Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон

– Кто же эти мальчики? – вопрошала Сильви, пробуя филе «вероника», которое миссис Гловер готовила на удивление причудливым способом. Сложенная газета лежала рядом с прибором Сильвии; та брезгливо постукала кончиком указательного пальца по колонке Иззи. – Неужели они отчасти списаны с Мориса и Тедди?

– А где у тебя Джимми? – допытывался Тедди. – Почему ты про него не пишешь?

Джимми, наряженный в голубой вязаный джемпер, набил полный рот картофельного пюре и не особенно переживал, что большая литература обошла его стороной. Он был ребенком мирного времени: война за окончание всех войн велась ради Джимми. В который раз Сильви повторяла, что сама удивлена новому прибавлению в семействе. («Мне казалось, четверо – это полный комплект».) В свое время Сильви не знала, откуда берутся дети; теперь она, видимо, плохо понимала, как предотвратить их появление. («Джимми, образно говоря, – запоздалая мысль», – сказала Сильви. «Да у меня и в мыслях ничего такого не было», – сказал Хью; они дружно рассмеялись, и Сильви сказала: «Ай-ай-ай, Хью».)

Рождение Джимми будто бы вытеснило Урсулу из лона семьи: она ощущала себя ненужной безделушкой, сдвинутой на край загроможденного стола. Кукушонок – она сама слышала, как Сильви сказала Хью: «Урсула – какой-то неуклюжий кукушонок». Но разве кукушонок живет в родительском гнезде? «А правда, что ты моя родная мама?» – спросила она, и Сильви со смехом ответила: «Это неопровержимый факт, милая».

– Белая ворона, – пожаловалась Сильви доктору Келлету.

– Кто-то должен быть не таким, как все, – ответил он.

– Прекрати писать о моих детях, Изобел, – с жаром требовала Сильви.

– Сильви, я тебя умоляю: это все вымышленные персонажи.

– Значит, прекрати писать о моих вымышленных детях. – Приподняв край скатерти, она заглянула под стол. – Чем ты занимаешься? – подозрительно спросила она Памелу, сидящую напротив.

– Описываю круги ступнями, – ответила Памела, невзирая на раздражение матери.

В последнее время Памела вела себя дерзко и в то же время рассудительно, словно задалась целью досадить Сильви. («Копия отца», – сказала мать Памеле не далее как этим утром, когда они повздорили из-за какой-то мелочи. «И чем это плохо?» – спросила Памела.) Она стерла липкие пятна картофельного пюре с румяных щечек Джимми и пояснила:

– Сначала по часовой стрелке, потом в обратную сторону. Для стройности лодыжек – так у тети Иззи написано.

– Здравомыслящий человек не станет следовать рекомендациям Иззи. – («Прошу прощения?» – переспросила Иззи.) – К тому же ты слишком молода, чтобы думать о своих лодыжках.

– Как сказать, – возразила Памела. – Ты была не намного старше, когда вышла за папу.

– Ах, какие деликатесы. – Хью испытал немалое облегчение: на пороге возникла торжествующая миссис Гловер с блюдом Riz impératrice. – Сегодня у вас за спиной, миссис Гловер, стоит призрак Эскофье.

Миссис Гловер невольно оглянулась.

– Ах, какая вкуснота, – сказала Иззи. – Пудинг с изюмом и цукатами. Ну прямо детское питание, «У Симпсона» как в яслях. Между прочим, у нас в доме была такая детская, которая занимала весь верхний этаж.

– В Хэмпстеде? У бабушки?

– Да-да. Я тогда была совсем маленькая. Как Джимми.

Иззи на мгновение сникла, будто к ней вдруг вернулась давно забытая печаль. Страусиное перо у нее на шляпке сочувственно дрогнуло. Однако вид серебряного соусника с заварным кремом вывел ее из задумчивости.

– Значит, у тебя больше не бывает этих странных ощущений? Déjà vu и так далее?

– У меня? – переспросила Урсула. – Нет. Точнее, иногда. Но редко. Поверь, это уже забыто. Все прошло. Почти.

А если по правде? Полной уверенности у нее не было. Воспоминания накатывали волнами отголосков. Разве можно так сказать: «волнами отголосков»? Наверное, нет. Урсула – не без помощи доктора Келлета – старалась (большей частью безуспешно) четко формулировать свои мысли. Она скучала по его консультациям (он называл их «тет-а-тет» – опять французский), которые проводились по четвергам. В десятилетнем возрасте, впервые оказавшись у него на приеме, она порадовалась возможности вырваться из Лисьей Поляны и пообщаться с человеком, уделявшим ей все свое внимание. Сильви, а реже Бриджет сажали Урсулу в поезд, а в Лондоне ее встречала Иззи, которую и Сильви, и Бриджет считали ветреной и неспособной позаботиться о ребенке («По моим наблюдениям, – говорила Иззи брату, – целесообразность обычно берет верх над этикой. Но будь у меня десятилетний ребенок, я бы не отпускала его в такую поездку одного». – «У тебя есть десятилетний ребенок», – парировал Хью. Маленький Фриц. «Не попробовать ли нам его разыскать?» – предлагала Сильви. «Ищи иголку в стоге сена, – говорил Хью. – Этих фрицев там тьма-тьмущая»).

