Честь - Трити Умригар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анджали пришла в больницу и сообщила, что Абдул мертв. Она побежала звать врачей, когда я закричала и попыталась выдернуть капельницу. Она собрала деньги и заплатила за три операции, благодаря которым я теперь могу говорить и держать ложку рукой, оплавившейся, как воск. Она сказала, что будет вести мое дело бесплатно, чтобы показать миру, что я принадлежу себе, а не своим братьям. Она была первым и последним человеком, сказавшим, что любовь к Абдулу не грех и меня не нужно за нее наказывать.
Не стану скрывать, я боялась. Я никогда не была в полицейском участке. Никогда не сидела напротив полицейского инспектора, здоровяка, уважаемого человека, и не смотрела ему в глаза. Согласно обычаям моей деревни, те, кто ниже рангом, должны всегда сидеть чуть ниже; люди низшей касты должны сидеть ниже людей высокой касты, младшие — ниже старших, женщины — ниже мужчин. Дома, когда мои братья лежали на кровати, мы с младшей сестрой Радхой сидели на полу на корточках. Так было всегда. Но в полицейском участке Анджали сказала, что я должна сесть на стул на одном уровне с инспектором.
Никто не хотел, чтобы дело снова открыли. Моя свекровь сказала, что я и так принесла им одни несчастья, выйдя замуж за ее сына. Соседи-мусульмане жаловались, что из-за меня их маленькая деревня в опасности. Все соглашались, что мои братья, индуисты, поступили правильно, отомстив за бесчестье, которое я навлекла на семью, обручившись с Абдулом. Даже соседи и друзья Абдула, те, что его любили, считали, что он поступил противоестественно, приведя в дом невесту-индуистку. В Бирваде есть поговорка: «Мангуст рядом со змеей не ложится». Индуисты и мусульмане — как мангуст и змея. А еще соседи сказали: разве смогу я выиграть процесс против братьев, если женщине самой природой уготовано быть слабее мужчины и подчиняться его власти?
Сам Рупал заявил, что к нему явился Бог и предупредил, что мне предстоит тысячу и один раз переродиться низшим существом, если я не отзову заявление на братьев. Мол, в следующей жизни я стану презренным червем и буду ползать под ногами у людей, а те — меня топтать. Так действует индуистский закон перерождения и кармы. Если я продолжу свое злое дело, грозился Рупал, то навек застряну в повторяющемся круге жизни и буду каждый раз рождаться все более и более низменным созданием. Мой кармический долг — простить братьев и покаяться в грехах. Рупал предупредил, чтобы я не слушала Анджали; мол, ее дьявол прислал, чтобы меня развратить, она — исчадие ада.
Когда посланник Рупала сообщил мне об этом, я сразу поняла, что должна сделать: послушать Анджали. Меня и так мужчины всю жизнь топтали. И так относились ко мне как к червю. Даже если бы сам Бог придавил стопой мою голову, ниже, чем сейчас, я бы уже не пала.
И зернышко, маленькое зернышко, что росло в моем животе… Что я скажу этому зернышку, когда оно спросит, сделала ли я что-нибудь, чтобы восстановить честь его отца и отомстить за его гибель? Ради моей маленькой Абру я ходила с Анджали в участок и спрашивала, внесли ли братьев в список обвиняемых. Мудрая Анджали знала, как поступить. Она рассказала обо мне Шэннон, женщине с волосами красными, как огонь. Узнав, что белая женщина, иностранка, интересуется их липовым расследованием и задает вопросы, полицейские занервничали.
Братья отняли у меня мой брак и превратили его в головешки. Рупал пытался меня запугать, сказал, что я превращусь в червя. Так было всегда: тысячи лет назад даже наш бог Рама испытывал добродетель своей жены Ситы, заставив ее взойти на костер — агни парикша, испытание огнем. В отличие от меня, Сита вышла из огня невредимой. Впрочем, я же не была женой бога; я была женой простого смертного, доброго человека.
Я рассказала об этом Анджали, и та велела мне забыть о старых сказках.
— Послушай, Мина, — сказала она, — когда ты смотришь на себя в зеркало, что ты видишь?
Я заплакала.
— Лицо, которым пугают малых деток, — ответила я, — изувеченные руки калеки.
— Именно, — кивнула Анджали. — Поэтому ты должна научиться заглядывать внутрь себя. Смотреть на себя по-новому и видеть истинную Мину. Огонь многое у тебя отнял, но ведь что-то осталось. Понимаешь?
Я не понимала.
Тогда Анджали сказала кое-что, чего я раньше не знала. Она объяснила, как закаляют сталь.
В огне.
Глава десятая
Здоровый глаз Мины был кротким и боязливым, как у олененка, и Смита сделала над собой усилие, чтобы продолжать смотреть в ее изуродованное лицо и не отводить взгляд. По левой стороне ее лица словно сошел поток лавы, разрушив все на своем пути. Он тек с середины лба, навек закрыл левый глаз, расплавил левую щеку и остановился под левой губой. Хирурги сделали все, что смогли, но работали неуклюже, будто сами понимали, что поделать ничего нельзя. Сидя в убогой лачуге Мины, Смита чувствовала на себе неодобрительный взгляд ее свекрови: та злилась, что они с Моханом явились без предупреждения. Единственным светлым пятном в тесной мрачной хижине была дочка Мины — Абру; та тихо сидела в уголке и иногда подходила к матери и садилась ей на колени. Иногда она брала прядь ее волос и засовывала в рот; здоровый глаз Мины при этом добрел.
— Как дела у Шэннон? — спросила Мина. Голос у нее был мягкий, тихий, разобрать слова было непросто.
— У нее все хорошо. Ей уже не так больно. Передает привет.
— Я буду за нее молиться. — Мина закусила губу. — Она обещала приехать, — пробормотала она, — когда судья вынесет вердикт.
— Извините. — Смита незаметно достала блокнот. — Что вы думаете? — спросила она. — По поводу вердикта.
Свекровь не дала Мине ответить.
— Ха! Иностранка обещала нам пять тысяч рупий. За репортаж. И где эти деньги?
Смита не сводила глаз с Мины; та посмотрела на нее и коротко, почти незаметно покачала головой. Смита повернулась к свекрови.
— Мы не платим героям статей, джи, — объяснила она и порадовалась, что еще может что-то сказать на хинди. — Вы, видимо, неправильно поняли, что сказала моя коллега.
— Арре, вах! — враждебно прошипела женщина. — Сидишь в моем доме и смеешь обвинять меня во лжи?
— Амми
