Руны Вещего Олега - Валентин Гнатюк

Тропа разделилась. Потворник заколебался на мгновение, – разум твердил, что надо идти к избушке, ведь лечёба уже закончена и кудесник, наверное, отдыхает, а ноги сами несли в противоположную сторону. Дубок со всех ног помчался к реке, словно боясь опоздать.

Он выбежал к мовнице на берегу, и первое, что увидел около старого сруба, – это недвижно распростёртое тело отца Хорыги. Дальше лежали ещё двое мёртвых – один в огнищанской одежде. Слёзы хлынули сами собой, юноша бросился к учителю. В груди старого волхва зияла рубленая рана, правое плечо и бок тоже были изрублены, рядом лежал топор, а земля вокруг была истоптана и щедро обагрена кровью. Кровь была и на бревне, которое Дубок использовал в воинских управах. Обычно оно было прислонено к стене мовницы так, чтобы на него не попадал дождь.

– Вот и подручный старого колдуна вернулся, а то бегай за ним по лесам, – услыхал он сзади издевательски-довольный голос и, обернувшись, в расплывчатом тумане слёз в нескольких шагах перед собой узрел тех троих, что шли за ним по следу. Тут же из-за мовницы выехали два не замеченных им ранее всадника.

Горе от потери родного человека и порождённая им ярость выплеснулись в отчаянный, похожий на вой ночного зверя крик. Способность действовать телом быстрее, чем мыслью, снова спасла потворника. Он гибкой волной простёрся над истоптанной землёй, подхватил своё бревно и, не останавливая движения, бросил в стоящего одесную усатого, который едва успел уклониться от необычного «метательного орудия» и выставить свой кинжал. Но Дубок нежданно для воина прянул не на него, а в сторону, и, выбросив вперёд обе руки, «рыбкой» пролетел под брюхом коня, на котором подскочил один из воинов, и, коснувшись травы, живым клубком покатился по ней. Испуганный конь прянул вбок, а юноша помчался по берегу реки, которая благодаря старой, но ещё достаточно прочной деревянной плотине, видимо построенной бобрами, разливалась здесь, образовывая озерцо. Всадники с воинами ринулись вдогонку, молодой выстрелил из лука, но ученик волхва успел пробежать по бревну, что одним концом покоилось на берегу, а другим – на козелке из жердей, образуя мосток, и, снова выбросив руки вперёд, нырнул в воду. Воины остановились. Подбежавший молодой быстро извлёк и вложил в тетиву лука вторую стрелу, приготовившись к стрельбе, как только в воде появится голова отчаянного беглеца. Но мгновения пролетали, а он всё не появлялся.

– Куда он подевался, может, утоп? – озадаченно спросил один из воинов.

В это время показались трое всадников во главе с десятником, – они возвращались от избушки волхва, в которой производили сыск.

Воины рассказали ему про молодого колдуна, который вернулся, а потом, видно, от горя утопился.

– Ладно, скоро стемнеет, в Киев пора возвращаться, – озабоченно молвил десятник. – Про потворника сего никому ни слова. Нам велено было старого чародея кончить, про молодого разговора не было, а небыль, как говорится, на быль не повесишь. Добро ещё, Зигурд озаботился, чтоб тяжёлого больного привезти, при лечении таких колдуны на время силу свою теряют.

– Ага, коли он в немощи двоих добрых воев порешил, то что бы с нами сотворил, будь в силе своей колдовской, – с опаской в голосе молвил пожилой воин с киевским выговором.

– Всё, быстрее отсюда! Надо засветло из этого проклятого леса выйти. Вы трое, – десятник указал на тех, что шли по следу Дубка, – заберёте Будилу и Иггельда, в Киев доставим, они по христианскому обряду схоронены должны быть.

– А волхва, может, тоже утопим? – предложил кто-то.

– Ещё возиться с ним, – фыркнул десятник. – И так звери сожрут. Только амулет колдовской с него снимите, Зигурду передадим.

Дубок сразу пронырнул, как делал каждое утро при омовении, к плотине и вынырнул в бывшей бобровой хатке. Сквозь сплетение сучьев и ветвей он наблюдал за убийцами, слушал их речи, пока они не покинули берег реки. Без единого всплеска переплыл отрок снова к мостку, взобрался на него, чутко ловя все привычные звуки родного леса. Сейчас он выкрутит порты и рубаху и пойдёт вслед за убийцами отца Хорыги. Они должны непременно поплатиться за то, что свершили. Как бы в раздумье он дважды вынул и вновь вставил в ножны свой нож, с которым почти никогда не расставался, – то гриб срезать, чтобы не повредить грибницу, то корень выкопать, то бересту добрую для туеска или для писания добыть, – много для чего в лесной жизни нож необходим. Но теперь для него есть задача, которую Дубок ещё никогда не совершал в своей жизни. Как лепше поступить? Навести на убийц обману и заставить их бродить до утра кругами по ночному лесу, подкрадываясь и убивая по одному? Он это сможет, и убить без единого звука, даже если нет оружия, он тоже, наверное, в состоянии, ведь одними и теми же волнами-трепетами можно излечить человека, а можно и убить. Потом вернуться и схоронить отца Хорыгу или сжечь на великом кострище. Как правильней?

