Анастасия. Вся нежность века (сборник) - Ян Бирчак

Когда она отходит в глубь комнаты и опускает веер, становится видно, что это просто высокая ссохшаяся старуха с глазами, полными слез.

Очень скоро она вновь овладевает собой, и мы уже слышим ее резкий властный голос из глубины комнаты:

– И впредь, прошу вас, господа, избавьте меня от подобных сцен. Поверьте, мне они нелегко даются. Всякий раз загораться надеждой и всякий раз – такое разочарование. Не стоит заблуждаться, будто большевики способны упустить кого-то из своих лап, особенно если речь идет о наследниках царской фамилии. Больше ни о каких самозванках я и слышать не хочу. Пощадите мое старое сердце!

Теперь в глубине комнаты мы видим пожилую даму и высокого седого мужчину в генеральском мундире, которому адресуется гневная тирада императрицы.

– Понимаю, ваше величество. Но Комитет защиты Отечества, коий я имею честь…

Царица тотчас обрывает его:

– Что мне за дело до ваших комитетов! И вообще до всех ваших ряженых заговорщиков. Оставьте меня в покое!

Она резко направляется к выходу и, нарочно не замечая разгневавших ее сопровождающих, повелительно обращается неизвестно к кому:

– Уведите же меня отсюда! Уведите поскорее!

Оставленный на страже у дверей молодцеватый капитан поспешно отскакивает в сторону, чтобы пропустить быстро шагающую рассерженную царицу и семенящих за ней генерала с пожилой дамой.

Васяня, покинув свой наблюдательный пост, спускается в большой зал и подходит к столику, за которым расположились не замеченные нами ранее Багаридзе с неизменной мадам Сазоновой. Видимо, они появились, пока Егорычев был наверху у царицы.

– Ну ты и вырядился! Сколько тебе говорить, здесь Париж все-таки, а не Хохлома, – отчитывает его капитан.

– Вестимо, не Хохлома… – с сожалением вздыхает Васяня.

– Еще бы семечек взял!

– Так где их возьмешь, кругом Париж, лягушки эти… Тьфу! – Васяня делает вид, что сплевывает в сторону.

– Оставь, темнота деревенская. Ну, что там было?

Капитан, что-то быстро сказав своей даме и на всякий случай показав ей в улыбке крупные хищные зубы, встает и отводит Васяню немного в сторону.

– Не томи! Ну что старуха?

– Не признала старуха. Видеть не захотела.

– А он что, какие доказательства выставил? Денег с нее требовал?

– Да не понял я ничего по-ихнему. Брошечку вроде старуха признала, что у Настасьи на плече сейчас. Так ведь… что брошка? Таких цацек на каждую мамзель можно по десятку навешать. Вот царица и запираться стала: не признаю, говорит, никакой Анастасьи и вас, князь, тоже не признаю. Такой у нее разговор.

– Да, крепкая попалась старуха. Та еще закалка. Вот она, настоящая порода, Василий! – поучительно рассуждает Багаридзе, постукивая длинным ногтем по серебряному портсигару.

– Так что порода? Это господа все породой меряются. А нам породы не положено.

– Ладно, не очень-то нам и нужны старухины переживания, – продолжает свои рассуждения Багаридзе. – Так даже лучше: раз не признала, значит, как бы и не Анастасия вовсе, а всего лишь Егорычева какая-то. Мы свое дело сделаем – и шуму не будет. Так оно точно лучше, пожалуй.

– Да куда уж лучше, – почему-то вздыхает Васяня.

Пока Егорычев спускается в зал и направляется к оставленному им столику, Анастасия издали так откровенно и восхищенно любуется им, что это становится очевидным и ее собеседнику, и генерал неловко умолкает на полуслове. Но Анастасия этого не замечает. Она вообще ничего не замечает, кроме идущего ей навстречу полковника.

Егорычев, сразу найдя ее взглядом, тоже не спускает с нее глаз. Он идет через весь зал на притяжение ее лица, как будто они одни во всем мире. И действительно, вся обстановка зала как бы отступает на второй план, они оба уже не в состоянии видеть и различать ничего вокруг.

За то время, пока он отсутствовал, на груди у Анастасии незаметно успел появиться тот самый шарф, найденный в комнате Егорычева, но он еще не привлекает его внимания.

Поначалу тихо, исподволь, как бы пробуя первые аккорды, тишину осторожно трогает мелодия вальса. На заднем плане в зале появляется несколько становящихся в позицию пар.

Вот Егорычев замирает возле столика, опустив руки на спинку стула. Павел Андреевич немного привстает, приветствуя его, и сразу же не может удержать любопытство.

– Что же, как сложилось ваше дело, если позволите узнать? – тоже стоя спрашивает он с ощутимым напряжением в голосе.

