Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон

– Я бы на вашем месте руководствовался традиционными моральными устоями, – продолжал он. – Над судьбой вы не властны. А если бы и могли ею управлять – для маленькой девочки это было бы весьма тяжким бременем.

Встав с кресла, он подбросил в камин угля.

– Некоторые буддийские философы, приверженцы так называемого дзен-буддизма, утверждают, что иногда несчастье случается для того, чтобы предотвратить еще большее несчастье, – продолжил доктор Келлет. – Но бывают, конечно, ситуации, когда представляется, что хуже быть не может.

Урсула предположила, что он подразумевает Гая, который погиб в битве при Аррасе, а потом на веки вечные лишился возможности выпить чашку чаю и съесть сэндвич с огурцом.

– Понюхай, – сказала Иззи, распыляя духи из флакончика с аэрозолем прямо перед носом Урсулы. – «Шанель номер пять». Последний крик моды. Сама Шанель – последний крик моды. «Ее удивительные синтетические духи». – Она рассмеялась, как будто удачно пошутила, и распылила в ванной комнате еще одно невидимое облачко. Этот аромат ничем не напоминал цветочный запах, исходивший от Сильви.

Они наконец-то добрались до квартиры Иззи на Бэзил-стрит («довольно унылое endroit[25], зато близко от „Хэрродса“»). Ванная Иззи, облицованная розовым и черным мрамором («мой собственный дизайн – правда, прелесть?»), топорщилась резкими линиями и острыми выступами. Урсула даже думать боялась, каково там поскользнуться и упасть.

Вся квартира блестела современностью. Ничто здесь не напоминало Лисью Поляну, где время отмерялось стоявшими в прихожей высокими часами в деревянном корпусе, а паркетные полы блестели разве что многолетним восковым налетом. Мейсенские статуэтки с отбитыми пальцами и щербатыми ступнями, стаффордширские собачки с отколотыми ушами были бесконечно далеки от бакелитовых книгодержателей и пепельниц из оникса, украшавших комнаты Иззи. На Бэзил-стрит все было новехонькое, как в магазине. Даже книги – и те были новыми: романы, сборники эссе, томики поэзии таких авторов, о которых Урсула и не слыхивала.

– Надо идти в ногу со временем, – говорила Иззи.

Урсула посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Иззи, маячившая сзади, как Мефистофель за спиной у Фауста, сказала:

– Бог мой, ты становишься прехорошенькой, – и принялась укладывать ей волосы то так, то этак. – Нужно сделать стрижку, – решила она. – Сходи к моему coiffeur[26], он превосходен. Иначе ты в скором времени станешь похожей на скотницу, но я-то считаю, что твой стиль – это утонченная порочность.

Напевая «Плясала б я шимми, как сестренка Кейт», Иззи танцевала по спальне.

– Умеешь танцевать шимми? Смотри, это очень просто.

Оказалось не так-то просто, и они со смехом повалились на атласное покрывало кровати.

– Покуда хочется – хохочется, ага? – с комичным акцентом, как заправская кокни, выговорила Иззи.

В спальне царил невообразимый хаос: повсюду валялись юбки, атласное белье, крепдешиновые ночные рубашки, шелковые чулки, на ковре тосковали разрозненные туфли, и все это было припорошено слоем пудры «Коти».

– Примеряй, что понравится, – беззаботно бросила Иззи. – Хотя ты, конечно, такая миниатюрная в сравнении со мной. Jolie et petite.

Урсула отказалась: а вдруг ее заколдуют? Такая одежда может запросто превратить тебя в другого человека.

– Чем займемся? – Иззи вдруг заскучала. – В картишки перекинемся? Партию в безик?

Она протанцевала в гостиную и остановилась у большого хромированного ящика, будто принесенного из корабельной рубки, – оказалось, это бар.

– Выпьешь? – Она с сомнением покосилась на Урсулу. – Только не говори, что тебе всего тринадцать лет.

Иззи со вздохом закурила сигарету и посмотрела на часы:

– На дневной спектакль опоздали, до вечернего еще долго. В Театре герцога Йоркского дают «Лондон на проводе!» – говорят, очень смешно. Можем сходить, а домой отправишься попозже.

Урсула водила пальцами по клавишам пишущей машинки «ройял», стоявшей на письменном столе у окна.

– Мой рабочий инструмент, – сказала Иззи. – Хочу в ближайшем номере написать о тебе.

– Правда? И что ты напишешь?

– Еще не придумала, навру чего-нибудь, – ответила она. – Как все писатели. – Она поставила на патефон пластинку и опустила иглу. – Вот послушай. Ты ничего подобного в жизни не слышала.

И в самом деле. Вначале зазвучал рояль, но ничего похожего на Шопена и Листа, которых так мило исполняла Сильви (да и Памела тоже, но у той получалось тягомотно).

– По-моему, этот стиль называется «хонки-тонк», – сказала Иззи.

