Рассвет над морем - Юрий Смолич

Но этой осенью все трое вернулись, наконец, домой. Это и дало повод старому Никодиму Онуфриевичу пошутить между своими, что семья Столяровых объявила мир на всех фронтах.

Александру пришлось пробиваться через захваченную немцами гетманскую Украину. Николай бросил винтовку после ликвидации Румчерода и оккупации Бессарабии румынскими захватчиками. Федор прошел сквозь все рогатки армянских дашнаков, грузинских меньшевиков, дагестанских различных национальных формирований, пробился через расположение белогвардейских кубанских и терских казаков, через оседланный красновцами Дон и захваченный добрармией Ростов — и тоже, наконец, добрался до родного гнезда.

Съехались сыновья Столяровы почти в одно время со всех фронтов мировой войны и со всех концов Российской империи и в первое же воскресенье, когда и отцу не надо было идти на работу, устроили шумную гулянку с грандиозной выпивкой.

Домик «пяти Столяровых» был типичен для одесских окраин и стоял на такой же характерной для Одессы уличке. Расположенный в глубине двора, он двумя загнутыми наподобие буквы «п» крыльями выходил на тротуар. В крыльях этих были сарай, дровяник, хлевок для коз и другой мелкой твари, небольшая домашняя кузня-слесарня и кухня. Но окон на улицу в этих крыльях-пристройках не было. Все окна выходили во двор. Во дворе был палисадничек в две клумбы с пионами весной, матиолой летом и георгинами осенью, огородик в три грядки — с луком, чесноком и двадцатью кустами помидоров — и «сад»: один орех, один абрикос и одна слива. Вдоль забора, разумеется, росли акации.

Это был тихий и уютный уголок, но сегодня по случаю праздника домик, двор, да и переулок на целый квартал прямо-таки ходуном ходили от разгула и веселья.

Еще с полудня, осушив с отцом до обеда четверть сквирского вина под скумбрию с помидорами, сыновья Столяровы, крепко обнявшись и переплетясь руками в одну неразрывную четверку, шатались серединой мостовой из конца в конец переулка и пели песни. Начали они с солдатской «Спите, орлы боевые». Возле дворов старых знакомых и соседей — а на уличке, в квартале, да и во всей Слободке все между собой соседи и старые знакомые — братья Столяровы то и дело останавливались. Старые знакомые и соседи им подносили. Опрокинув стаканчик и закусив тут же кабачковой икрой или малосольной хамсой, братья Столяровы, покачиваясь, шли дальше. За ними — также серединой улицы, в облаке пыли, тоже подпевая и пританцовывая и тоже успевая перехватить где придется — двигалась жадная до веселья молодежь со всей Слободки до самой Пересыпи. Из фронтовых песен пропета была еще «Умер бедняга в больнице военной», и после нее — уже совсем на «третьем взводе» — братья Столяровы начали свой коронный номер, песню, которой прославились они еще перед мировой войной, до того, как судьба раскидала их по разным фронтам от Полярного круга до тропиков. Они пели «Ревела буря, гром гремел». Четыре голоса — бас, два баритона и Колин тенор — можно было уже услышать в Дюковском парке, на Хаджибеевском шоссе, и даже за Херсонским спуском, на Лузановском пляже.

Теперь можно было начинать и заседание областкома.

Веселая гулянка фронтовиков и пьяный кавардак на всю Слободку создавали наилучшие условия для конспирации.

Да и дом слесарей Столяровых был известен и почитаем не только на Слободке, а от Молдаванки до Одессы-Сортировочной.

В семье «пяти Столяровых» были еще шестой и седьмой члены. Но уличная кличка их в счет не брала, так как это были особы женского пола.

Шестой — младшим отпрыском рода Столяровых — была Катюша.

Сейчас она тоже гуляла с братьями по улице. Но шла она сторонкой, скромно, по тротуару, как и надлежит порядочной девушке. В руках у нее был баян, и это под ее аккомпанемент орали песни четыре брата. Катюша была баянистом на всю округу, ее звали играть на каждую свадьбу и даже на похороны.

Седьмой была мама Феня, иначе говоря — Фекла Дормидонтовна Столярова, мать четырех сыновей и одной дочки, жена главы семьи.

Вместе со своим стариком она сейчас была занята приемом и угощением почетных гостей, которые собрались, чтоб выразить свое уважение старому Никодиму Онуфриевичу и Фекле Дормидонтовне и поздравить их со счастливым возвращением с войны дорогих сынов.

