Анафем - Нил Стивенсон

Но не отрядили. Лио не отдал такого приказа. Более того, они преодолели соблазн включить дальнюю связь.

Будь это кто другой, я не мог бы читать их мысли, а они — мои. Однако моих друзей обучил и выпестовал Ороло. Они сообразили — наверняка быстрее, чем я, — что через сорок пять минут реактор появится с другой стороны Арба. Более того, они полагались на меня: верили, что я тоже это сообразил и буду действовать соответственно.

А что значит «соответственно»? Сохранять спокойствие и не менять орбиту. Пока я на ней, они знают где я. Если я начну дергаться, они не смогут предсказать моё местоположение.

Особых аварийных припасов у меня с собой не было, только одеяло из металлизированного полипластика (такое же, как выдали Ороло после анафема), прилепленное лентой к груди скафандра. Им предполагалось закрываться от солнца, чтобы чёрные скафандры не перегревались и системе охлаждения не приходилось работать на полную мощность, расходуя кислород. Я отлепил одеяло, развернул — довольно сложная работа, когда орудуешь скелекистями, — затем, как мог, накрыл реактор и поднырнул под краешек.

«Линия видимости установлена».

Теперь телескопы «Дабан Урнуда», если они смотрели в эту сторону, могли меня видеть, впрочем, только как соринку в туче отражателей, выброшенных двухсотракетным запуском.

Попробуем представить так: до «Дабан Урнуда» примерно четырнадцать тысяч миль. Из перигея вся планета для них — круглый пирог на расстоянии вытянутой руки. Из апогея — блюдце. Увидеть на таком удалении моё одеяло — всё равно что высмотреть одну обёртку от жвачки за сотню миль. Хуже (для меня лучше) — всё равно что высмотреть одну обёртку из многих на целом замусоренном поле.

Однако Лио (прихвативший с собой на конвокс «Внеатмосферные вооружения эпохи Праксиса») советовал нам не расслабляться, и Жюль подтвердил его слова, сказав, что урнудцы, непревзойдённые мастера космических войн, подсоединили к мощным телескопам синапы, способные просеивать огромное количество снимков и обнаруживать аномалии. Ложные цели, например, отличить легко, потому что обычно это просто аэростаты, которые из-за большого размера и малого веса тормозятся сопротивлением сверхразреженной атмосферы сильнее настоящих грузов.

Поэтому у ложной цели орбита будет немножко не такая, как у истинной. Более того, как только урнудцы составят полный каталог всего, выведенного в космос двухсотракетным запуском, они смогут заметить, если что-нибудь исчезнет или перейдёт на другую орбиту. На это способны только объекты, снабжённые двигателем и системой наведения.

Так что в этом смысле мы уже провалили миссию. Оставалось надеяться, что внезапное исчезновение моего одеяла из мусорного облака будет замечено не сразу, и Геометры не успеют принять меры.

Однако я забегаю вперёд. Чтобы одеяло внезапно исчезло, мне надо было встретиться с товарищами.

Что будет куда проще, если у меня останется кислород. Я закрыл глаза и постарался расслабиться, не думать про урнудцев, их мощные телескопы и синапы. Сейчас был тот редкий случай, когда тревога буквально может меня убить.

Как только пульс снизился до приемлемого уровня, я отыскал в культях клавиатуру и отстучал послания Але и Корд на случай, если я погибну, а мой скафандр найдут и скачают из него информацию.

В синапе скафандра имелся калькулятор орбитальной теорики. До сих пор пользоваться им не было времени, но сейчас я его включил и проверил свои прикидки, что надо будет делать, когда я сближусь с остальными. Однако сосредоточиться было неимоверно трудно. Мозги превратились в старую губку, которая впитала больше воды, чем может удержать.

В невесомости человек и скафандр почти не соприкасаются. Нужной температуры воздух циркулировал вокруг моего нагого тела — я как будто купался в воздухе. За спиной работала небольшая химическая фабрика, но я ощущал её лишь как источник слабого белого шума. В остальном я слышал только биение своего сердца. В других обстоятельствах можно было бы прогнать апатию, просто открыв глаза и глянув через щиток: я в космосе! Однако сейчас, словно курица в фольге, я видел только изнанку мятого космического одеяла. Немудрено, что меня клонило в сон. И у разума, и у тела были все основания требовать отдыха: в Эльхазге мы из-за сбоя часовых поясов и плотных тренировок почти не спали, а в последние сутки и вовсе не сомкнули глаз. Предыдущие полчаса были наполнены событиями, после которых любому нормальному человеку захочется юркнуть под одеяло, выплакаться и уснуть.

Отрубиться прямо сейчас мне мешал только страх перед собственной сонливостью. После эльхазгских занятий я помнил симптомы отравления двуокисью углерода лучше, чем алфавит. Тошнота есть. Головокружение есть. Рвота есть. Головная боль есть. Но кто бы не испытывал этих симптомов после того, как его забросило на верхнюю площадку стомильной лестницы? Что ещё? Ах да, чуть не забыл. Сонливость и путаница в мыслях.

Я проверил показания на дисплее. Перепроверил их. Закрыл глаза, выждал, пока зрение прояснится, перепроверил в третий раз. Всё было отлично. Индикатор кислорода в баллоне жёлтый (естественно, после того, как я столько времени учащённо дышал), но содержание во вдыхаемом воздухе нормальное, концентрация CO2 — нулевая: газоочиститель исправно его вытягивает.

Но, может быть, из-за сонливости и путаницы в мыслях я неправильно читаю показания?

Я задрёмывал, но просыпался каждые несколько минут. После запуска прошло уже достаточно времени, чтобы попытаться заново всё осмыслить. Я так сосредоточился на грузе, который ловил, что не сразу рванул к Джаду, когда увидел его сцепленным с синим коконом. Это была ошибка. Вместо меня на выручку Джаду поспешил Арсибальт и, судя по тому, что кричал Джезри, чудом спас Джада и спасся сам.

План явно неудачный. Кто вообще его выдумал?

Я понимал логику. У Арба было двести баллистических ракет. Ни одной больше. Каждая могла вывести крошечный полезный груз на опасно низкую короткоживущую орбиту. Из этого исходили создатели плана. В Эльхазге мы все его изучили, покивали, согласились.

Но то в Эльхазге. В космосе, под одеялом, когда грузы хаотически несутся вокруг, сталкиваясь и сцепляясь между собой, понимаешь, сколькими способами всё могло пойти наперекосяк.

И ещё может. Возможно, в эту самую минуту всё идёт наперекосяк.

Что, если бы я, поймав реактор, сгоряча сделал попытку вернуться с ним к шару? Мы бы все погибли.

Я снова тревожился. Хуже того. Бессмысленнее. Я тревожился не о будущем, которое можно изменить, а том, что могло произойти в прошлом и чего теперь всё равно было бы не исправить.