– Все уладилось. Это совершеннейшее недоразумение. Жаль, что оно привлекло столько внимания.

– Ну что ж, отлично, отлично! Хорошо, что все устроилось, – скороговоркой произносит явно разочарованный таким поворотом событий Сазонов. Он чувствует себя несколько обиженным сдержанностью полковника.

– Должен выразить свое величайшее восхищение Анастасией Николаевной, – переводит он разговор. – Что она очаровательна, это несомненно для всех, но что еще и так умна, это, признаться, поражает в женщине иногда больше, чем сама красота, – генерал делает легкий поклон в сторону Анастасии. – Вам несказанно повезло с супругой. Право же, вы владеете подлинным сокровищем! Как вам должны завидовать все мужчины, и я в первую очередь. Ваш покорный и преданнейший слуга, мадам.

Он галантно целует руку Анастасии, пропускающей его комплименты мимо ушей.

– Не стану больше утомлять вас своим присутствием, да вы, верно, оба и повальсировать не прочь. – Генерал делает общий поклон и удаляется.

Он несколько разрядил то наэлектризованное напряжение, что возникло между Егорычевым и Анастасией, и оба, отведя взгляд друг от друга, начинают приходить в себя.

Егорычев все еще стоит, опираясь на спинку стула. Ему ничего не остается, как сесть за столик напротив Анастасии или пригласить ее на вальс, что, очевидно, не так легко для него.

Но он выбирает вальс.

За столиком у Багаридзе, по-видимому, откровенно обсуждают красивую пару. Особенно внимательно наблюдает за танцующими мадам Сазонова. Багаридзе продолжает с нею прерванный разговор.

– Но дама с ним… ведь вы могли ее видеть раньше при дворе? – бросает пробный шар капитан и внимательно следит за ее реакцией.

Васяня при этом спокойно кушает свою селедочку а-ля рюс, как будто разговор его вовсе не касается.

– Дама? Вы называете ее дамой? Ах, не смешите меня, капитан! – Сазонова игриво бьет собеседника обтрепанным веером по руке. – Сейчас всякая горничная, сбежавшая из совдепии, здесь, в Париже, выдает себя чуть ли не за особу царской крови. Еще бы, это так интригует! И придает столько пикантности в глазах мужчин. Дама, как же! – фыркает Сазонова. – Взгляните на нее, что за вид! Как держится – никакого воспитания! В фальшивых драгоценностях каждая блистать может! (Незаметно прикрывает рукой слишком крупный камень в перстне, проглядывающем сквозь ажурную перчатку.) Подцепила такого импозантного кавалера и к тому же, кажется, влюблена в него, как кошка. Кстати, не знаете, он состоятелен? И кого он мне так напоминает? О Боже! Неужели это… – мадам Сазонова томно прикрывает глаза рукой.

В отдаленном углу зала, беседуя с каким-то штабным полковником, Сазонов краем глаза старается удержать в поле зрения свою не в меру возбужденную супругу, что-то громко объясняющую капитану. Смешанное выражение жалости и брезгливости пробегает по лицу Сазонова.

Багаридзе, перекатив во рту сигарету и не обращая никакого внимания на жеманничанье своей визави, медленно и спокойно достает из кармана пистолет, невозмутимо кладет его на стол, направляя дуло в сторону Егорычева с княжной, и прикрывает жесткой крахмальной салфеткой, из-под которой явственно чернеет отверстие ствола.

– Вы позволите, княжна, пригласить вас на вальс? – Егорычев впервые за всю историю их приключений называет ее княжной.

Анастасия в знак согласия слегка наклоняет голову и делает движение, чтобы встать. Егорычев ловко отодвигает за нею стул.

И вот они стоят друг против друга, еще не решаясь протянуть руки. Тогда Анастасия чисто женским жестом победительницы распрямляет шарф и закидывает его вокруг шеи. На плече отчетливо становится видна шитая уже несколько потускневшим от времени золотом монограмма «AN».

Анастасия вскидывает голову и с вызовом смотрит в глаза Егорычеву:

– Я оставила за вами все свои вальсы, князь.

Егорычева качнуло.

Князь (теперь мы можем снова так его называть) понимает, что разоблачен, окончательно и бесповоротно, по всем позициям. Женщины в таких случаях обычно закрывают лицо руками, говорят «Ах!» и красиво лишаются чувств.

Он опускает голову, прикрывает глаза, и краска медленно начинает подниматься к щекам.

Когда он находит силы вновь поднять взгляд, в нем читается полная и окончательная капитуляция. Все его военные хитрости и конспиративные уловки оказались напрасными перед юной княжной, почти девочкой. Но как сладок сам миг поражения!