Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

19 июня 36 г. в газетах появилось сообщение о смерти Горького от воспаления легких. Его лечащий врач, профессор Д. Плетнев, позднее обвинен в убийстве писателя, как «враг народа», замешанный в отравлении Горького и Куйбышева. Он стал одним из подсудимых 3-го московского процесса право-троцкистского блока (так называемого процесса двадцати одного: Бухарина, Рыкова, Крестинсого и др.). Процесс проходил с 2 по 13 марта 38 г. Все подсудимые, кроме трех, приговорены к высшей мере наказания и расстреляны. Плетнев осужден на 25 лет. Но и он расстрелян. 11 сентября 41 г., в Медведевском лесу вблизи Орла, в числе 154 политических заключенных, при приближении германской армии.

Причина смерти Горького так и осталась не ясной. Горький находился в санатории в Горках, где лечился от гриппа. К нему приехали Г. Ягoда, возглавлявший в то время НКВД, а с ним какая-то женщина. Ягода вскоре уехал, а женщина оставалась минут сорок. Это была Мария Игнатьевна Закревская-Будберг, женщина роковая, авантюристка, с жизнью, полной приключений. В 18 г. ее муж, граф Бенкендорф, был заколот вилами мужиками соседней деревни. Будберг с двумя детьми переехала в Москву. Она стала любовницей главы английской миссии, агента британской разведки Брюса Локкарта. Через две недели после раскрытия заговора, того выслали из России, а Будберг освободили из-под ареста. Она, видимо, стала сотрудницей НКВД. Поступила на работу в издательство «Всемирная литература», основанное Горьким. С Горьким ее познакомил Корней Чуковский. Она сразу произвела на Горького большое впечатление. Чуковский описывает заседание редколлегии, где они встретились: Горький распускал хвост, как павлин. Он взял ее литературным секретарем. Горький называл ее «железной женщиной». Жила Будберг в квартире Горького Он ее любил, посвятил ей роман «Жизнь Клима Самгина». Попутно Будберг стала любовницей приехавшего в Россию Уэллса. Через 20 минут после ее посещения Горький умер. Будберг же навсегда уехала в Англию, возобновив свои отношения с Уэллсом. Умерла она в 74 году и похоронена в Италии. Ей предоставлено право на гонорар с заграничных изданий Горького. В 68 г. Будберг приезжала в Москву на 100-летний юбилей Горького. Видимо, возможная встреча с НКВД ее не беспокоила. Горький похоронен в специальной нише Кремлевской стены, вновь подчеркнуто объявлен «ближайшим, самым верным другом товарища Сталина» (Волк331). После его смерти такое сближение стало не опасным.

Первый съезд писателей открылся 17 августа 34 г., с большой помпой. «Съезд обманутых надежд» называли его позднее. В повестке съезда значился доклад Горького «О советской литературе» (прения по докладу проходили 21–24 августа), доклад С. Маршака «О детской литературе», доклад Н. Бухарина «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» (на последний с ожесточением нападали рапповцы: Д. Бедный, А. Безыменский, А. Жаров, С. Кирсанов, А. Сурков). Открыв съезд, Горький сначала 3 часа «озадачивал» писателей докладом о советской литературе. Он начал свое выступления словами: «Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель», т. е. мира буржуазного, Западного. Весь доклад строился на таком противопоставлении. И его повторяли другие участники съезда. В том числе и зарубежные.

