Пианисты - Кетиль Бьёрнстад

Хуже обстояло дело с Сюннестведтом. Он почти не мог говорить со мной после конца конкурса. У него изо рта пахло ржавым раскаленным железом.

— Ты этого не заслужил, мой мальчик, — только и сказал он, покачав головой, нахлобучил шапку и поспешил к двери.

Я чувствую жжение в глазах и в сердце. И думаю, что, может быть, рано или поздно Аня тоже поедет домой на трамвае. Тогда мы с ней останемся вдвоем. В течение вечера она несколько раз быстро взглянула на меня, но я замечаю, что теперь я ей менее интересен. Менее опасен, я не занял никакого призового места. Зато она дружески болтает с Ребеккой и Маргрете Ирене. Они втроем часто спускаются в туалет, чтобы там без помех посмотреться в зеркало. Мы сидим с Фердинандом Фьордом и пьем прохладительный напиток. Беседуем о пианистах, которыми оба восхищаемся. Об Арро, Гилельсе, Баренбойме. О том, у каких профессоров хотели бы заниматься в будущем, в какие консерватории постараемся поступить. Сегодня мы — два проигравших.

Я слежу глазами за Аней.

Кажется, она собирается уходить? Мне хочется проехать с ней на трамвае всю долгую дорогу домой. Когда она сморит на часы и встает, я тоже прощаюсь с уважаемым обществом. Вежливо пожимаю руки всем членам жюри. Самый старый из этих усталых пожилых людей загадочно смотрит на меня и говорит:

— Твоя трудность в том, что тебе кажется, будто ты играешь хорошо, лучше, чем на самом деле. Но продолжай заниматься, молодой человек, постоянно и неутомимо. Рано или поздно, ты обречен на успех.

Я гляжу на волоски у него в ноздрях и киваю. Некоторые волоски уже седые. Что ему известно о моем будущем? Я что-то бормочу в ответ.

Остальные тоже начинают собираться. Аня не единственная. Мы все вываливаемся на улицу. Аня — первая. Мы — за ней. Идет снег. Большие влажные хлопья. Как будто мы вдруг оказались в одном из стеклянных шаров нашего детства.

Неожиданно я замечаю Человека с карманным фонариком. Он ждет свою дочь. «Амазон» стоит с работающим мотором и распахнутой дверцей. Жена нейрохирурга, гинеколог, стоит рядом с мужем. Они видят только Аню. Я успеваю услышать несколько вопросов о том, было ли ей весело и где ее диплом. Я недоволен. Они намерены сами отвезти ее домой. Но тут я замечаю, что в машине есть свободное место.

— Можно мне поехать с вами? — спрашиваю я.

Брур Скууг смотрит на меня сквозь маленькие очки. Он видел меня и раньше, в темноте, но не смог разглядеть. Теперь он как будто узнает меня, мальчика, живущего по соседству, того, у которого мать утонула в водопаде. Еще у него есть сумасшедшая сестра. Пока мы ели жаркое, люди кое-что рассказали друг другу. Я вздрагиваю, увидев в Анином лице некоторое сходство с ним, мне это неприятно. Его глаза пристально смотрят на меня.

— Ты что, тоже живешь в Рёа? — насмешливо спрашивает он, словно защищаясь от утвердительного ответа.

— Да, на Мелумвейен, — отвечаю я.

— Очень жаль, — говорит он, бросив быстрый взгляд на жену и дочь, — но у нас нет свободного места.

Однако место есть! Даже целых два. Но я не спорю, вежливо раскланиваюсь и топаю на трамвай.

Отец ждет меня. В доме тихо. Но я чувствую, что Катрине дома. Она уже легла. Отец сидит с бокалом вина и смотрит на стену. На столе перед ним раскрытые планы домов. Он надеется перестроить под конторы несколько квартир в Старом городе.

— Где она? — спрашиваю я.

— Ей нужно проспаться. Она выпила.

— Как это выпила? — Я смотрю на него. У него на лице страх и отчаяние. Мне кажется, я никогда не уважал его. Он всегда и во всем опаздывает, думаю я. Появляется, когда все главное уже позади. Если бы в то воскресенье он был проворнее, мама теперь была бы жива.

Ему не по себе. Он говорит очень тихо. Не хочет будить Катрине.

— Она просто сама не своя, Аксель. С нею творится что-то непонятное.

— Еще бы! Ты это только теперь заметил?

— Я не знал, что это настолько серьезно.

— Что вы делали после концерта?

— Я привез ее домой. И она захотела сразу же лечь.

— Надеялась, что легко отделается? Она хоть понимает, что она мне испортила?

— Да, понимает. И я тоже. И все-таки не суди ее слишком строго.

Я не в силах выносить эту болтовню. И направляюсь в комнату Катрине. Пусть не думает, что она сильнее меня. Ее комната — запретная территория. Даже когда в доме никого нет, я не смею туда заходить. К тому же она запирает все свои ящики и шкаф.

