Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

Ироническая мордочка Юла расплылась в улыбке, но он промолчал.

— Так и есть! — воскликнул сэр Лоренс. — Теперь этого никто не знает. Он сказал: «Кейнджи, старина, ты выглядишь, как варёный дельфин под соусом из петрушки». А что ответил мистер Срйер в «Маркет Харборо», когда достопочтенный Крешер подъехал к заставе и осведомился: «Ворота, я полагаю, открыты?»

Лицо Юла расплылось ещё больше, словно было сделано из резины, но он по-прежнему молчал.

— Ай-ай-ай! Ты, Джек?

— Он ответил: «А я не полагаю».

— Молодец! — Сэр Лоренс опустился в кресло. — Кстати говоря, ворота были действительно закрыты. Ну, организовали вы похищение той кобылы? Великолепно. А что будет, когда её привезут?

— Я пущу её к наиболее подходящему производителю. Затем скрещу жеребёнка с наиболее подходящим производителем или маткой, каких только сумею подыскать. Затем случу их потомство с лучшей из наших чистокровок того же возраста. Если окажется, что я прав, я смогу внести моих арабских маток в «Родословную книгу». Между прочим, я пытаюсь раздобыть не одну, а трёх кобыл.

— Джек, сколько тебе лет?

— Около пятидесяти трёх.

— Прости, что спросил. Кофе у тебя хороший.

Затем все трое помолчали, выжидая, пока выяснится истинная цель визита. Наконец сэр Лоренс неожиданно объявил:

— Мистер Юл, я приехал по поводу истории с молодым Дезертом.

— Надеюсь, это неправда?

— К несчастью, правда. Он и не пытается скрывать.

И, направив свой монокль на лицо Джека Масхема, баронет увидел на нём именно то, что рассчитывал увидеть.

— Человек обязан соблюдать внешние формы, даже если он поэт, — с расстановкой произнёс Джек Масхем.

— Не будем обсуждать, что хорошо и что плохо, Джек. Я готов согласиться с тобой. Дело не в этом. — В голосе сэра Лоренса зазвучала непривычная торжественность. — Я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история всплывёт, тогда уж ничего не поделаешь, но пока что я прошу, чтобы ни один из вас не вспоминал о ней.

— Мне этот парень не нравится, — кратко ответил Масхем.

— То же самое приложимо по меньшей мере к девяти десятым людей, которых мы встречаем. Довод недостаточно веский.

— Он один из пропитанных горечью современных молодых скептиков, лишённых подлинного знания жизни и не уважающих ничего на свете.

— Знаю, Джек, ты — защитник старины, но ты не должен привносить сюда свои пристрастия.

— Почему?

— Не хотел я рассказывать, но придётся. Он помолвлен с моей любимой племянницей Динни Черрел.

— С этой милой девушкой!

— Да. Помолвка не по душе никому из нас, кроме Майкла, который до сих пор боготворит Дезерта. Но Динни держится за него, и, думаю, её ничем не заставишь отступить.

— Она не может стать женой человека, от которого все отвернутся, как только его поступок получит огласку.

— Чем больше будут его сторониться, тем крепче она будет держаться за него.

— Люблю таких, — объявил Масхем. — Что скажете вы, Юл?

— Дело это не моё. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду молчать.

— Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить твою племянницу, я бы его разгласил. Чёрт знает какой позор!

— Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся газеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?

Глаза Юла сверкнули.

— Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике; затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конкретно о нём, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но всё-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведёт себя честно, хотя чертовски неточна.

Сэр Лоренс кивнул:

— Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я сказал бы ему: «Будь абсолютно точен и будешь в своём роде уникумом». С самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личностей и была при этом достаточно точной.

— Такая уж у газет тактика, — пояснил Юл. — Наносят двойной удар: сперва неточное сообщение, потом поправки.

— Ненавижу газеты! — воскликнул Масхем. — Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.

— Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон — два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?

— Да, — подтвердил Юл.

Масхем кивнул головой.

Сэр Лоренс быстро переменил тему:

— Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?

— Мне надо быть в городе к вечеру.

— Разрешите вас подвезти?

— С удовольствием.

Они выехали через полчаса.

— Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека…

Сэр Лоренс сделал паузу.

— Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же — насторожённая томность, и к тому же у человека осталось своё собственное божество.

— Внешняя форма, и Джек Масхем её пророк.

— Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, — задумчиво продолжал сэр Лоренс. — Дуэль — единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.

— Они обречены на исчезновение, — отрезал Юл.

— Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мёртвому единообразию, форма останется даже тогда.

— Верно, — согласился Юл. — Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.

— Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?

— А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!

— Я что-то не сталкивался с ними, — усомнился сэр Лоренс.

— Тогда возблагодарите господа. И днём, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним — разговорами.

— Вы, кажется, их недолюбливаете?

— Ещё бы! — выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. — Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!

— Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? — осведомился сэр Лоренс.

— Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.

— Падший ангел! Гордыня — враг мой! — сказал сэр Лоренс. — В нём есть что-то прекрасное.

Юл утвердительно кивнул головой:

— Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетённой гривой, выезженный и послушный узде.

— Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! — заключил сэр Лоренс.

XIV

Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересекал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно характеризующую англичан.

Перед этим лишённым будущего домом стояла санитарная карета, и на неё глазели все окрестные жители, которым она пока ещё была не нужна. Эдриен присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого здания безжизненно вытянувшегося ребёнка; за ними выскочили краснолицая женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от ярости.

— Что тут происходит? — спросил Эдриен полисмена.

— Ребёнка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймёт, тогда никому не справиться.

Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила ещё громче. Ребёнка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.

— Рехнулись они, что ли? — удивился полисмен и шагнул вперёд.

Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась, видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял её под руку и неторопливо повёл в дом. Карета тронулась. Эдриен подошёл к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял её, сказал: «Благодарю, мистер», — и последовал за женой.