Маршальский жезл - Карпов Васильевич

– Никаких осложнений? Обошлось? Ну, рад за тебя. Давай втягивайся в дела, в роте все по-прежнему, ближайшая большая задача - подготовка к ротным учениям с боевой стрельбой. Усвоил?

– Ясно.

Старшина еще раз внимательно и добро оглядел меня от фуражки до сапог и по-семейному просто сказал:

– Ну иди к своим ребятам.

Весь вечер был веселый и приятный. А через два дня опять радость. Вернулся в роту Кузнецов. Голова у него еще забинтована. Он очень похудел. Бледный. У меня гулко застучало сердце, когда я его увидел. Степан взял меня за руку, повел к своей кровати. И никто не пошел за нами. Все понимают: мы друзья и нам надо поговорить наедине.

А мы всего-то и сказали:

– Ну как?

– Ничего.

– А ты?

– И у меня нормально.

Вот и все. Только за руку держал я его, и что-то теплое прошлось по сердцу. Может быть, это и есть мужская сдержанность?

В воскресенье вечером подошел Куцан. Веселый, глаза светятся как-то по-новому.

– Слышь, Агеев, меня в комсомоле оставили. Строгача дали и на этом ограничились. Очень я их просил, чтобы не исключали. Объяснил… Вот, значит, поверили.

– Что ж, поздравляю. А на нас ты не обижайся: на собрании мы тебе хоть и резко, но правду говорили.

– Обиды нет. Я сам многое понял. Как вы меня тогда через поток несли! Помнишь?

– Любого понесли бы, не только тебя. Обстановка требовала.

– Любого - это правильно. А вот меня понесли - это совсем другой разговор! Я ведь понимаю. Ты не думай, что Куцан не понимает. Я все понимаю. Словно крещение было для меня в той воде, в ту ночь. В другую веру меня обратили.

Офицеры думают, только они нас изучают и воспитывают. Не каждый из них знает, наверное, что мы к ним тоже присматриваемся, даем оценку поступкам, определяем, насколько хорошо знают они свое дело, и, наконец, приглядываемся, что они собой представляют без погон, звездочек и званий, просто как люди.

На занятиях по строевой подготовке сотни раз повторяем одни и те же приемы: направо, налево, кругом. Особенно трудно выполнить поворот «кругом». В одиночку получается, а строем - разнобой. И опять все сначала: делай - раз, делай - два!

Смешно, анахронизм какой-то: час назад изучали ядерное оружие, его поражающие свойства на различной местности и в укрытиях, и вдруг после таких новшеств века - примитив: ать-два, налево, направо. Так было, наверное, еще при египетских фараонах, тысячи лет до нашей эры.

Лейтенант Жигалов старательно обучает нас этим древнейшим азам:

– Показываю еще раз!

Делает четкий, изящный и правильный поворот «кругом». Наблюдая за Жигаловым, за его почти артистическими движениями, я вдруг прихожу к выводу: военные команды - это великое открытие, равное изобретению колеса в механике или таблице Менделеева в химии. Не шучу. Огромный смысл заключен в одном-единственном слове команды! Если на минуту допустить, что это открытие еще не произошло, то, чтобы построить отделение, нашему Волынцу пришлось бы сказать следующее:

«Отделение, всем стать лицом ко мне так, чтоб носки сапог ваших были на одной линии, каждый должен держаться прямо, каблуки соединить вместе, а носки развернуть по линии фронта на ширину ступни; ноги в коленях выпрямить, но не напрягать; грудь приподнять, а все тело несколько подать вперед, подобрав живот, но не сгибаясь в пояснице; плечи развернуть ровно; руки свободно опустить, чтобы кисти, обращенные ладонями внутрь, были сбоку и посередине бедер, пальцы подогнуть; голову держать высоко, не выставляя подбородка, смотреть прямо перед собой!»

Но вместо пространной речи сержант произносит лишь слово: «Становись!» И мы мгновенно выполняем все, что сказано выше: и носки сапог, и подбородки, и руки, и глаза - все будет на своих местах. Да, великий мудрец додумался заменить длиннющие объяснения одним или несколькими словами команды.

Представляю себе, что бы творилось без четкой команды. Каждый офицер по-своему, в меру своего развития и красноречия, толковал бы, каких действий он требует от подчиненных. А солдат тоже - каждый на уровне своих способностей и сообразительности - понимал бы и выполнял то, что от него хотят. Причем грамотные и понятливые наши ребята - это одно, а солдаты какого-нибудь шестнадцатого или даже Девятнадцатого века - совсем иное. А в бою? Там вообще нельзя длинно говорить - времени нет, все схватывай с полуслова! О «размещении военнослужащих и подразделений для их совместных действий» создана целая наука. Жаль только, что неизвестен первооткрыватель. Ему следовало воздать почести. Он сделал полезное дело на века. В самом ультрасовременном космическом деле, где все другие науки делают лишь первые открытия, «строевая» сторона этого сложнейшего вопроса определилась сразу же. «Старт!» - и, пожалуйста, есть старт. «Пуск!» - извольте, межзвездный корабль ринулся в космос. Сотни людей около сложнейших механизмов и аппаратов в считанные секунды проделывают работу, необходимую для взлета корабля. Все четко знают, что в какую долю секунды надо сделать каждому по этой команде - «Пуск!».