– Отче, я сейчас пойду и покараю твоих убийц… – тихо прошептал юноша.

– Ни обо мне и ни о себе ты думать не должен, а о книгах бесценных, о мудрости, волхвами многие века сберегаемой, мыслить обязан, вот о чём! – вдруг будто в яви услышал он голос старого Хорыги. – Дороже наших жизней те знания, что заключены в древних книгах и свитках. Они суть – связующая нить тысячелетней мудрости волховской. Теперь только ты один о них ведаешь и можешь людям передать. А с убийцами Дивы лесные разберутся, их жалкие жизни не стоят и одного листка тех бесценных письмен…

Потворник замер: не услышит ли он ещё голоса наставника из Нави. Но всё было тихо, только ночные птицы подавали свои голоса или шуршали лесные обитатели в травах и кустах. И вдруг затуманенным взором привиделось, как утром из ближней веси приходит женщина с корзинкой и застаёт отца Хорыгу мёртвым. Забыв о корзинке с дарами, она с плачем бежит обратно, потом приходят люди и с почестями сжигают тело старого волхва на большом кострище.

– Уразумел, отче, прости за необдуманное, – снова прошептал потворник и бесшумным шагом двинулся вдоль плотины. Пройдя её, в зарослях рогоза в сгустившейся темноте не сразу отыскал малую лодчонку. Загребая небольшим веслом, он поплыл по течению, чтобы избежать возможности новой встречи с княжескими воинами.

С самого пробуждения день был каким-то особенным. Гроза проснулся, как всегда, на рассвете, но шевелиться не хотелось, тело было ещё расслаблено и пребывало там, в ночных грёзах. Во сне он снова видел дом, родителей, братьев и сестёр. Они с Калинкой, как в детстве, играли в прятки, и младший смеялся заливисто и счастливо. Потом появилась Звенислава и почему-то, как мать, молча гладила его по голове. И от этого присутствия и прикосновения на душе было так хорошо, до дрожи, что на глазах выступили слёзы, хотелось подольше растянуть эти мгновения до пробуждения в явь. Пастух поворочался на своём ложе из травы, выпростался из-под бараньих шкур и услышал первые голоса птиц, уже начавших приветствовать божественное светило, дарующее жизнь всем – от мелкой, почти невидимой глазу букашки до огромных дерев, как тот Священный Дуб, который срубил греческий философ Иллар.

Приподнявшись, Гроза узрел первые лучи солнца, пробившиеся сквозь утренний туман и редкую крону сосны, под которой он ночевал. Может, благодаря чудному сну сегодня все чувства были обострены и пробуждающийся божий мир ощущался как-то по-особому ярко и зримо. Первой птицей, которую он увидел в небе прямо над собой, был огромный ворон. Гроза не знал, тот ли это старый знакомый, который жил близ их селения, или другой, но такой же вещий и мудрый.

– Здрав будь, старина, что ты решил мне поведать, коль явился первым? Может, смерть близко ходит, что ж, благодарствую за напоминание, буду осторожен, мне пока помирать никак нельзя.

Пастух потянул в себя свежий горный воздух, ощущая, как чистой струёй потёк он по телу от головы до кончиков пальцев, насыщая каждую клеточку благодатной силой жизни. Одновременно он чуял, как то же самое происходит вокруг: как солнечные лучи будят и насыщают каждую травинку, согревают поверхность молчаливых камней и стволы тысячелетних можжевельников и они раскрываются навстречу новому дню. Искривлённая сосна, предоставившая ему ночное убежище, цепко ухватившаяся корнями за каменные расщелины, тоже вдохнула этот живой свет и заискрилась на солнце капельками смолы.

Гроза снова прикрыл очи, чтобы во вздохе единого пробуждения теснее слиться с сосной, камнями, клубами тающего утреннего тумана, просыпающимися птахами и зверями. Сегодня у него это получилось очень здорово, давно так не было! Он почувствовал себя огромным и невесомым, частицей одновременно всего сущего. И услышал, как где-то вдалеке по его каменной груди, пугая чутких птиц и животных, движется отряд верховых, как сторожко идут всадники, озираясь по сторонам. Этот путь опасен, но короток, и жители долины обычно не ожидают нападения со стороны гор.