Собственно в эту минуту Фекла Дормидонтовна хлопотала на кухне у плиты, Никодим Онуфриевич сидел в сенях на страже, а «гости» сами угощались в комнате.

На столе стояли четверть сквирского вина, большое блюдо винегрета да полтора десятка пивных бутылок. Гости — подпольный областком — были здесь, за столом, в полной безопасности и могли заниматься тем, чем было нужно.

Все пятеро Столяровых были большевики, только маленькая семнадцатилетняя Катюша — моревинтовка-комсомолка.

Пирушка по случаю возвращения сыновей была устроена по заданию областкома.

Товарищ Ласточкин начал сразу же, как только все расселись вокруг стола:

— Так вот, товарищи, положение сейчас таково. Против нас огромный фронт международной реакции и внутренней контрреволюции. На севере — англичане и американцы, на Дальнем Востоке — американцы и японцы, на Волге — белые чехословацкие легионы, на азиатских землях — банды басмачей под руководством английских инструкторов, на Кавказе — меньшевики, националисты и английский десант, к Каспию движется контрреволюционное казачество. Из Крыма и через южные порты на помощь белым офицерам, украинским националистам и остаткам немецких оккупационных войск со дня на день тоже могут нагрянуть интервенты. Вчера прибыла первая ласточка — консул Энно с особыми полномочиями, сегодня уже стал на рейде и английский миноносец, и ширятся слухи, что завтра на английском крейсере «Скирмишер» должен прибыть и английский полномочный представитель, адмирал Боллард…

Ласточкин поднялся со своего места. Как председательствующего, его посадили в почетном красном углу, под «богами», там, где обыкновенно сидел глава семьи, старик Столяров, — и Ласточкину казалось, что его плохо видят и из-за этого плохо слышат. Маленького роста, он и в самом деле почти не был виден из-за высокого стола в низеньком кресле. Дальше Ласточкин говорил стоя или прохаживаясь.

— Что касается самой Одессы, то здесь контрреволюционных сил собралось особенно много. Стоит довольно многочисленный гетманский гарнизон, осталось немало и австро-немецких частей, не до конца деморализованных; накапливаются, растут изо дня в день и изо дня в день наглеют отряды белых офицеров-добрармейцев, горящих желанием растерзать большевиков. Все это вполне боеспособные армейские единицы. А с севера движется и выходит на подступы к Одессе еще скопище войск петлюровской директории, тоже стремящееся захватить власть на Украине. В самой Одессе и вблизи нее — десятки тысяч войск контрреволюции; на подступах к Одессе — еще десятки тысяч. И десант Антанты, который международная реакция готовится высадить здесь, тоже, безусловно, должен быть не маленький: надо думать — десятки тысяч, а может быть, и сотни… Такова картина на сегодняшний день, товарищи.

Ласточкин умолк и прошелся взад-вперед вдоль стены. Живой, непоседа по характеру, он не мог долго оставаться без движения. Он прохаживался, сосредоточенно подняв брови, точно прислушиваясь — то ли к шумному гомону на улице, бравурным переливам баяна под пальцами Катюши да молодецкому пению четырех Столяровых, то ли к своим собственным стремительным мыслям. Искоса он поглядывал на товарищей за столом.

Перед ним сидели члены областного комитета — области, объединявшей сейчас две огромные губернии: Таврическую и Херсонскую, — и представители районных комитетов. Эти люди возглавляли сейчас большевистское подполье на территории, которая была больше территории трех европейских государств — Бельгии, Голландии и Люксембурга, вместе взятых. По этому пространству только что прокатилась могучая волна народного восстания против немецких оккупантов, и борьба эта стоила немалых жертв большевистской партии. Сначала партия боролась из подполья, потом возглавляла двухмесячную всеобщую забастовку, затем повела вооруженные отряды повстанцев в открытый бой. Оккупанты отчаянно свирепствовали. В боях и особенно в немецкой и гетманской контрразведке погибли тысячи мужественных большевиков. Одесское подполье понесло в этой борьбе огромные потери: возглавляя борьбу масс, погибли почти все руководители большевистских организаций, отдали жизнь сотни и тысячи рядовых борцов-большевиков. Нынешний состав областкома был совершенно новый, почти неизвестный Центральному Комитету. А борьбу надо было продолжать, собственно — начинать сначала…

Братья Столяровы вместе с веселой толпой — теперь они пели грустную украинскую, недавно принесенную с австрийского фронта, «Чуєш, брате мiй, товарищу мiй» — прошли мимо дома в другой конец улички; в комнате стало почти тихо, и Ласточкин продолжал: