Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Постановление принято под предлогом укрепления единства всех писателей, стирания противоречий между ними, уничтожения господства вульгарно-социологических пролетарских писательских организаций, противопоставлявших себя всем остальным писателям, травивших их. В этом было зерно истины. Но было и другое: настало время покончить с РАППом, продолжавшим претендовать на монополию, на решающий голос в литературных делах. Сталин был не прочь от усиления монополии, но только своей, а не чужой. К этому и сводилась суть изменений начала 30-х гг. Кроме того, наряду с РАППом, существовали и другие литературные группы, организации. Контролировать их было не просто. Постановление давало возможность собрать всех под «одной крышей» и установить жесткий партийный контроль, создав собственную, а не рапповскую, монополию. Подчеркивалось, что уничтожен давно изживший себя РАПП, но ведь прекращено и существование всех других литературных групп и союзов. Мнимое смягчение прикрывало ужесточение. И всем пр едписан обязательный для всех метод — метод социалистического реализма.

Постановление 32 г. являлось подготовкой к задуманному Сталиным Первому съезду писателей. Задача его — создать единый всеохватывающий Союз Писателей, непосредственно руководимый партией. Фадеев вспоминал о словах Сталина: «Вы просто еще маленькие люди…куда вам браться за руководство целой литературой» (Айм139,180). Руководить собирался он сам. Для этого «Необходимо изменить ситуацию вместе с организационными формами». Вскоре найденная и всячески внедряемая формула о «социалистическом реализме» дала писателям понять, каким образом предлагается «достичь мира» в их творческих поисках. Борьба за власть закончилась полным ее захватом.

26 октября 32 г. на квартире Горького происходит встреча писателей со Сталиным. Во время нее Сталин назвал писателей «инженерами человеческих душ». Встречу на следующий день подробно описал в дневнике присутствовавший на ней Корнелий Зелинский (опубликована в журнале «Вопросы литературы», 91 г. № 5. Бох 616). О встрече идет речь и в произведении Л. Леонова «Пирамида», в главе «Обед у Горького» («Пирамида» напечатана в журнале «Наш современник». 1994, в трех книжках приложения к журналу. Бох 616). Любопытно, что произведение Леонова вызвало в 73 г. (8 июля; секретно) записку председателя КГБ Андропова в ЦК КПСС о рукописи автобиографического характера «видного писателя Л. Леонова», охватывающей «события периода коллективизации, голода 1933 года и репрессий 1937 года, которая якобы не предназначена к опубликованию». Одна из глав описывает встречу Горького со Сталиным и Ворошиловым, на которой присутствовал и Леонов; «Характеризуя участников встречи в основном положительно, — пишет Андропов, — ЛЕОНОВ отмечает вместе с тем проявлявшиеся у И. В. СТАЛИНА элементы подозрительности, а К. Е. ВОРОШИЛОВА изображает несколько ограниченным человеком» (Бох 202). Поставлена задача воспитания нового советского человека, и важную роль в выполнении этой задачи придается литературе. Алексей Толстой довольно точно, не без цинизма, сопоставляя прошлое с настоящим, определял суть происходящего: в старое время говорили, что писатели должны искать истину; у нас частные лица поисками истины не занимаются; истина уже открыта четырьмя гениями (имеются в виду Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин — ПР) и хранится в Политбюро; нужно вырастить новый тип художника, который понимал бы, что истина найдена, знал, где она хранится, куда надо обращаться за ней, получать ее и пропагандировать, помогая воспитывать нового человека. К словам Толстого можно бы добавить подразумеваемое: в первую очередь, таким хранителем истины, единственным живым из четырех, может быть самым гениальным, является товарищ Сталин (М. Геллер240).

Такая точка зрения разделялась многими писателями, деятелями искусства, в том числе самыми крупными, талантливыми. Она формировалась еще до постановления ЦК о РАППе, до встречи Сталина с деятелями искусства, превращалась в общепринятую. Так, например, в 28 г. известные советские кинорежиссеры, партийные и беспартийные, в том числе Эйзенштейн и Пудовкин, обращаются к «партсовещанию по делам кино» с просьбой «проводить твердую идеологическую диктатуру», «плановое идеологическое руководство», просят дать им «красного культурника», «руководящий орган, который должен быть прежде всего органом политическим и культурным и связанным непосредственно с ЦК РКП (б)» (Геллер 241).

Формулировка «Партия ведет» становится лозунгом; «коммунистическая партийность творчества, ленинская политика партии помогают писателю делать исторически правильный выбор». Поэт П. Тычина пишет даже стихотворение под названием «Партiя веде», которое заучивалось в школе. Один из руководителей ССП, Мих. Алексеев, неожиданно высказался по сему поводу весьма откровенно. Он заявил, ссылаясь на пример романа «Тихий Дон», кинофильмов «Чапаев» и «Броненосец Потемкин»: «Если в условиях несвободы могут рождаться шедевры, то да здравствует такая „несвобода“» (Геллер 239).