Тут вступил женский голос: хрипловатый, с американским акцентом. Можно было подумать, певица всю жизнь провела в тюремной камере.

– Ида Кокс, – сказала Иззи. – Негритянка. Бесподобно, да?

И в самом деле.

– Поет о том, как паршиво быть женщиной, – растолковала Иззи, закуривая очередную сигарету и глубоко затягиваясь. – Найти бы какого-нибудь толстосума и женить его на себе. «Лучший рецепт счастья – солидный доход». Знаешь, кто это сказал? Не знаешь? А пора бы.

На Иззи, как на прирученного лишь наполовину зверя, вдруг напало какое-то нетерпение. Тут задребезжал телефон, и она со словами «Спасительный звонок!» начала лихорадочно-оживленные переговоры с незримым и неслышным собеседником. А напоследок сказала:

– Это просто супер, дорогой мой, встречаемся через полчаса. – И повернулась к Урсуле: – Я бы предложила тебя подвезти, но через полчаса должна быть у «Клэриджа», это за тыщу миль от вокзала, потом иду в гости на Лоундес-сквер, так что проводить тебя никак не смогу. Доедешь сама на метро до «Мэрилебона»? Не заблудишься? Линия «Пикадилли», до «Пикадилли-серкус», там пересадка на линию «Бейкерлу» – и до «Мэрилебона». Пошли, выйдем вместе.

На улице Иззи сделала глубокий вдох, как будто вырвалась на свободу после томительного заточения.

– Ах, сумерки, – выдохнула она. – Фиалковый час. Прелесть, правда? – И чмокнула Урсулу в щеку. – Чудесно, что мы повидались, нужно будет еще как-нибудь встретиться. Доберешься отсюда? Tout droit[27] по Слоун-стрит, свернешь налево – и ты у станции метро «Найтсбридж», все тип-топ. Ну, счастливенько.

– Amor fati, – сказал доктор Келлет. – Знаешь, что это такое?

Ей послышалось, будто он спрашивает про нечто аморальное. Урсула пришла в замешательство: ни она сама, ни доктор Келлет не позволяли себе ничего аморального. Сформулировал этот принцип Ницше («философ»), растолковал доктор: радуйся всему, что посылает тебе судьба, и не задумывайся, хорошо это или плохо.

– «Werde, der du bist», говоря его словами, – продолжал доктор Келлет, постукивая трубкой о каминную решетку, чтобы вытряхнуть табак (который потом, по разумению Урсулы, выметал кто-то другой). – Тебе известно, что это означает?

Урсула начала подозревать, что у доктора Келлета никогда прежде не было десятилетних пациенток.

– Это означает: «Стань таким, каков есть», – разъяснил он, избавляясь от последних крошек табака. (Бытие прежде небытия, предположила Урсула.) – Ницше взял это из Пиндара: γένοι, οἷος ἐσσὶ µαθών. Ты владеешь греческим? – Мыслями он уже был где-то далеко. – «Стань собой, но прежде узнай, каков ты есть».

Урсуле послышалось «из Пиннера» – туда уехала жить старая нянюшка Хью, которая поселилась у своей сестры над какой-то лавкой в старинном доме на главной улице. Как-то в воскресенье Хью посадил Урсулу и Тедди в свой сверкающий «бентли» и повез к ней в гости. Нянюшка Миллс нагнала на них страху (а вот Хью, похоже, совсем ее не боялся), испытывала Урсулу на знание хороших манер и проверяла, чистые ли у Тедди уши. Сестра ее оказалась более приветливой: она потчевала их сладким чаем из цветков бузины и молочными лепешками с ежевичным вареньем.

– Что Изобел? – Рот нянюшки Миллс сморщился, как чернослив.

– Иззи есть Иззи, – ответил Хью.

Если проговорить это быстро, несколько раз подряд, как и сделал потом Тедди, выходило пчелиное жужжанье. Очевидно, Иззи давным-давно стала собой.

Вряд ли Ницше что-то позаимствовал из Пиннера, в особенности свои убеждения.

– Хорошо погостила у Иззи? – спросил Хью, встречая Урсулу на станции.

Вид отца в серой фетровой шляпе и длинном темно-синем габардиновом пальто внушал спокойную уверенность. Оглядывая Урсулу с головы до пят, он будто искал признаки видимых перемен. Урсула сочла за лучшее не упоминать, что ее отправили на метро одну. Приключение было не из приятных, все равно что скитания в ночном лесу, но она, как храбрая сказочная героиня, выстояла и теперь лишь пожала плечами:

– Пообедали «У Симпсона».

– Хм, – только и сказал Хью, будто пытаясь найти в этом тайный смысл.

– Слушали, как негритянка поет.

– «У Симпсона»? – изумился Хью.

– У Иззи дома пластинку поставили.

– Хм.

Отец придержал дверцу «бентли», и Урсула забралась на дивное кожаное сиденье, внушавшее такую же уверенность, как и сам Хью.