По настоянию Горького, Сталин разрешил выступить с важным докладом о поэзии Бухарину. Пастернак, находящийся в президиуме съезда, слушал как искусно и хитроумно Бухарин противопоставлял его поэзию Маяковскому, «примитивные агитки» которого не нужны советской литературе; ей нужна «поэтическая живопись» типа Пастернака. Докладчик возражал сторонникам прямолинейно- политизированной поэзии, насаждаемой партией, Сталиным. И речь, в конечном итоге, шла не только о поэзии, но об общей литературной политике. Доклад имел огромный успех. Бурные аплодисменты, овация зала. Все встают, приветствуя Бухарина. Тот испуганно говорит Горькому, что воспринимает овацию, как смертный приговор. Он-то знал, с каким вниманием отсутствующий в зале Сталин наблюдает за происходящим (Вол227-8). Сталину, действительно, докладывали почти каждый день обо всем, что происходило на съезде: он получал специальные сообщения секретно-политического отдела НКВД, о выступлениях, докладах, о том, что говорили писатели в кулуарах, о перехваченной секретной службой анонимной листовке писателей — «обращении группы писателей» к зарубежным гостям (Арагон, Мальро, Андерсен-Нексе, другие). В листовке говорилось: 17 лет страна находится в состоянии, абсолютно исключающим какую-либо возможность свободного высказывания; «Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас» (Волк 229). Если бы листовка дошла до иностранцев, вряд ли они бы откликнулись на нее: съезд был слишком весомой антифашистской акцией европейского масштаба, чтобы реагировать на какую-то анонимную листовку. Да и вообще прогрессивные западные писатели с недоверием относились к критике СССР.

Главной задачей съезда, наряду с созданием Союза Советских Писателей, утверждением устава, была формулировка того, какой должна стать советская литература. На съезде провозглашен и принят ее метод — «социалистического реализма», определение которого включено в устав. Определение выработано Сталиным, Горьким, Ждановым и Бухариным. Оно гласило: «Социалистический реализм, являясь основным методом советской художественной литературы и литературной критики, требует от художника правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая 524 конкретность художественного изображения действительности должна сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма» (Волк67-8). Это определение на многие десятилетия стало главным принципом советской литературы, еще одним мифом, рожденным по указанию Сталина. Миф был насквозь лживым. С одной стороны казалось, что сохраняется установка на реализм, правдивое изображение действительности (так и объясняли сомневающимся). С другой — добавки «в революционном развитии», с задачей «переделки и воспитания трудящихся в духе социализма» совершенно противоречили реализму. На основании этих добавок имелась возможность любое правдивое произведение объявить порочным, не соответствующим принципам социалистического реализма («да, правдиво! но не в „революционном развитии“, и „в духе социализма“ не воспитывает»). Так и поступали на практике, не говоря уже о том, что и правдивость неугодных произведений отрицали. Уже в этом определении, по сути, правда объявлялась ложью, а ложь правдой.

Отдельные писатели — делегаты съезда понимали это. Об таком понимании свидетельствовала и бурная одобрительная реакция зала на доклад Бухарина, и высказывания в кулуарах. В сообщениях «осведомителей», посылаемых Сталину, отмечалось: многие писатели восторгались «изумительным», по их словам, докладом Бухарина, его «великолепной ясностью и смелостью». Бабель говорил о съезде: «Мы должны демонстрировать миру единодушие литературных сил Союза. А так как всё это делается искусственно, из-под палки, то съезд проходит мертво, как царский парад, и этому параду, конечно, никто за границей не верит» (Вол229). На самом же деле многие поверили.

В заключительном выступлении, в присутствии многих западноевропейских писателей, Горький утверждал, что в капиталистическом мире «в любой день книга любого честного писателя может быть сожжена публично, в Европе литератор все более сильно чувствует боль гнета буржуазии, опасается возрождения средневекового варварства, которое, вероятно, не исключило бы и учреждения инквизиции для еретически мыслящих». И эти слова Горький произносил в августе 34 г., за три месяца до убийства Кирова, незадолго до начала «Большого Террора» (Геллер245). Трудно сказать, насколько Горький в них верил. Но самое, пожалуй, поразительное, что присутствующие писатели, в том числе многие иностранные, отчасти верили в такие утверждения. Съезд проходил не только с антифашистской, но и с антибуржуазной, антизападной направленностью. Европейские писатели, прибывшие на съезд, считая, что Советский Союз — единственная альтернатива фашизму, активно поддерживали такую направленность. Как и большинство советских писателей, лучше знавших, что происходит в СССР, но не до конца осмысливших свой опыт. Те же, кто понимал, в основном помалкивали.

В то же время Горький в какой-то степени ориентировался и на доклад Бухарина. В одном из агентурных донесений Сталину говорилось, что Горький в заключительном выступлении, с неохотой признав Маяковского «влиятельным и оригинальным поэтом», настаивал на том, что его гиперболизм отрицательно влияет на молодых авторов (Вол229).