Новый мир. № 5, 2003 - Журнал «Новый мир»

Работай. Вставай.

Отец прервал лирические размышления мои резкой трелью в штанах. Пр-р-равильная р-р-реакция! Раздраженно зашаркал дальше по коридору. Щелкнул выключатель. Потом — щеколда. Значит, можно лежать еще минимум полчаса. Отец там капитально устроился. К этому делу, как и ко всему прочему, подходит азартно, напористо, обстоятельно. Глубокий научный подход. И торопить его там, дергать дверь — в высшей степени бестактно!

Щеколда наконец отщелкнулась. Вперед!

Глава 11

— …Что это за возраст такой? — вещал батя. — В шестьдесят я еще был… конь! Волгу переплывал!

Зазвонил телефон. Боб!

— В Москву едем.

— Как?!

— Бабки нужны тебе?

Все-таки хочет капитализм меня схавать, загубить мое дарование! Это хорошо.

— Что делаем? — я поинтересовался.

— Сучья будем втюхивать. В смысле — таблетки уже, из опилок спрессованные. Отлично горят!

— Там это что… экологическая комиссия опять собирается?

— Ну.

— Когда едем?

— Через сорок минут.

Вот это ритм!

— Извини, отец! — (Пшенной кашей его кормил). — В сберкассу не могу сегодня с тобой пойти. Срочно уезжаю.

— Ну? Куда? — удивился и даже обрадовался, похоже, больше меня.

— Ты уж как-нибудь тут… Ладно? — Я озабоченно несколько раз дверь холодильника открыл и захлопнул.

— Ладно, ладно. Езжай! — махнул своей огромной ладонью.

— Если Нонна будет звонить, — пробормотал (что сейчас с ней там, лучше не думать), — …скажи, я в Москве, скоро приеду.

И у меня, выходит, бывают дела!

— Езжай, езжай! Все тут будет в порядке, — почему-то подмигнул. Радость его и мне передалась. Вернусь — возьмусь!

Боб забибикал внизу.

— О! Вот это машина! — отец одобрил. — Я в такой точно ездил по полям.

Ну, не совсем, конечно. Ну — пусть.

— Бывай, батя! — Мы обнялись. Молодец Боб: и наши с отцом отношения взбодрил.

Смена ужасов — лучший отдых! Я спустился. И с Бобом обнялись тоже — раз уж такая пьянка пошла! Я поднял взгляд — батя сияющим кумполом светился в окошке.

— Кто это?

— Батя мой. — Я помахал ему, он ответил.

— Ну? — Боб глянул с удивлением, но почему-то на меня. — Ладно, все. Хоп! — Он поставил в кабину ногу, и тут вдруг из флигеля донеслось ржанье.

— Что это? — застыл Боб.

— Да… тут, — произнес я нетерпеливо.

— Ну, хоп! — Он закинул себя в машину, я уселся с другой стороны.

Вместе хлопнули дверцами. И — рванули. Брякнули люком.

— Тут сейчас заедем еще — печку подцепим! — крикнул он мне, когда мы проезжали под аркой.

Печка на колдобинах издавала дребезжанье, похожее на ржанье, и с торчащей спереди изогнутой самоварной трубой походила на железного коня с раздутым брюхом.

Боб то и дело влюбленно оглядывался, особенно когда «ржанье» становилось нестерпимым — но то для меня, а не для хозяина.

В промежутках он поглядывал еще на мешки, сваленные на заднем сиденье, дробленые сучья, спрессованные в таблетки, похожие на игральные шашки. Выиграем ли? Конечно, хотелось бы попросить Боба пореже оглядываться, ведь все-таки едем через трудные места, нерегулируемые перекрестки, где надо глядеть в оба! Но — если страсть!.. Других лирических порывов, кроме любви к печке, не наблюдалось у нас. Даже когда проезжали родные его места, Боб разве что на минуту тормознул — справить нужду. От струек шел пар, лопухи с бордовым отливом, трепеща, что-то лопотали. Долина казалась пустой, строения любимого его хутора — безжизненными. Амазонки в вуалях не скакали к нам. Все, видно, в город подались, под руководящую длань Александра Невского. Горизонт окаймлял лес, сплошь уже черный, лишь кое-где взблескивали березки, как седые волоски. Вот мельница. Она уж развалилась. Быстро это у нас. Когда ехали в прошлый раз, она почти целой казалась… В промежутке целая грустная жизнь прошла.

— Ты небось поливаешь меня? — вдруг произнес Боб.

Я чуть буквально его не понял, в испуге отдернул струю.

— В каком смысле? — пробормотал я.

— Ну, в смысле — в своих сочинениях? «Новый русский», тупой?

— Да нет, — сконфуженно произнес я.

Еще и не приступал, если честно. Какое, однако, самомнение у него! Почему-то думает, что перед глазами у меня ничего больше нет, кроме его персоны. Не будем разочаровывать. Ведь кроме него вряд ли мне кто поможет: деньги в больницу надо в месячный срок. Так что личность, безусловно, выдающаяся.