Под подобной формулировкой мог бы подписаться и Геббельс, высказывавший сходные мысли: «Свобода художественного творчества гарантируется Новым Государством. Но сфера пользования ею должна быть ясно определена нашими нуждами и нашей национальной ответственностью, границы которых определяются политикой, а не искусством» (Геллер239).

Разночтения, самостоятельные толкования, даже при весьма благонамеренном содержании, не поощрялись. Так в 34 г. критик Корнелий Зелинский, в русле подготовки к съезду писателей, задумывает для редакции сборника «Люди второй пятилетки» серию статей «Это для истории». «Статья первая: Судить победителей!» была написана и секретарь ЦК А. С. Щербаков направляет ее на имя других секретарей ЦК (Сталина, Кагановича, Жданова) со следующей припиской: «Считаю необходимым направить Вам ненапечатанную статью Корнелия Зелинского, характеризующую настроения части писателей». Обещанного продолжения статей не последовало, да и первая, оказавшаяся и последней, не опубликована. Она, довольно большая, являлась установочной статьей сборника и объясняла, как нужно, по мнению Зелинского, понимать историческую правду. Статья довольно официальная, с многочисленными ссылками на Маркса, Ленина, Сталина. Но автора подвело стремление передать диалектику происходящего. По словам Зелинского, в Советском Союзе нет «непроходимой антиномии» между историей и политикой; мы не прикрашиваем, в отличии от буржуазии, историю; последняя работает на нас; но имеются объективные противоречия между прошлым и настоящим; наше настоящее не хочет, чтобы мы лгали о нем, но и не желает, чтобы мы типизировали те стороны, которые не выражают главные и решающие тенденции действительности; настоящее иногда требует «фигуры умолчания»; это «совершенно правильно»; бедствия, которые переживал пролетариат, не в природе его строя; и не надо было о них кричать; «фигура умолчания» выражала жизненные интересы пролетариата; так было в прошлом; теперь мы можем и должны занять совсем другую позицию; мы не можем брать только результаты, а должны раскрыть весь процесс, во всех его потрясающих контрастах, отчаянных противоречиях; а между тем, чем ближе к настоящему, тем более употребляются «фигуры умолчания»; они бывают тактическими (различные руководители не желают разглашать всякие неурядицы); такие умолчания преодолимы для писателя и недолговечны; сложнее с тем, что связано со стратегией, с большой политикой, что долговечно; раскрывать такое «было бы самоубийством, идиотизмом или изменой» (474). Автор к такому раскрытию не зовет, но все-таки считает, что действительность нельзя отразить вне её противоречий, насыщенной борьбы, нередко трагедий (как положительный пример приводится фильм «Чапаев»): и гибель, и беспомощность, и жалкие избы, но и подъем классовой энергии, воли к борьбе. Зелинский призывает писателей к исследованию, вскрытию противоречий, даже, «если угодно, „рисковости“»; «Именно потому, что мы стали сильнее, мы можем позволить себе взглянуть в наши противоречия, в трагедийную сторону жизни с большим спокойствием, с большим самообладанием. И только тогда мы по-настоящему поймем значение побед и жизненный процесс в целом»; пословица, что победителей не судят; но мы должны не осуждать, а судить победителей, т. е. размышлять над обстоятельствами победы (Бох469-76, 629).

В статье Зелинского много путанного и несоединимого. В итоге не ясно, нужно ли, по мнению автора, в настоящее время прибегать к «фигурам умолчания». С одной стороны вроде бы не нужно (это для прошлого было нужно), с другой — раскрывать стратегические проблемы, требующие умолчаний, «было бы самоубийством». Довольно сложная и заумная диалектика: с одной стороны и с другой стороны… Такие умствования, с точки зрения властей, были не нужны, а о «фигурах умолчания» вообще рассуждать не следовало бы, относятся ли они к прошлому, или к современному, к тактике или стратегии. Сам призыв рассматривать жизнь в ее сложности, противоречиях представлялся порочным, пахнущим недозволенным «либерализмом». Поэтому статья запрещена; видимо, на самом высоком уровне. Повторяю, субъективно она не выходила за рамки официального. Не случайно в 50-е гг. К. Зелинский стал активным участником травли Пастернака, печатал обличительные статьи в «Правде», выступал на знаменитом Общем собрании писателей г. Москвы 31 октября 58 г. с осуждением поэта и пр. Любопытно, что в личном фонде Зелинского, надолго засекреченном, сохранились рукописи «Доктора Живаго», письма Солженицына и т. п. (Бох629)..