Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуй, куда же ты торопишься? — пропела Настя и подалась вперед. В одной исподней рубашке она шла с легкостью русалки и манила смеющимся сверкающим взглядом.
— Не бойся, бирюк! Я одна-одинешенька! Не то что в прошлый раз!
Неприкрытая Настина краса притягивала и страшила. Хотелось сорваться с места, ветром пролететь по ельнику и где-нибудь скрыться, долго-долго лежать с закрытыми глазами, чтобы забыть увиденное. А Настя расцветала в новой жаркой улыбке, без слов двигалась вперед. Вот она, как на пружинах, подпрыгнула, и Федор почувствовал, как ее руки сжали ему шею, мокрые волосы коснулись лица.
— Никуда не уйдешь, пока сама не отпущу… понял или нет? Никуда!..
Из груди Насти вырывалось частое дыхание, в глазах сверкали молнии. Федор ощутил, как им овладевает безволие. И в эту минуту встала перед глазами Феклуша. К рукам вернулась сила, и Федор отстранил Настю.
— Пошто так делаешь, ошалелая? С приказчиком, теперь со мной! Кем тебе Кузьма доводится?
Настя, построжевшая и остывшая, стояла на одном месте. В глазах — обида и горькая насмешка. И вдруг она заговорила зло, отрывисто:
— Люблю тебя, потому и лезу! А Кузьма с приказчиком по мне вот что! — Настя сочно плюнула на камень, начисто растерла босой ногой. Потом круто повернулась и поспешно ушла на прежнее место, где лежал сарафан.
Федор шагал напрямую, через самую гущу ельника. Корявые ветви хлестали по лицу. Вдогонку неслись колючие Настины слова, в уши хлестал обидный смех.
— Мужик называется! Ха-ха! Тебе со святыми монахами по пути! Только и мужского, что имя!..
Федор застал приказчика перед самым его отъездом с рудника. В Колывань ехали вдвоем дорогой, потемневшей от рудной пыли. Приказчик был сдержан в разговоре и, видимо, удручен нежелательным соседством. Всю дорогу Федор рассказывал о рудных поисках и только в Колывани отважился на просьбу.
— Отпусти, Мокеич, меня с Соленым ден на десяток. Зимой отробим, где пожелаешь.
— Это для чего еще? — спросил встревоженный приказчик и вдруг заюлил хитрыми глазами, словно прозрел в мыслях. — Не бугровать[6] ли уж? Ай клады заприметили где?
— Не-е… семью Соленого привезти.
— А-а-а! Невесту, стал быть, заодно. Тут подумать надо. От твоего кулака в моей шее и поднесь боль ощутима. Зря поперек дороги становишься, Федор. Ой, зря!
Федор насупился. С минуту молчал, обдумывал и вспыхнул как порох.
— Не пускаешь? Без твоей подмоги невесту привезу. За Настю не кори! Бог свидетель, что заслужил кулака. И наперед от того не зарекайся!
Приказчик таил в душе восхищение: «Ну и характерец! Настоящий кремешок кресальный! А вот хитростью бог обидел. Прямодушен, как малое дитя…» Потом вернул поспешно уходившего Федора.
— Чего вспылил?.Нешто годится такое со старшими? Я ить так сказал… любое дело без думки не вершу. И надумал я сейчас для тебя утеху — ступай за невестой. И лошадьми на этот раз помогу, хотя почти все в работе.
За словами согласия скрывалась надежда: «Авось пооботрется угловатый камешек, кругленьким да податливым станет…»
* * *
Филипп Трегер благополучно добрался до Петербурга. День-другой блаженствовал в кругу домочадцев и друзей-соотечественников. После занялся делом.
Радужные надежды штейгера омрачались непредвиденными проволочками. Не так просто оказалось обратить на себя внимание императрицы или ее приближенных. Во все выезды самодержицы стража не подпускала к ней посторонних людей и на пушечный выстрел. Отчаявшийся Трегер написал тогда обстоятельное доношение на имя главноуправляющего царским кабинетом Ивана Антоновича Черкасова. Доношение застряло где-то в канцелярских приемных.
Шли дни, а Трегер пребывал в томящей душу неизвестности. Порой овладевали им приступы малодушия, невольно думалось: «Ничего не выйдет из моей затеи. Демидов хитер — сумел себя оградить от напасти прежде, чем я появился в Петербурге…»
Черкасов все же получил доношение Трегера и при первой возможности представил на резолюцию императрице Елизавете Первой. Та заинтересовалась доносом и в разговоре с Черкасовым высказала свое недовольство:
— Каково, барон, а? Демидов золото с серебром добывает, а императорская казна впусте! Проверьте. Если тот немец говорит сущую правду — наградить немедля… — Императрица прервала речь, после заминки спокойно пояснила: — За лживый донос сами знаете, как наказать…
По приказанию Черкасова колыванское золото и серебро немедленно апробировали на монетном дворе. Искусные пробирщики подтвердили, что металлы самые натуральные и высоких проб.
Трегер дрожал от счастья. Не раз и не два роскошная придворная карета на глазах у всех соседей увозила его из дому. В заключение всего Черкасов приказал выдать Трегеру двести рублей из кабинетских сумм. Было отчего гордиться перед малопреуспевающими соотечественниками!..
Императрица, решив отвлечься от государственных дел, уехала в Москву и беспечально проводила время в роскошном дворце гостеприимного князя Головина в окружении ближайшей свиты.
Как только стало известно о доносе, Демидов стремглав поскакал в столицу, бросив самые неотложные дела. План у Демидова прост. Личным свиданием с императрицей хотел предварить кляузу саксонца, откровенно признаться в открытии серебра и золота и добиться монаршего покровительства своему Колывано-Воскресенскому заведению. Узнав в пути, что императрица в Москве, Демидов с удовлетворением подумал: «Тем лучше. Ближе конец задуманному…»
Императрица приняла Демидова приветливо:
— Здравствуй, уральский отшельник! Никак присосало тебя к камням, что так долго глаз не явишь! Рада видеть, рада видеть!
Во все время в Москве хорошее настроение не покидало императрицу. Князь Головин считал, что в том первая заслуга — его. Ведь не кто-нибудь, а именно он создавал все условия для безмятежного времяпрепровождения царствующей особы. За обильным столом, за игрой в карты, при осмотрах достопримечательностей древней столицы разговоры о серьезном растворялись в остроумных шутках кудесника-хозяина. Даже самые прожженные придворные в эти дни оглашали головинские покои, против обыкновения, откровенным смехом. На всем, что предлагалось вниманию императрицы, лежала печать беззаботности и веселья.
В тот день императрица облачилась в светло-вишневое платье из китайского шелка с малиновыми разводьями. Шурша бесчисленными складками и длинным шлейфом, она проследовала к карточному столику. В числе приглашенных на игру оказался и Демидов. Он играл с предосудительным азартом юноши, делал высокие ставки на никудышную карту и, конечно, проигрывал. И, проигрывая, бросал сверлящие, вопрошающие взгляды на императрицу. Та отвечала невинной благосклонной улыбкой. Порой даже смеялась. «Вроде императрица ничего еще
