитая слушать и обдумывать услышанное. Не раз вечерами он провожал её. Обменивались мнениями о любимых писателях, философах и композиторах. Он говорил о трудностях и искушениях жизни, которые необходимо преодолевать усилием воли, не отвлекаясь на посторонние чувства.

«И на любовь тоже?» — спросила она. «Безусловно!» — ответил он.

Чем чаще они встречались, чем дольше и откровеннее беседовали, тем больше хотелось быть вместе.

…Любовь изменчива в разные годы жизни. И сама её суть многолика. Это не только чувство полового притяжения между мужчиной и женщиной, хотя именно оно порой вспыхивает с разрушительной силой.

Владимиру Вернадскому была близка и понятна — не умом, так сердцем — волшебная власть любви высокой, пробуждающей лучшие чувства. По его убеждению, даже «низменное», как нередко говорят, влечение плоти таит в себе мощь и вдохновение, если не воспринимается человеком лишь как физиологическая потребность.

Его, двадцатитрехлетнего мужчину, физически здорового, симпатичного, рассудительного, доброго, несколько скрытного, но искренне увлекающегося, любовь осенила чувством светлым и радостным. Ему были чужды призывы к «свободным» проявлениям чувств, отказу от семейных уз. Он стремился к браку, детям, семье, спокойной творческой обстановке.

Ему была необходима верная спутница жизни. Её он выбрал, ощутив родственную душу. Не сходную, а именно родственную, благожелательную, отзывчивую.

Он сделал ей предложение. И получил… решительный отказ.

Объяснение произошло в мае. А на Руси говорят: в мае жениться — век маяться. Весной вспыхивают жаркие чувства, которые быстро сгорают, как солома, оставляя лишь горький пепел.

Она была на два с половиной года старше его и предполагала, что он испытал первое сильное чувство к женщине, которое угаснет через несколько лет или даже месяцев.

Вскоре он вновь просил её стать его женой. И вновь — отказ.

Его командировали в Финляндию для изучения мраморов. Оставил ей записку, где изложил свои взгляды на семейную жизнь, писал ей письма, рассказывая о себе, делясь своими мыслями, сомнениями, огорчениями. Он был уверен: дружба и любовь — две прочные опоры супружества.

«До сих пор господствует взгляд, — писал он, — на главенство мужчины в семье, как главного работника; мужчина устраивает семью, он выбирает себе жену, обыкновенно гораздо моложе его самого, причём главное внимание обращает на красоту (внешнюю)…

Между тем мне представляется семья могущей существовать и иметь значение только тогда, когда нет такого главенства ни с чьей стороны, когда лица, образовавшие семью, не расходятся в своих главных целях и идеях; в такой семье, где существует полнейшая дружба и искренность с обеих сторон, где мужчина и женщина могут вместе работать на пользу общую, где даётся полная возможность полному развитию всех сил и способностей различных несколько для разных полов, — здесь могут вырабатываться хорошие люди и хорошие работники, такие, которые могут легко найти себе счастье. Я не говорю уже о том счастье, поддержке, которое может и должна дать семейная жизнь, и которых не может заменить никакая дружба».

Наталья Егоровна понимала, что первое сильное чувство к женщине, даже в сочетании с душевной привязанностью, вряд ли продлится долго. Он возражает:

«Я не понимаю, как, каким образом можно разлюбить человека, которого раз полюбишь, и мне кажется, что те, которые потом разлюбили, никогда не любили; они увлеклись красотой или молодостью… Но они не любили так, как мне это чувство представляется, когда оно составляет всё, перед ним исчезает всё, оно обновляет, возрождает человека. И я в себе чувствую это возрождение».

Намечая планы будущей жизни, Владимир Иванович подчеркнул: в ней не должно быть семейных драм, «которыми наполняют свои произведения французские и иные беллетристы». Он видел свой жизненный путь: «Это будет деятельность ученая, общественная и публицистическая… в сильной степени идейная и рабочая жизнь».

Вернувшись из командировки, он тотчас поехал в Териоки, встретился с Натальей Егоровной и вновь повторил своё предложение.

За недолгую разлуку она узнала о нём немало. В письмах он не уверял её в своём пламенном чувстве. Нет, он рассказывал о своём детстве, о своих близких и родных, делился своими представлениями о научной работе. Наконец, его последнее признание:

«Я никогда в жизни не чувствовал себя таким мощным, никогда мне не казалось, чтобы у меня была такая сила, какая точно растёт у меня на глазах; только мысль о Вас увеличивает, усиливает мою деятельность, мою энергию, моё желание и способность работать. Без Вас я останусь ничтожеством, но я чувствую, что при Вашей поддержке я в силах буду сделать что-нибудь…»

Тут бы ему продолжить: «…что-нибудь значительное, выдающееся», а он обрывает фразу. Не из скромности (скромность — достоинство тех, у кого нет других достоинств). Он не замечал в себе особых талантов. В поздние годы признавался, что привык относиться к себе «хладнокровно-скептически».

Она ждала этой встречи, обдумала своё решение и согласилась стать его женой. Скромную свадьбу сыграли в начале сентября 1886 года.

Благородные принципы и чувства студенческого братства сказались на семье Вернадских. Любовь стала наивысшим проявлением дружбы, близости, необходимости друг другу.

В ту пору модно было говорить о пылкой страсти, имеющей трагически роковую силу. Противопоставляли ей возвышенное идеальное чувство духовного родства.

Для Вернадского подобное разделение казалось надуманным. Чувство любви он считал одинаково и телесным и духовным. По его мнению, «роковые страсти» характерны для людей невысокой духовной культуры или не имеющих глубоких личных интересов. Чувство должно не вспыхивать и гаснуть, а гореть, освещая долгие годы жизни. Семью без детей он считал неполноценной.

Им часто приходилось жить врозь: он уезжал на стажировку за границу, на конгрессы, в геологические экспедиции. Через три года после женитьбы, находясь вдали от семьи (к тому времени у них появился сын), он записал в дневнике: «Завтра начну работать в лаборатории. Трудно мне одному без Наташи. Хочется скорее быть вместе с ней — она для меня и поддержка, и с ней моя нестойкая мысль укрепляется и очищается».

Ещё через два года он пишет жене: «Без тебя так часто мне грустно и больно за себя. Больше за свой дилетантизм и за своё легкомыслие». Чуть позже: «Дорогая моя родная Тутя, очень я рад, так жду каждого письма твоего. Я сроднился с каждой твоей мыслью, и мне твои мысли, твоя чуткая душа красят жизнь».