Ступай и не греши - Валентин Пикуль

В доносе очень неприглядно была обрисована фигура «некоей особы Палем», которая покушается на честь (и на кошелек) ее сына. Кажется, доношение было подано в канцелярию градоначальства еще до выхода Довнара из больницы, а знаки препинания в тексте были со знанием дела проставлены Милицером, который заслужил одобрение Александры Михайловны:

— Вы правильно расставили восклицательные знаки, чтобы градоначальник понял, с кем имеет дело. А раньше вы очень тонко подметили: она нас Шекспиром, а мы ее Шиллером…

Градоначальником столицы был в ту пору генерал-майор В. В. фон Валь, о котором я не могу сказать ни хорошего, ни дурного. Его канцелярия работала четко, без проволочек, и потому «слезница» госпожи Шмидт сразу обрела законное движение по административному кругу, похожему на известный «круг царя Соломона». Быстро навели оправки, а сама бумага вскоре же оказалась на столе его превосходительства.

— Что за бред! — фыркнул Виктор Вильгельмович. — Сын подательницы уже совершеннолетний, сам писать умеет, но от него ходатайства не поступало. Из сего следует, что этот фрукт вполне доволен своей сожительницей. Так чего им надо?

Делопроизводитель счел своим долгом согласиться:

— Какой резолюционс видеть вам бы желательно?

Фон Валь уже вчитывался в другие бумаги, ворча:

— Они там сами кашу заварили, пусть сами и расхлебывают, а у меня своих дел по горло — кошку некогда высечь…

Александра Михайловна получила доношение обратно, украшенное такой резолюцией: «ТУТ НИЧЕМ ПОМОЧЬ НЕЛЬЗЯ».

— Как это нельзя, если можно? — возмутилась она. — Что за власть такая пошла, если отказываются помочь мне, честной женщине? Помню, в годы моей безмятежной юности… Разве такие бывали резолюции? Вспомнишь, так душа замирает…

Ее донос был отправлен 8 октября 1893 года, а через месяц был сооружен новый, более убедительный. Теперь, как того и желало градоначальство, бумага была составлена от имени самого «потерпевшего». Довнар писал, что упомянутая ранее особа О. В. Палем въехала в его квартиру, пользуется чужим имуществом, совместное проживание с этой особой уже невыносимо, почему он, проситель, и просит власть имущих оградить его от последующих притязаний Палем, чтобы означенную особу выселили не только из квартиры, но и вообще удалили ее из столицы, ибо ее нравственность внушает сильные подозрения.

— Этот молодой человек одним выстрелом желает убить двух зайцев. Для начала запросите одесское полицейское управление, — распорядился фон Валь, — подождем, что оно ответит?

Одесса отозвалась о нравственности госпожи Палем благоприятно, никаких грехов ее не указывая, и таким образом вопрос о выдворении из Петербурга отпал сам по себе. Но зато оставался животрепещущим вопрос о выселении из квартиры.

Виктор Вильгельмович расправил густую бороду:

— Ну что тут делать? Придется выселять, паче того квартира записана на имя Довнара, посему здесь потребуется и раздел имущества. Этим и прошу озаботиться канцелярию…

Рано утром Довнар появился в квартире, но пришел не один — его сопровождал Болеслав Туцевич, пристав полиции в чине подполковника. Довнар выглядел наигранно веселым.

— Здравствуй, — сказал он Ольге Палем, — сейчас предстоят неприятные минуты раздела имущества… Ты готова?

— После чего, — добавил Туцевич, — я буду вынужден по долгу службы проследить за вашим, мадам, выселением…

Это был удар, скрутивший Ольгу Палем в отчаянии.

Она заметалась, даже не понимая до конца, что происходит. Туцевич, человек деликатный, только покашливал, когда начинались споры — кому что принадлежит. По его словам, Ольга Палем сама «помогала Довнару укладывать вещи, то плакала, то говорила ему дерзости и укоряла, взваливая всю вину на его мать. Довнар при этом держал себя очень серьезно».

Оправдывая себя, он иногда шептал Туцевичу:

— Видите, как она цепляется за все мое? Мало ей, что разорила меня, я бывал вынужден тратить на ее прихоти по пять тысяч в год… ни стыда, ни совести! Хамка…

Это была ложь: как раз в это время личный капитал Довнара составлял сумму в 14 000 рублей (и были еще банковские чеки на несколько тысяч), а Ольга Палем, получая пособие от Кандинского, сама расплачивалась за квартиру, за услуги дворников и служанок. Но Туцевич этого, конечно, не знал и просил только поторопиться с разделом. Довнар уступал Ольге вещи, если на них имелась ее вышивка, цеплялся за шкаф и комоды, кричал, что трюмо никогда не отдаст:

— Это я платил! Одеяло тоже не трогай… Я тебе не солдат, чтобы накрываться шинелькой.

