Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

– Нет. Их мамы ненадолго ушли.

– Куда же?

Я пожала плечами: «Известно куда. В лагерь для репатриантов. Нужны документы, чтобы уехать домой, в Россию. Меня попросили присмотреть за детьми».

– А вам разве не нужны документы? Или вы не собираетесь возвращаться?

Господи, ну что они пристали ко мне? Я почувствовала себя неуютно.

– Естественно, собираюсь… Там, с ними, моя мама. Она выправит все необходимые бумаги и для меня.

– Понятно.

Они обменялись какими-то короткими, непонятными мне фразами, затем старший возобновил разговор. Это уже было похоже на допрос.

Как меня зовут и сколько мне лет? Откуда я из России? Как и когда попала в Германию? Где работала – в сельском хозяйстве или на производстве? Сколько классов успела окончить до войны и какой иностранный язык изучала в школе? Услышав, что – немецкий, оба, как мне показалось, многозначительно переглянулись. Тот, что в шляпе, все время до этого молчавший, едва заметно кивнул, а старший спросил: «Вероятно, за три года пребывания в Германии вы научились неплохо разговаривать по-немецки? Ведь основы знания этого языка у вас были заложены еще в школе».

Ох, говорят же: «язык мой – враг мой». До чего же верна эта народная поговорка! Так и тут. Промолчать бы мне или, во всяком случае, быть сдержанней, так нет – расхвасталась:

– Как сказать… Вроде бы неплохо. По крайней мере, в последнее время никаких затруднений с этим не испытывала.

Они оба с каким-то непонятным для меня удовлетворенным видом вновь переглянулись, и тот, что в шляпе, вдруг быстро повторил только что прозвучавший вопрос по-немецки. И снова во мне некстати взыграло бесовское самолюбие, и я не без удовольствия перевела свой ответ. Затем прозвучали еще с десяток вопросов уже на разные темы, на которые я, уже предчувствуя, но еще не осознавая до конца приближения для себя чего-то неприятного, дала нужные ответы тоже на немецком.

Тут эти двое опять обменялись какими-то непонятными, короткими словами, а потом младший из них, глядя на меня цепким взглядом, вдруг произнес:

– Вы нам нужны. Будете работать у нас. Мы нуждаемся в людях, владеющих немецким языком.

– Где – у вас? Кто вы?

Я не на шутку перетрусила. Откуда взялись эти типы? Мало ли шастает сейчас вокруг разных проходимцев, бродяг, диверсантов? Мне сразу вспомнился наш с мамой первый неудачный побег от Шмидта с бандитами, что выдавали себя за русских пленных… И эти, видно, не лучше. Какие-то подозрительные субъекты: переговариваются между собой непонятно о чем, ко мне обращаются чуть ли не приказным тоном, а сами даже не в военной форме… Ну уж нетушки! На этот раз я буду умнее.

– Знаете, я не смогу. Я просто не вправе. Ведь со мной дети. Их матери на меня надеются. И потом… Потом мне обязательно надо в Россию. Вернее, мне обязательно надо домой…

– Домой вы непременно вернетесь – это мы вам обещаем. Но не сейчас – позднее. А теперь вам нужно помочь Родине – разве вы не осознаете этот свой долг – помочь Родине? – Тот, что в шляпе, говорил эти слова ровным, бесстрастным голосом, а мне казалось – он их кричит. Господи, кто же они? Ну и влипла же я со своим дурацким языком! Как кур в ощип…

Старший из них, поняв, видимо, охватившее меня смятение, добавил несколько мягче: «Успокойтесь. Ведь мы понимаем ситуацию, и не сейчас, не сию минуту, забираем вас с собой. Придем завтра, примерно в полдень. Надеемся, что мамы этих детишек к тому времени уже освободятся и никаких препятствий больше не возникнет… А кто мы – вы узнаете несколько позднее. Поверьте, то, что мы вам предлагаем, – для вашей же пользы».

И они ушли. Не оборачиваясь. Старший сказал: «До завтра», а младший едва кивнул головой.

А я осталась и пребываю до сих пор в полном расстройстве, можно сказать, в трансе. Что же мне делать, как вести себя, если эти два типа явятся снова? Но они сказали: «Завтра, в полдень». Еще есть время. Должны же наши явиться наконец из этого дурацкого лагеря! С документами на руках мы можем уже сегодня ночью отправиться в дальнейший путь. Если, конечно, посчастливится втиснуться в поезд. Вчера ночью поезд опоздал, явился почти на два часа позже обозначенного в расписании времени. Наши соседи – пятидесятилетняя Мария Евгеньевна, или просто – тетя Маша, и ее восьмилетний внук Гоша, с которыми я познакомилась и которые теперь присматривают за детьми и за нашими вещами, пока я выношу горшки с ребячьим «добром» в расположенный на заднем дворе привокзальный туалет или пока бегаю с флягой за водой, – так вот, они сидят на вокзале уже восьмые сутки; и все из-за того, что не могут попасть в поезд. Неудачей окончилась и их вчерашняя попытка. По словам тети Маши, это был какой-то ужас: те, кто понахальнее, лезли буквально по головам. В дверях – давка, визг, плач. Кого-то тянули с перрона в окно, следом, через головы людей, пихали чемоданы, тюки, сундучки. Конечно, пассажиров можно понять: все рвутся уехать, а поезд-то не резиновый.

Однако подобные испытания для нас еще впереди, а что мне сейчас-то делать? И чем, в первую очередь, накормить детей?

22 марта

Около четырех часов пополудни

Я просто в отчаянии. До сих пор из лагеря никто не явился, и нет от них никакого известия. Я уже не знаю, что и думать, в голову порой лезут самые невероятные, самые дикие мысли: а вдруг эти три мамаши, которых я почти совсем не знаю, решили бросить своих детей, подкинули всю тройню мне, а сами уже катят на попутных машинах или на ином транспорте к себе домой. Что же теперь я, враз ставшая «многодетной матерью», буду делать с этими милыми созданиями? Но где же тогда моя собственная мама, где Руфа, Катерина? Уж они-то не смогут уехать, не сказавшись мне. Притом все их вещи здесь… Сейчас накормила свою «тройню» хлебом и остатками тушенки. Немного хлеба осталось еще и на ужин, а там – что Бог даст.

Вчера вечером, не в силах больше выслушивать голодный ребячий плач, поборола стыд и, по совету Марии Евгеньевны, обратилась с пылающим лицом к проходившим мимо двум военным:

– Товарищи, не сможете ли вы дать мне немного хлеба для детей? Они со вчерашнего дня ничего не ели.

Один из них – высокий, с постоянно дергающейся головой, уже вроде бы замедлил шаг, даже потянулся рукой к висящему через плечо «сидору», но второй, сильно хромающий, видно