Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин

— Я есть иностранец, вы не имеет правов! — проговорил Гротт на ломаном русском языке.

— Не притворяйтесь, полковник Гротт! Вы же прекрасно говорите по-русски, — сухо остановил Андреев. Он пригласил понятых и приступил к составлению протокола.

— Я требую вызвать представителя моего посольства, — заявил Гротт. — В отсутствие такового я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

— Что ж, ваше требование законно, — согласился Андреев.

Оставив Гротта под охраной Павлова и сотрудника милиции, он прошел в соседнюю комнату и позвонил в министерство.

— Хорошо, Иван Васильевич, ждите. Мы сейчас позвоним в американское посольство, — пообещал начальник отдела.

— Как поступить с Гроттом?

— Оформите протокол, подробно опишите содержание материалов, находящихся в портфелях. Гротта задержите и доставьте в министерство, освободим после допроса.

— А если он откажется от подписи?

— В первый раз, что ли? Сделайте отметку об этом в протоколе, подпишите вы и понятые.

Примерно через час приехал консул; он спокойно выслушал сообщение Андреева о причинах задержания Гротта и безучастно наблюдал за действиями сотрудников МГБ.

В присутствии понятых открыли портфель со шпионскими донесениями Сарычева и описали содержащиеся в нем материалы. Затем приступили к осмотру портфеля, принадлежащего самому Гротту; там была крупная сумма советских денег, пятьдесят катушек специальной фотопленки и инструкция, в которой подробно излагалось очередное шпионское задание; перешифровальные таблицы и наставление, как пользоваться ими.

— Я ничего не понимаю! Это провокация! — возмущался Гротт.

Консул, видимо, понял, что никакой его протест уже не поможет помощнику военного атташе; что-то со злостью бросил Гротту на своем языке и покинул комнату оперативного пункта милиции.

Протокол подписали понятые. Андреев был немало удивлен тем, что Гротт, несколько минут тому назад так горячо возмущавшийся, не отказался от подписи; должно быть, смирился с постигшей его участью.

— Я могу уезжать? — спросил Гротт, решивший, что с подписанием протокола вопрос исчерпан.

— Нет, господин Гротт. Мы освободим вас позднее, придется потерпеть немного.

Гротта доставили в МГБ СССР; часа через три туда привезли и Сарычева, оформили протокол о его задержании.

Предварительное следствие было поручено старшему следователю майору Ермолаеву. Дело не относилось к категории сложных: не всегда следствие начинается со столь убедительных доказательств. При задержании Гротта и Сарычева были изъяты неоспоримые улики. А во время обыска в омской квартире Сарычева обнаружен миниатюрный фотоаппарат для пейзажных съемок.

Экспертиза дала заключение, что фотоснимки и сведения, содержащиеся в письменном сообщении Сарычева, которое он пытался передать помощнику военного атташе США, составляют государственную тайну; передача их вражеской разведке нанесла бы большой ущерб безопасности нашего государства. Графическая экспертиза подтвердила, что шпионское донесение написано Сарычевым.

Прошло два месяца.

Майор Ермолаев вызвал Сарычева, чтобы объявить ему об окончании предварительного следствия и сообщить, что он имеет право ознакомиться со всеми материалами дела, заявить ходатайства о дополнении следствия.

Подполковник Павлов, находившийся в те дни в служебной командировке в Москве, зашел в кабинет следователя, с которым был хорошо знаком: когда-то вместе учились в чекистской школе. Он предварительно получил согласие на это — очень хотелось поговорить с Сарычевым, понять причину его падения.

Сарычев дочитывал последние страницы; увидев Павлова, он поднялся.

— Садитесь, — разрешил Владимир Васильевич, рассматривая Сарычева.

— Степан Ильич, как вы дошли до такой жизни? — спросил Павлов, придвинув стул к Сарычеву и усаживаясь.

— Как? Сам два месяца думаю об этом, а разобраться не могу.

— Попытаемся вместе разобраться.

Сарычев взглянул исподлобья и как-то жалостливо усмехнулся.

— Давайте попробуем, — согласился он. — Теперь мне терять нечего. Одно условие: я стану вслух думать, а вы без большой надобности не перебивайте меня. Согласны?

— Да, конечно. Андрей Иванович, вы не возражаете? — спросил Павлов, обращаясь к следователю.

— Не возражаю. Больше того, обещаю, что этот разговор будет не для протокола.

— Спасибо! — печально поблагодарил Сарычев, провел ладонью по бледному, обросшему рыжеватой щетиной лицу и закрыл глаза, вероятно обдумывая, с чего начать рассказ?

Мы терпеливо ждали, понимая, как трудна для него эта исповедь.

— Родился и рос в деревне, — начал Сарычев глуховатым голосом. — Мой отец был трудолюбивым и прижимистым крестьянином. Назначение своей жизни видел в том, чтобы наживать добро. Ради этого готов был жить впроголодь, недосыпать, терпеть любые лишения и страдания. Я, как себя помню, всегда по мере сил своих помогал отцу по хозяйству: пахал, сеял, ухаживал за скотом… С молоком матери вобрал в себя немудреную мужицкую истину: пальцы у человека гнутся в одну сторону, только к себе; смысл жизни — в наживе, накоплении богатства; только оно, внушали мне, дает человеку независимость, радость, полное счастье. За сорок прожитых лет я убедился в том, что миропонимание, взгляды, образ мыслей, приобретенные в детстве, остаются на всю жизнь, их можно деформировать, приглушить, но нельзя избавиться от них.

Сарычев несколько минут помолчал, обдумывая продолжение рассказа.

— Когда мне исполнилось восемнадцать, я покинул деревню, уехал в город, поступил на рабфак… Хозяйство у отца было крепкое, середняцкое, как тогда говорили: три лошади, три-четыре коровы, молодняк, овец десятка два… Если бы коллективизация задержалась лет на пять, оно, конечно, стало бы кулацким… Отец вначале все еще надеялся на что-то. Потом распродал скот, заколотил избу и по своей охоте уехал в Сибирь.

После рабфака я поступил в институт, а оттуда ушел в школу военных летчиков… Да, упустил один момент: в тридцать первом году я встречался с отцом, у нас был тяжелый разговор. Я первый раз видел слезы отца.

Воевал я честно, имел, как вы знаете, награды. Потом меня перевели в отдельный авиационный, отряд, стал летать в Японию. Там встречался с американскими офицерами; нарушая допустимую грань, бывал на квартирах, выпивал с ними, вступал в неделовые контакты.

В аэропортах Ацуги и Ханэда, где мы обычно делали посадки, я часто встречался с полковником Беком из штаба Макартура. Он казался мне общительным и