Свое барахло он сваливал в комнатах, а то, что доставалось ей, он вышвыривал на кухню. Туцевич за время службы в полиции всяких пакостей насмотрелся, но все-таки, улучив момент, он счел нужным выговорить Довнару:

— С женщиной, сударь, так не поступают.

— Так не жена же она мне!

— Тем более. Если любовницу бросают, так ее бросают со всей хурдой вместе, а не смотрят на бельевые отметки. Впрочем, извините. Не мое это дело. Я ведь только при исполнении служебного долга. Но вы пожалейте ее.

— Войдите и вы в мое дикое положение, — горячо нашептывал Довнар на ухо Туцевичу. — Как она, жалкая мещанка, посмела надеяться стать моей женой, женой шляхтича герба «Побаг»? Конечно, по-человечески ее можно пожалеть, но…

— Но она же вас любит, я по глазам вижу — любит.

— Да таких у нее, как я, знаете, сколько перебывало? По глазам вы не можете судить, что она бескорыстна.

— Однако, сударь, корысти с ее стороны я не заметил. Впрочем, — повторил Тущевич, — лирика — не моя профессия. Я лишь пристав полиции, а вы разбирайтесь сами, кому тарелка, кому вилка, кому спинка от стула, а кому ножка от кресла…

Когда имущество доделили, Довнар закрыл свои комнаты на ключ, а ключ от кухни он вручил Ольге Палем.

— Олечка, — разрешил ей Довнар, — ты в любой момент можешь забрать свои вещи, ибо кухня имеет отдельный выход на черную лестницу. Теперь я хотел бы с тобой попрощаться…

Вход в квартиру с парадной лестницы был для нее закрыт. Отныне она могла пользоваться лишь черной лестницей. Она сидела на табуретке в прихожей, даже не плача, слепо глядя перед собой, а Туцевич не знал, где найти нужные слова:

— Мадам, время позднее, жена сей день пироги пекла, давно ждет меня. Вы уж извините, но долг службы повелевает мне проследить за вашим удалением из этой квартиры…

Ольга Палем грустно улыбнулась Довнару:

— Спасибо за все… за все, что ты сделал. Вот была бы у тебя собака, интересно, выгнал бы ты ее так, как изгоняешь меня? А куда я денусь теперь? Ведь даже с проституткой не поступают столь безжалостно под утро, как ты со мною к ночи… Что же мне теперь? Самой сделаться проституткой?

— Слышите? — обратился Довнар к приставу. — Она еще смеет упрекать меня. Разорила, а теперь упрекает. Если вы полиция, так принудите ее удалиться.

— Да, я полиция, — не отрицал Туцевич, — но я еще никогда не бывал вышибалой. Госпожа Палем и сама уйдет…

Она спустилась по чистой парадной лестнице, освещенной газовыми рожками, в вестибюле швейцар Садовский читал газету.

— Дядя Игнатий, пожалей хоть ты меня…

— Бедная, кудыть же ты теперича?

— А не знаю! Пойду на Невский и первому попавшемуся… хоть за рубль, хоть за полтинник. Только б не это!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сказанного вполне достаточно, чтобы расставить верные ударения. Согласен, что раздел имущества всегда гадостен. Добавлю от себя, что однажды сам наблюдал нечто подобное. Люди, которых я считал интеллигентами, вдруг превращались в алчных зверей, хватая то одно, то другое, — и в этот момент я не узнавал их. Где же их прежние речи о человеческом достоинстве и душевном благородстве? В моем представлении любая мебель — это все-таки доски, а любая одежда — это все-таки тряпки.

На мой взгляд, в нашем прискорбном и материальном мире существует одно лишь мерило ценности — это книги!

Но Ольга Палем и Александр Довнар не книги делили…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Не надо плакать, — сказал инспектор Кухарский. — Я вас провожу к Михаилу Николаевичу, директору нашего института, он добрый человек и поймет вас… Прошу, мадам!

Директор Института инженеров путей сообщения Михаил Николаевич Герсеванов (1830–1907) был широко известен в научном мире. Соратник еще графа Тотлебена, человек образованный, автор многих научных трудов, он строил железные дороги в горах Кавказа, устраивал коммерческие порты в Черноморье, имея немалые заслуги перед отечеством. Сейчас Россия тянула рельсы в таежную синеву Приамурья, чтобы выйти к причалам Владивостока, и страна постоянно нуждалась в романтиках-путейцах, которых поставлял его институт. Герсеванов внимательно выслушал Ольгу Палем: Довнар всегда выдавал ее за жену, она получала письма на имя «Ольги Довнар», а теперь… теперь у нее ничего не осталось.