…В ротном наряде стояли мы четверо. Дежурным - сержант Волынец, дневальными - Скибов, Умаров и я. По очереди следим за распорядком дня, моем полы, вытираем пыль, подравниваем кровати. Ночь разделили поровну.

Я поднялся в половине первого, чтобы сменить Скибова. Все спали. Никита стоял у окна, недалеко от тумбочки дневального, и смотрел в темный, ночной двор. Я умылся, размялся и подошел к Скибову.

Окна в домах напротив были темные, только одно ярко светилось. На это окно и смотрел Скибов.

– Знаешь, почему оно светится? - спросил Никита.

– Нет.

– И не замечал, что огонь в нем дольше других горит?

– Нет.

Скибов лукаво улыбнулся:

– Окошечко это очень любопытное…

Окно меня не интересовало, я так и сказал об этом Скибову.

– Зря, - покачал он головой. - Загляни - и поймешь, отчего оно долго светится.

– Ты-то глядел? - спросил я равнодушно.

– Много раз.

– Ну и что там?

– Сам глянешь - узнаешь.

– Зачем? Достаточно того, что ты это сделал… Мне ни к чему, да и неприлично в чужие окна заглядывать.

Скибова явно распирало желание рассказать мне что-то интересное. Не спрашивая, буду ли я его слушать, он быстро заговорил:

– Я давно это окошко приметил. Не первый месяц поглядываю на него. Сперва просто смотрел и думал: кто там дольше других не спит? Что он делает? А может быть, она, а не он живет в той квартире? Однажды решил я посмотреть в то окно. Стоял дневальным, вот как сегодня, ночью. Дай, думаю, сбегаю на минутку, загляну - никто не заметит. Побежал. Подкрался. Ночь была темная. Все уже спали. Только это окошко и светилось. Поставил ноги на карниз, ухватился за подоконник и тихо поднялся. Ну, как ты думаешь, чего я там увидел?

– Не знаю, - честно сказал я. - Трудно что-либо предположить, когда окно светится почти каждый день, в одни и те же поздние часы. Может быть, там женщина белье стирала? А возможно, просто туалетная комната, где свет забывали потушить?

– Не угадал, - с явным удовольствием сказал Никита. - Ну слушай дальше. Поднялся я, значит, к подоконнику и заглянул. - Скибов опять заулыбался. Ему не хотелось так вот просто выложить мне тайну. - Нет, ты все же шевели мозгами - чего я там увидел?

– Иди ты, не хочешь - не говори! - Я хотел отойти от него, махнул рукой.

– Погоди. Гляжу и вижу: комната как комната - кровать, стол, шкаф одежный в углу. А за столом в нижней рубашке сидит… Ну кто? - Никита просто трепетал от желания поразить меня.

Я разозлился и сказал то, что, по моему предположению, хотелось посмаковать Никите Скибову:

– Баба в нижней рубашке!

Никита заклокотал от удовольствия приглушенным смехом - он боялся разбудить спящих.

– Не угадал! За столом сидел наш лейтенант Жигалов. Во!

Мне сразу вспомнилось, как лейтенант занимался в оружейной комнате приемами с оружием. Тут явно какая-то связь.

А Скибов между тем продолжал:

– Опустился я вниз, иду в казарму и не по себе мне стало. Каждый вечер сидит лейтенант, к занятиям готовится. Я все тетрадки узнал. Те самые, которые перед ним лежат, когда с нами занимается. Вот, думаю, человек ночей недосыпает, сидит, корпит, а что я помню из того, чему он нас учит? Стал вспоминать. И не много вспомнил. Я ведь на занятиях больше о своем думаю: как из армии приду, как жизнь устраивать буду. Я до армии знаешь кем был?

– Кем? - Я предполагал, он тракторист или просто колхозник.

– Сторожем на бахче я был, арбузы, картошку берег! - вдруг выпалил Никита, причем сказал это с явным неудовольствием.

Я тоже высказал удивление:

– В сторожа обычно стариков назначают.

– Вот и я говорил председателю. А он свое: много ли глухой да подслеповатый дед убережет? В общем, заставил. Ну я один раз поймал пацанов на бахче, надавал подзатыльников, с тем и кончилась моя забота. Перестали пацаны ко мне ходить - боялись. Я уж сам жалел, что круто обошелся с ними, скучаю без мальчишек. Никто не лезет, просто делать нечего. Вот теперь думаю, куда мне податься после армии, - в сторожа-то я уж никак не пойду. Что это за работа - от сна одуреть можно!