Катрине лежит на кровати, она не спит. Она знала, что я приду к ней. Глаза у нее большие и черные, она садится, и я вижу ее ночную сорочку. Старую сорочку с Белоснежкой, в которой она спала еще при маме. Я сажусь на край кровати, чувствую запах алкоголя. И чего-то еще.

— Зачем ты это сделала?

Она умоляюще смотрит на меня и молчит. Я не собираюсь приставать к ней с вопросами. Могу подождать.

— Я только хотела подбодрить тебя, Аксель.

Катрине падает на спину, оказывается, она пьянее, чем я думал.

— Подбодрить?

— Ну да, как в гандболе. Когда бросают мяч. Ты сам знаешь. Тогда обязательно кричат.

— Господи! Но ведь это музыка, Катрине! Ты хоть понимаешь, что такое музыка?

Она начинает плакать.

— Я гордилась тобой. Ты так прекрасно играл. Я так растрогалась. Была потрясена. К тому же Ане тоже кричали «браво!» Мне хотелось, чтобы и ты пережил это. Ты играл ничуть не хуже, чем она.

— Но победила на конкурсе она, а не я! Я не получил даже никакой жалкой премии.

Я сам едва не плачу.

— У меня не было злого умысла, — всхлипывает она.

— У тебя не было вообще никакого умысла.

— Как я могу это исправить?

— Исправить это уже невозможно.

Я выхожу из комнаты и закрываю дверь. Катрине рыдает как ребенок.

Отец сидит на тахте.

— Ее нельзя оставлять в таком состоянии, — говорит он.

— Это пройдет. — Я смертельно устал, устала каждая клеточка моего тела. — Все проходит.

Но ничто не проходит.

Я проиграл Конкурс молодых пианистов 1968 года. Правда, я был финалистом, но кто из нас не проходил в финал? Самородок из Вейтведта, которому вообще-то следовало изучать медицину, разодетый болван из Аскера, собиравшийся поставить все на изучение архитектуры? Что означало для них проиграть конкурс? Ничего. Не то что для Фердинанда Фьорда или меня. Три женщины на пьедестале с премиями и дипломами. Мы с Фердинандом получили только дипломы. Мы, которые должны были стать настоящими музыкантами, проиграли.

Катрине стоит на кухне с распухшим лицом.

— Давай поговорим об этом, — просит она.

— Говорить больше не о чем, — отрезаю я.

Что она хочет, убить сразу двух зайцев? Что-то в этом напоминает мне маму. Катрине хочет привлечь к себе внимание. Показать, что несмотря ни на что, она важнее всего.

— Ты не так интересна, — говорю я и, чтобы окончательно добить ее, прибавляю: — А то, что произошло, было и вовсе глупо. Ты сообщила всему миру, что ты совершенно сумасшедшая. Твое дело.

Она снова начинает плакать.

Но это длится недолго. Ей надо идти на работу. Катрине смотрит на меня ледяными глазами.

— Тогда больше никогда не будем об этом вспоминать, — говорит она.

Намерена решать все сама? — думаю я. Думает, что может единолично решить, исчерпан конфликт или нет? Мне хочется, чтобы она поняла, какое зло она мне причинила. Но когда отец и Катрине уже ушли, когда дом опустел и я остался один на один со своими мыслями, я невольно думаю и об Ане Скууг. Она победила независимо ни от чего.

А если бы я получил второе место, то, которое досталось Ребекке? Второе место на Конкурсе молодых пианистов 1968 года? Открылись бы тогда для меня двери консерваторий? Поклонились бы мне знаменитые профессора — доктор Лейграф в Германии, доктор Сейдльхофер в Австрии, мадам Лефебюр во Франции, Илона Кабош в Лондоне, Рудольф Серкин в Филадельфии?

Едва ли, думаю я. Едва ли. А в таком случае мне достаточно и диплома. Финалист. Невыразительное начало карьеры. Но это лучше, чем унизительное второе место. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Да, хорошо смеется тот, кто смеется последним, думаю я, направляясь на трамвае из Рёа в Сёрбюхауген, чтобы пересесть там на трамвай, идущий в Беккестюа.

Катрине там сейчас нет. Она в Национальной галерее. Это я знаю точно.

А вот Желтая Вилла — есть. На Бьеркелюндсвейен. Стоит там, как и стояла.

Что я здесь делаю? — думаю я. Какое совершил здесь преступление, чтобы возвращаться на это место? Кому и за что хочу отомстить? Мое бешенство обращено на этот дом. На Желтую Виллу, где в последние месяцы Катрине была частой гостьей. Что за дела вершатся там, за этими стенами? Что довело ее до такого состояния? Сделало невменяемой?

У меня есть одна тайная мысль, но я гоню ее от себя: там должно быть два человека, а потому я могу досадить одному и навредить другому. Ноябрь. Понедельник, день перевалил за половину. Пахнет капустой и коксом, березовыми дровами и свининой. В окнах загораются первые огни. Я иду по снегу. По-моему, за ночь его выпало больше метра. Повсюду лежат сугробы.