Расплата - Александр Стрыгин

- Кобелиную свою любовь мне носил, стервец! На, возьми ее назад! Она вцепилась в его горло огромной своей рукой.

Потап ударился головой об икону. Зазвенело разбитое стекло, замигала качнувшаяся лампадка.

Мужики едва оттащили Аграфену, но острые ее ногти успели глубоко расцарапать горло Потапа. Он сидел на лавке, тяжело дыша и размазывая рукой кровь на горле.

Аграфена вырывалась из рук мужиков, тащивших ее к двери, выкрикивала Потапу проклятья, топая огромной ногой:

- На край света беги, Потап! В землю зарывайся! Убью, задушу все равно, стервец поганый! Не жить нам вдвоем на этом свете! Чего вы меня держите? Убейте его! Или меня убейте!

Когда двое с винтовками подошли к Потапу, она еще злее закричала:

- В канаву его! В канаву!

* * *

"Дорогой товарищ Ленин! - писал Алексей Панов в Москву. - Вы просили писать Вам. Вот я и пишу. Назначили меня начальником продотряда. Комиссар у меня - пожилой, опытный рабочий, он прибавляет, что нужно, к моей молодости. Хочу поделиться своими впечатлениями. В деревне со времени организации комитетов бедноты началась гражданская война. На историческую арену вышел новый класс - деревенская беднота, - так ли я понимаю события? Этот класс помогает нам в сборе хлеба для революции и воюет против кулаков.

Кулаки зверски убивают наших. Из нашего отряда погиб веселый паренек тамбовского завода Петр Курков. Мы схоронили его со всеми почестями. Собралось на похороны несколько сот крестьян. Мой комиссар выступал с речью. Крестьяне молчали.

С крестьянами работать очень трудно, непонятные они какие-то для меня, но я стараюсь понять, как советовали Вы.

Завтра поведу свой отряд в другое село. Клянусь, что и там выполню задание партии честно, Вагон хлеба добудем!

До свидания, товарищ Ленин.

Питерский рабочий - Панов".

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

За Кривушей, на взгорье, - барская усадьба и ветряная мельница. Теперь там нет барина. По пустым комнатам рыскают мыши, и только в одной из пристроек сентябрьскими вечерами горит лампа. Там живет с семьей бывший управляющий австриец Пауль, который согласился работать на мельнице: "Людям мололь муки". Он добросовестно собирал батман и добровольно взялся взвешивать зерно, которое возил в амбары Кривушинский комитет бедноты с артельного тока. А по вечерам Пауль радушно угощал кренделями "собственного изготовления" сторожей комитета бедноты, охраняющих амбары.

Всех помольщиков Пауль встречал улыбкой и всем говорил: "Я поздравляль вас с короший урожай".

В один из теплых дней бабьего лета на мельнице было шумно, празднично. На этот раз приехало много женщин, они то заливались смехом, шушукаясь на подводах, то пели песни - раздумчивые, тягучие, зовущие куда-то далеко-далеко, где все новое, другое, хорошее...

Мужики, сгрудившись у дверей, вспоминали разные истории, не забывая зорко следить за "чередом", Акимка Грак, разудалый парень с отвисшими губами и синяком под глазом, уже в который раз с наслаждением пересказывает последнюю драку на престольном празднике:

- Он меня задел? Задел. И я поперву слегка его пхнул. Он не отстает, Не лезь, говорю, а то искалечу. Не унимается... Тут я его... кэ-эк плюхну в хрюшку - носопырка-то его и хрясь! Кровища кнутом заплетается. Хватит, думаю, пора пожалеть. Поднял его шапку, надел на него. Иди, говорю, пока в ярость опять не взошел.

Соня Елагина смолола свои два мешка и сидела с теткой на подводе, ожидая соседей, чтобы вместе ехать домой. Она молча грызла семечки, презрительно наблюдая за мужиками.

Не мил ей никто после той радужной встречи с Василием. Почему он какой-то другой? Не грубый, как эти, а... Какой же он? И сама не могла ответить, только тихо улыбалась... И ведь видела-то всего один раз, а готова искать хоть на краю света.

Акимка Грак со своим бахвальством чуть не прозевал очередь, кинулся к мешкам. Кряхтя и гримасничая, он заковылял, перегнувшись под мешком, к весам.

- Грак, иди подкрепись, - потешались над ним бабы. - Соску иди пососи, припасла для тебя!

- Ох и тяжел, бабы, новый хлеб! Ни в жисть такого не таскал, незлобиво ответил Грак, вернувшись за вторым мешком.

- Это тебе с перепугу показалось, - съязвила грудастая баба. Наверное, продотряд увидел и животом ослаб.

- А вон они и вправду едут! Васька Ревякин со своей босотой.

- Тащи, Грак, скорей, а то отберут.

- Тоже, видать, на мельницу... Гляди, без очереди норовят.

- А то как же! Так их и пустили!

Соня оглянулась, увидела Василия, шагающего рядом с первой подводой. Рука потянулась к платку, чтобы поправить прическу, сердце бешено заколотилось.