– Так вот, я по тебе ужасно скучаю, – сказала Иззи. – Потому и пригласила тебя на денек. Честно говоря, не надеялась, что Сильви тебя отпустит. В наших с твоей мамой отношениях всегда присутствовал некоторый… скажем так… froideur[21].Естественно, меня считают несносной, порочной и опасной. Тем не менее я, если можно так выразиться, всегда выделяла тебя из стада. Ты чем-то похожа на меня. – (Хорошо ли это? – задумалась Урсула.) – Мы могли бы стать близкими подругами, ты так не считаешь? Памела немного скучновата, – продолжала Иззи. – Теннис, велосипед, неудивительно, что у нее такие мощные лодыжки. Très sportive[22], этого не отнимешь, но все равно. Да еще эта тяга к наукам! Ни капли живости. А ваши братья… ну, мальчишки – они и есть мальчишки, но ты, Урсула, мне более интересна. У тебя в голове творится что-то странное, все эти картины будущего… Ты прямо ясновидящая. Отправить бы тебя в цыганский табор, купить хрустальный шар, карты Таро. «Вот ваша карта – Утопший Моряк-Финикиец» и далее по тексту. А в моем будущем ты, случайно, не видишь ничего примечательного?

– Нет, не вижу.

– Реинкарнация, – говорил ей доктор Келлет. – Ты что-нибудь об этом слышала?

Десятилетняя Урсула помотала головой. Она вообще мало о чем слышала.

Доктор Келлет практиковал в красиво отделанных помещениях на Харли-стрит. Урсулу он принимал в кабинете, облицованном светлыми дубовыми панелями, с пушистым красно-синим ковром на полу и двумя большими кожаными креслами по бокам от настоящего камина. Доктор вышел к ней в твидовом костюме-тройке, с массивными золотыми часами в кармане жилетки. Пахло от него гвоздикой и трубочным табаком; он напустил на себя радостный вид, как будто им предстояло подрумянивать лепешки на открытом огне или читать увлекательную книгу, а сам без обиняков спросил:

– Итак, мне сообщили, что ты хотела убить горничную, это правда? – (Ах, так вот почему я здесь, мысленно отметила Урсула.) Он напоил ее чаем из удивительного сосуда, стоявшего в углу кабинета и называемого «самовар». – К России я не имею никакого отношения, мой родной город – Мейдстон, но до революции я побывал в Санкт-Петербурге.

Подобно Иззи, он обращался со всеми как с равными или, по крайней мере, делал вид, но на этом сходство заканчивалось. Чай оказался совершенно черным и таким горьким, что пить его можно было только с большим количеством сахара и с печеньем из жестяной банки, стоявшей между ними на маленьком столике.

Доктор Келлет стажировался в Вене («где же еще?»), но далее пошел, говоря его словами, собственным путем. Он не считал себя чьим-либо последователем, хотя учился «на опыте всех учителей». «Продвигаться вперед нужно постепенно, – говорил он, – осторожно прокладывая дорогу сквозь хаос наших мыслей. Собирать воедино разделенное „я“». Урсула не могла взять в толк, что это все значит.

– Так что там с горничной? Ты действительно столкнула ее с лестницы?

Вопрос был задан в лоб и никак не согласовывался с необходимостью продвигаться вперед постепенно и осторожно.

– Я не нарочно.

Урсула не сразу поняла, кто такая «горничная»: Бриджет – это Бриджет. И вообще, что было, то прошло.

– Мама о тебе беспокоится.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты была счастливой, солнышко, – объяснила Сильви, записав ее на прием к доктору Келлету.

– А разве я – несчастная? – растерялась Урсула.

– Сама-то ты как считаешь?

Урсула не знала. Похоже, у нее не было мерила для определения счастья и несчастья. Были смутные воспоминания о ярких впечатлениях, о провалах в темноту, но они ограничивались миром теней и мечтаний, который вечно маячил рядом и почти никак себя не обнаруживал.

– То есть существует как бы другая жизнь? – уточнил доктор Келлет.

– Существует. Но это она и есть.

( – Я понимаю, Урсула порой заговаривается, но к психиатру? – сказал Хью жене и нахмурился. – Она еще маленькая. У нее нет отклонений.

– Конечно нет. Просто ей требуется некоторая корректировка.)

– И алле-гоп – тебя откорректировали! Как удачно, – сказала Иззи. – Он просто мелкий жулик, этот мозгоправ, ты согласна? Будем заказывать сырную тарелку? У них «стилтон» такой зрелый, что почти шевелится. Или закруглимся и поедем ко мне?