Загадка о морском пейзаже - Антон Кротков

Ночному визитеру пришлось не менее десяти минут крутить язычок механического звонка, прежде чем за дверью послышался заспанный голос хозяина:

— Кто?

— Это я, Арнольд Михайлович, Анри! Извините, что среди ночи.

Дверь открылась. Эристов встретил неожиданного гостя в халате, домашних тапочках и в ночном колпаке. Вильмонту, который привык видеть командира в элегантных английских костюмах с идеальным пробором на голове, стало неловко. Особенно капитана смущал этот колпак на голове шефа, который прочно ассоциировался у него с ночным горшком и грелкой в постели.

Хозяин пригласил своего сотрудника в дальнюю комнату. По пути Вильмонт случайно увидел за приоткрытой дверью в смятой постели обнаженную женщину. Кажется, она была довольно мила, правда, лицо ее было очень бледным.

Анри стало еще более неудобно оттого, что он оказался свидетелем частной жизни начальника, более того, вторгся в нее самым бесцеремонным образом. Вильмонт даже стал оправдываться, что через три часа у него поезд обратно в Гельсингфорс, а поговорить им просто необходимо.

Эристов сделал жест, означающий, что нечего тут разводить политес:

— Правильно сделали, что пришли. Располагайтесь запросто. Хотите чаю?

— Не откажусь.

— Тогда подождите.

Зевая и по-стариковски шаркая спадающими с ног домашними туфлями, Арнольд Михайлович вышел из комнаты. Вильмонт услышал, как за стеной он просит «милочку и лапочку» приготовить для гостя чаю. Женщина в ответ сердито бранилась на «всяких, которые шляются по ночам и не дают спать приличным людям». Но потом она все-таки смилостивилась и отправилась на кухню.

Анри огляделся. Он уже бывал на даче у командира, но его городское жилище посещал впервые. Эристов, несмотря на свой высокий чин и немалое состояние, занимал крохотную квартирку всего из двух комнат. Большую часть жизни профессиональный разведчик провел в «седле» и просто не умел окружить себя достойной роскошью и комфортом. Он так и не обзавелся семьей. Женщина в соседней комнате, по-видимому, была его кухаркой или горничной. Анри слышал ее сильный горловой кашель, кажется у нее была чахотка.

Комната, в которую попал Вильмонт, судя по всему, служила хозяину одновременно и кабинетом, и гостиной, а заодно и гимнастическим залом (ибо в углу была подвешена боксерская груша, а на полу лежали гири). Здесь вкусно пахло ароматными турецкими табаками, кожей и хорошим одеколоном. Анри опустился в обтянутое дорогой кожей, удобное кресло, взял из стойки трубку с длинным чубуком, отделанным серебряными накладками. Трубка была сделана из дерева незнакомой Вильмонту породы. Вещь была явно старинная и, конечно, очень дорогая. Стены комнаты украшали изображения кораблей, батальные полотна, фотографии лошадей и знаменитых борцов. А еще вокруг было много сувениров из разных частей света. Благодаря им комната представляла собой фактически небольшой частный музей. Все эти безделушки, оружие, ритуальные маски, храмовая утварь были привезены старым разведчиком из многочисленных опасных экспедиций. Правда, на диковинных экспонатах лежал толстый слой пыли. Тяжелые гардины на окнах давно нуждались в стирке. Что ж, если спишь с собственной прислугой, надо быть готовым к тому, что она сядет тебе на шею. Кое-где дорогой ковер был прожжен сигарным пеплом; полировка дорогой мебели тоже местами сильно пострадала от холостяцких привычек хозяина.

«Вот так проходит мирская слава! — с философской меланхолией говорил себе Вильмонт, осматриваясь. — Какое же убожество ждет нас — обычных смертных на закате жизни? Если даже сам легендарный Эристов, которого когда-то с великими почестями встречали могущественные восточные владыки, который умел останавливать и разжигать войны, помогал королям кроить карту мира, — утешился на старости лет в объятиях собственной кухарки!»

Пока Вильмонт размышлял на данную тему, Эристов вернулся с подносом, на котором стояли два стакана чая, вазочки с печеньем, конфетами и вареньем.