Грак посмотрел на обоз и хихикнул:

- Да это наш Васюха, хлеба краюха! Какой же от Него страх! Пусть кулаки трясутся, он на них зол, а я к нему скоро в армию запишусь! - И побежал со вторым мешком к весам.

- Продотряд не собирается уходить? - спросил кто-то.

- Незаметно. Нового хлебца много, весь на учет ставют.

- Весь заберут, - отрешенно покачал головой седовласый старик.

Василий подошел к мужикам, поздоровался, прикурил.

- Ты, Василий Захаров, говорят, совсем закомиссарился, - грубовато сказала та же грудастая баба, что пугала Грака продотрядом.

- Здравствуй, тетя Уля, - вежливо ответил Василий, окинув взглядом всех женщин. Глаза его искали кого-то в толпе.

- Гля, гля, девки, - заворковала тетка Уля, - он еще не совсем закомиссарился. Ишь как на вас глаза пялит! Выбирает, знать.

Василий заметил Соню, но не показал виду. Шагнул к весам, где стоял австриец Пауль с мужиками:

- Как идут дела?

- Корошо, очень корошо! Вас, Ревякин, сейчас прикажете? подобострастно спросил Пауль.

Василий оглядел выжидающие лица мужиков и громко, чтоб перекрыть шум жерновов, ответил:

- В общий черед станем.

Мужики довольно крякнули, отозвали Василия к возам, угостили новым самосадом.

Когда Сонина тетка тронула свою лошадь вслед за светлоозерскими мужиками, Соня спрыгнула с телеги, быстро подошла к Василию. Ее решительный, требовательный взгляд удивил его.

- Здравствуй, Соня...

- Здравствуй, Вася, - и молча смотрит не отрываясь, будто ласкает его лицо ресницами.

- От Клани новость какая?

- Нет, - усмехнулась она, - так, подошла поглядеть на тебя.

Потом нехотя отвернулась и пошла за подводой.

Насмотрелась и ушла. Больше не оглянулась ни разу. Зачем подходила? Что выискивала на его лице? Что хотела сказать и не сказала? А может, сказала, да не расслышал, не понял?

Василий смотрел ей вслед, пока не скрылась из виду, а когда скрылась, почувствовал себя так, будто она отняла у него что-то, взяла вот сейчас, здесь, не дотрагиваясь до него, взяла! Унесла с собой. И не будет теперь Василию покоя...

- Да... в такую красотку и влюбиться не грех, - положив руку на плечо Василия, сказал Андрей Филатов. - Только Маша твоя не хуже.

Василий сделал вид, что недослышал.

- Пойдем пока имение барское посмотрим, - сказал он. - Ведь власть мы с тобой как-никак. Может, тащат оттуда что. А нам коммуну тут создавать. - И первый зашагал от мельницы к усадьбе.

2

Недаром светлоозерцы говорят про Соню Елагину, что она пошла в мать.

Ее родительница - дворянка Глафира Алексеевна - была гордой, своенравной красавицей. Захватив своего мужа, помещика Бибикова, с горничной, она презрительно плюнула ему в лицо, напилась с горя коньяку и в ту же ночь выехала в Тамбов, к брату. Кучер Еремей, который за большое вознаграждение согласился ехать ночью, на середине пути уговорил барыню заночевать в хуторе - дорогу начинала затягивать метель. Продрогшую хмельную помещицу на руках внес в горницу высокий, сильный вдовец ставщик Макар Елагин.

Ночью, в пьяном угаре, Глафира Алексеевна с мстительной, горячей страстью отдалась Макару, а утром уехала, даже не подняв на него глаз. Еще тоскливее потянулись ямщицкие дни, уже и забыл Макар о чудаковатой барыньке, как нежданно-негаданно прискакал кучер Еремей.

- Барыня тебя кличет, Макар. Помирает она. Дочь у ей народилась... от тебя будто.

Всю дорогу Макар молча вздыхал и крестился. Потом, как во сне, брел по коридорам, сопровождаемый зловещим шепотом господ. Невидящими глазами смотрел на бледно-восковое лицо Глафиры Алексеевны.

- Макар, помираю... Волю свою... при батюшке... Твоя, Макар, дочь... Софьей назвала, фамилию твою записала. Поди с батюшкой к прислуге, возьми ее. Загубят ее тут, как меня загубили. Прощай, Макар, Береги дочку. Молись за меня.

Макар упал на колени, прижался губами к ее холодеющей руке и зарыдал.

- Не надо, Макар... Ты не виноват, прощай.

Поп положил руку на плечо Макара:

- Не мучь ее, раб божий. Простись и иди.

Макар опомнился у повозки, держа в руках укутанного в дорогое одеяльце ребенка. Еремей перекрестил Макара, усадил его поудобнее и погнал лошадей по грязным осенним улицам Тамбова.

Прощаясь с Макаром на хуторе, Еремей вынул из-за пазухи карточку, подал хлопочущему возле ребенка Макару: