Стихотворения - Окуджава Шалвович

«В день рождения подарок преподнес я сам себе…»

В день рождения подарок преподнес я сам себе.Сын потом возьмет, озвучит и сыграет на трубе.Сочинилось как-то так, само собоючто-то среднее меж песней и судьбою.

Я сижу перед камином, нарисованным в углу,старый пудель растянулся под ногами на полу.Пусть труба, сынок, мелодию сыграет…Что из сердца вышло — быстро не сгорает.

Мы плывем ночной Москвою между небом и землей.Кто-то балуется рядом черным пеплом и золой.Лишь бы только в суете не заигрался…Или зря нам этот век, сынок, достался?

Что ж, играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи,пусть ее подхватят следом и другие трубачи.Нам не стоит этой темени бояться,но счастливыми не будем притворяться.

«В нашей жизни, прекрасной, и странной…»

В нашей жизни, прекрасной, и странной,и короткой, как росчерк пера,над дымящейся свежею ранойпризадуматься, право, пора.

Призадуматься и присмотреться,поразмыслить, покуда живой,что там кроется в сумерках сердца,в самой черной его кладовой.

Пусть твердят, что дела твои плохи,но пора научиться, поране вымаливать жалкие крохимилосердия, правды, добра.

Но пред ликом суровой эпохи,что по-своему тоже права,не выжуливать жалкие крохи,а творить, засучив рукава.

«Гомон площади Петровской…»

О. В. Волкову

Гомон площади Петровской,Знаменка, Коровий вал —драгоценные обноски…Кто их с детства не знавал?

Кто Пречистенки не холил,Божедомки не любил,по Варварке слез не пролил,Якиманку позабыл?

Сколько лет без меры длилсяэтот славный карнавал!На Покровке я молился,на Мясницкой горевал.

А Тверская, а Тверская,сея праздник и тоску,от себя не отпуская,провожала сквозь Москву.

Не выходят из сознанья(хоть иные времена)эти древние названья,словно дедов имена.

И живет в душе, не тая,пусть нелепа, да своя,эта звонкая, святая,поредевшая семья.

И в мечте о невозможномсловно вижу наяву,что и сам я не в Безбожном,а в Божественном живу.

«Всё глуше музыка души…»

Всё глуше музыка души,всё звонче музыка атаки.Но ты об этом не спеши:не обмануться бы во мраке,что звонче музыка атаки,что глуше музыка души.

Чем громче музыка атак,тем слаще мед огней домашних.И это было только такв моих скитаниях вчерашних:тем слаще мед огней домашних,чем громче музыка атак.

Из глубины ушедших летеще вернее, чем когда-то, —чем звонче музыка побед,тем горше каждая утрата,еще вернее, чем когда-то,из глубины ушедших лет.

И это всё у нас в крови,хоть этому не обучали:чем выше музыка любви,тем громче музыка печали,чем громче музыка печали,тем чище музыка любви.

Дунайская фантазия

Оле

Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг   очутиться!Там — каналы, там — гондолы, гондольеры.Очутиться, позабыться, от печалей отшутиться:ими жизнь моя отравлена без меры.

Там побеленные стены и фундаменты цветные,а по стенам плющ клубится для оправы.И лежат на солнцепеке безопасные, цепные,показные, пожилые волкодавы.

Там у пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки:сыновей своих в солдаты провожают.Всё надеются: сгодятся для победы, для атаки,а не хватит — сколько надо, нарожают.

Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит.Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.И объятья наши жарки, и над нами ангел кружити клянется нам, что счастливы мы будем.

Как бы мне сейчас хотелось очутиться в том,   вчерашнем,быть влюбленным и не думать о спасенье,пить вино из черных кружек, хлебом заедать   домашним,чтоб смеялась ты и плакала со всеми.

Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда,   в начало,к тем ребятам уходящим приобщиться.И с тобою так расстаться у дунайского причала,чтоб была еще надежда воротиться.

«У поэта соперников нету…»

У поэта соперников нетуни на улице и ни в судьбе.И когда он кричит всему свету,это он не о вас — о себе.

Руки тонкие к небу возносит,жизнь и силы по капле губя.Догорает, прощения просит…Это он не за вас — за себя.

Но когда достигает пределаи душа отлетает во тьму —поле пройдено, сделано дело…Вам решать: для чего и кому.

То ли мед, то ли горькая чаша,то ли адский огонь, то ли храм…Всё, что было его, — нынче ваше.Всё для вас. Посвящается вам.

Работа

Жест. Быстрый взгляд. Движение души.На кончике ресницы — влага.Отточены карандаши,и приготовлена бумага.

Она бела, прохладна и гладка.Друзья примолкли сиротливо.А перспектива так сладкав зеленом поле объектива.

Определяю день и час,события изобретаю,как ворон, вытаращив глаз,над жертвою своей витаю.

Нелепо скрючена рука,искажены черты и поза…Но перспектива как сладка!Какая вызревает проза!

Уж целый лист почти совсем готов,и вдруг как будто прозреваю:как нищ и беден мой улов,не те цветы ищу я и срываю.

И жар ловлю не от того огня,и лгу по мелочам природе…Что стоит помолиться за меня?Да нынче нам не до молитвы вроде.

И вновь: Я. Злость. И трепет у виска.И пот… Какой квартет отличный!А перспектива так близка,и сроки жизни безграничны.

«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»

Черный ворон сквозь белое облако глянет —значит, скоро кровавая музыка грянет.В генеральском мундире стоит дирижер,перед ним — под машинку остриженный хор.У него — руки в белых перчатках.Песнопенье, знакомое с давешних пор,возникает из слов непечатных.

Постепенно вступают штыки и мортиры —значит, скоро по швам расползутся мундиры,значит, скоро сподобимся есть за двоих,забывать мертвецов и бояться живых,

Разыгрался на славу оркестр допотопный.Все наелись от пуза музыки окопной.Дирижер дирижера спешит заменить.Те, что в поле вповалку (прошу извинить),с того ворона взоров не сводят,и кого хоронить, и кому хоронить —непонятно… А годы уходят.

Все кончается в срок. Лишней крови хватает.Род людской ведь не сахар — авось не растает.

Двое живы (покуда их вексель продлен),третий (лишний, наверно) в раю погребен,и земля словно пух под лопатой…А над ними с прадедовых самых времен —черный ворон, во всем виноватый.

«На полянке разминаются оркестры духовые…»

На полянке разминаются оркестры духовыеи играют марш известный неизвестно для чего.Мы пока еще все целы, мы покуда все живые,а когда нагрянет утро — там посмотрим, кто кого.

И  ефрейтор одинокий шаг высокий отбивает,у него глаза большие, у него победный вид…Но глубоко, так глубоко, просто глубже не бывает,он за пазухою письма треугольные хранит.

Лейтенантик моложавый (он назначен к нам   комбатом)смотрит карту полевую, верит в чудо и в успех.А солдат со мною рядом называет меня братом:кровь, кипящая по жилам, нынче общая на всех.

Смолкли гордые оркестры — это главная примета.Наготове все запасы: крови, брани и свинца…Сколько там минут осталось… три-четыре до рассвета,три-четыре до победы… три-четыре до конца.

«Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал…»