Перехватив смущенный взгляд своего гостя, Арнольд Михайлович, наконец, вспомнил, что на голове его ночной колпак, и тут же сдернул его. Однако лучше бы он этого не делал! Взгляду Вильмонта открылась изрядная плешь, которую стремительно стареющий мужчина перед тем, как отправиться на службу, весьма искусно маскировал остатками волос. Вильмонту грустно было наблюдать за тем, как человек, которого он привык считать чуть ли не образцом элегантности и мужественности, то пытается торопливо прилизать скудную растительность на своей голове, то снова скрыть ее ночным колпаком. Наконец, Эристов сообразил, как глупо он выглядит со стороны, и с самоиронией признался:

— Было время, я насмехался над молодящимися старичками. Когда тебе всего тридцать, трудно понять тех, кому за пятьдесят. Сам понимаю, что веду себя нелепо, и ничего не могу с собой поделать.

Однако тема, по всей видимости, была слишком болезненной для стареющего мужчины, ибо уже в следующую минуту над его переносицей появилась тревожная складка. Эристов оглянулся на дверь и, понизив голос, доверительно сообщил ближайшему сотруднику «страшную тайну»:

— Вокруг моей Любушки давно увивается сын дворника: подарочки ей сует, на прогулки приглашает. Принаглейший тип! При этом ей двадцать семь лет, а ему еще меньше — только двадцать два! Вы понимаете, что (!) это значит?

После столь серьезного сообщения Вильмонту даже как-то неловко стало говорить о деле, которое его привело сюда. Тем не менее после некоторой заминки Анри все же рассказал о расшифрованных записях из блокнота Бурлака-Заволжского.

Внимательно выслушав своего сотрудника, Арнольд Михайлович первым делом сообщил, что надежды на то, что удастся получить нужные сведения непосредственно из первых рук, почти нет: состояние помещенного в психиатрическую лечебницу художника только ухудшилось. И улучшения в обозримом будущем врачи не ожидают.

— Так что возвращайтесь в Гельсингфорс и продолжайте искать.

Анри признался, что местные официальные лица не слишком торопятся ему помогать:

— У меня такое чувство, что мне год потребуется только на то, чтобы войти в курс тамошних дел.

— М-да, без серьезного союзника вам не обойтись, — задумался Эристов. Он стал расхаживать по комнате. Анри вспомнил, как еще в пору своего ученичества, когда он был молодым стажером, Эристов приучал учеников в медитации находить решения сложных проблем. Это называлось у него «сесть на пятки». Они действительно садились на пятки и двадцать минут повторяли про себя медитативные мантры. И действительно, в таком состоянии мозг обычно находил выход из, казалось бы, совершенно тупиковых ситуаций. Этот обычай Эристов подсмотрел у японцев. Вот и теперь, кажется, самое время было выполнить «пятки».

— Я, конечно, мог бы дать вам рекомендательные письма к начальнику Финляндского жандармского управления полковнику Яковлеву, — рассуждал Эристов, прохаживаясь по комнате, — или к помощнику начальника Финляндского жандармского управления по Нюландской губернии ротмистру Лявданскому. Только проку от них не больше, чем от этого адмирала Закселя. Большие командиры предпочитают наблюдать за битвой издали через подзорную трубу, а для непосредственного руководства войсками у них имеется штат порученцев. Вам же нужен практик в не слишком большом чине и, главное, из местных старожилов. И напрасно вы ополчились на этого Авинова из флотской разведки. Он всего восемь месяцев назад вступил в должность и знает обстановку немногим лучше вашего. Все, что он пока может, это организовывать сомнительные операции вроде слежки за вами. Нет, вам нужен старый зубр, а точнее, матерый тигр.

Эристов решительно хлопнул себя по коленям, легко поднялся из кресла и подошел к шкафу, в котором у него был собран личный домашний архив. Он вернулся с личным делом на нужного Вильмонту человека.

— Штабс-ротмистр Кошечкин, начальник жандармского железнодорожного управления, — почти торжественно объявил Эристов, листая пыльное дело. — Ты не гляди, что у него такая фамилия. В своем деле Гаврила Афанасьевич настоящий тигр. Должность свою получил почти двадцать годков назад, так что в Гельсингфорсе каждую собаку знает. К тому же сам знаешь: в таких городках на железнодорожную жандармерию возлагаются широкие полномочия губернской контрразведки. Ведь, как правило, хищения железнодорожных грузов, покушения на следующих поездами пассажиров, иностранный шпионаж и прочие преступления редко замыкаются рамками «чугунки».

Однако Вильмонт скептически отнесся к наводке начальника, сообщив:

— Встречался я с ним и спрашивал: не прибывали ли в город за последнее время подозрительные пассажиры или грузы. Так он отделался от меня формальной справкой.

— Он такой, — понимающе ухмыльнулся Эристов, — прижимистый мужик! Своего просто так не отдаст. В лоб его не возьмешь.