— Я — просто русский! — гордо выпрямился Боб. Спохватившись, убрал «инструмент», и я тоже, соответственно моменту. Молча постояв, мы пошли назад. Он потрепал любовно по холке своего «стального коня», и мы, слегка замерзшие, сели в машину. Больше мы с ним не говорили почти, лишь звучала местная «музыка» — Яжел-бицы, Ми-ронушка, Миро-неги!

— А чего это я к тебе так прилип? — вдруг он удивился.

Я и сам удивлен!

О «самоварной дороге» с трудом вспомнил я — напомнили деревянные двухэтажные дома, но обочины были пусты — видно, холодно уже людям стоять. Грусть и печаль. Но я ими наслаждался. Просто прекрасными были они — по сравнению с ужасом, что оставил я за кормой. Для того я, впрочем, и ехал, чтоб забыть о своем. Ну хотя бы как-то рассредоточить беду в этой печали вдоль дороги… Помогло!

А Москва — всегда как-то бодрит, даже чумазыми заводскими строениями. Лишь в Москве видел такие надписи: «Строение 4», «Строение 5». Какая-то энергия скрыта в этих надписях! А как замирает душа на старинных центральных улицах перед скоплением темных лимузинов с нетерпеливыми мигалками! И понимаешь вроде, что не сидеть тебе в таких, не решать глобальных проблем, — но сердце сладко щемит: а вдруг? Приятно просто представить — поэтому я так люблю ездить в Москву. Боб, — глянул на него, — похоже, не так счастлив и беззаботен: сейчас дергается в пробке, а дальше, похоже, будет еще трудней. Во всяком случае, я заметил несколько насмешливых взглядов из роскошных лимузинов в сторону нашего «железного коня» с его грубыми, чуть извилистыми сварными швами, отливающими фиолетовым. Легкая брезгливость во взглядах читалась примерно так: нужны, наверное, такие страшилища, как этот «троянский конь», и даже где-то, наверное, приносят пользу — но зачем надо было гнать его сюда, портить благолепие? Если польза от него есть — то шлите ее сюда прямо уже в виде денег, желательно — иностранных. А зачем же это переть? Боб, тонкая душа, чувствовал это.

— Ничего… сожрете! — неуверенно бормотал он.

И у отеля, где парковались мы, чувствовалась та же самая брезгливость.

Перед комиссией Боб, волнуясь, ко мне в номер зашел:

— Глянь-ка: носки вроде не в тон?

— Не — вроде в тон, — пытался взбодрить его я.

Боб подошел к зеркалу, в глаза себе глянул:

— Ну что? Бздишь, суколюб?

Доложили на комиссии. И — выгнали нас. «Для принятия решения». Никто даже не захотел выйти на печку нашу взглянуть!

— Из золота им, что ли, — бормотал Боб, — печку надо было сварить?

Шведам отдали наши сучья! У них даже и печки такой нет! Через пару лет сляпают только. А пока наши сучья в наших реках гнить будут, воду отравлять. Зато печка у них будет — тип-топ, не стыдно в любую виллу поставить. Хоть в Швеции, как сказал Боб, и нет вилл: дурным тоном это считается, признаком воровства. Едешь и едешь по Швеции, и сплошь — скромные деревянные домики, оставшиеся им к тому же от предков. И им это в самый раз. Это наши стараются, для своих вилл — чтобы шведская печка у них стояла.

Горе просто! А как волновался-то Боб, готовился! Носки-то, может, оказались и в тон, но вот мы оказались «не в тон». Вечером разбрелись по номерам. Часов в девять я позвонил ему. Боялся — вдруг он опять устроит побоище в кабаке, как тогда, когда мы с ним из Африки добирались. «Ура, мы ломим! Гнутся шведы»?

— …Алло, — тихий, словно не его голос ответил.

Теперь еще миллионер у меня на руках!

— Ну как настроение? — бодро произнес я. — Может, того?..

— А, это ты, — произнес он тускло. — А я думал, это бляди опять.

Да, с этим здесь хорошо. И накануне всю ночь звонили без передыху — но тогда мы волновались, готовились, сочиняли доклад. «Плакала Саша, как лес вырубали!» — с этого Боб, по моему совету, сообщение начинал. А мое эссе «Сучья» и не дослушали даже! Так что той ночью не до этих было. А теперь — уже не до них! Только мы с ним пожелали друг другу спокойной ночи — сразу звонок.

— Можно к вам зайти?

— А вы кто?

— А я Люба. — (Смешок.) — Любовь.

Любовь нечаянно нагрянет! И некстати, как всегда. Была уже у меня любовь — теперь надо разбираться с ней в нервной клинике.

— Извини, Люба. Нет настроения, — в трубку сказал.

— Так, может, появится? — Снова какой-то странный смешок.

Марихуаны, что ль, накурилась?

— Нет! — Я злобно кинул трубку.