Хроники неотложного - Михаил Сидоров

— Тебе сколько лет, сволочь?

Клиент был кроток и тих.

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть лет, перелом костей носа, рваная рана ушной раковины, сотряс, запах.

— Солидарности.

— Везем. Ты, урод, слушай сюда. — Пострадавший, терпя пинцет в носу, внимал, скосив глаза в Венину сторону. — Сидеть тихо, к повязке не прикасаться. Еще раз рыпнешься — свезем в лес по Мурманке и выкинем на хер, понял?

— Понял.

— Не слышу!

— Понял.

— Ха-а-ароший п-е-е-ес. Готово

— Че?

— Готово.

— Пошли в кабину.

Шестой час. Спать хочется смертельно, но усталость такая, что уже не заснуть. Тупая боль в коленях, кислятина во рту, прокуренная до кожи одежда.

— Ну, и какая падла мне спать мешает?

— Платформа Пост Ковалево, мужик без сознания.

Вышел заспанный Северов. Достал сигарету, смял пачку. Не надев до конца куртку, взял вызов, вчитался. Дым сигареты, поднимаясь, ел глаза, и он досадливо щурился.

— Встречать будут?

— Не факт. Езжайте…

— Блин, попали.

Труп. Стылый, сидячий, без документов. Грязный, рваный, нечесаный — бомж.

— Пуркуа?

— Здесь, Вень, граница проходит. Грань города и деревни. Поэтому менты сначала друг с дружкой ругаться будут, — городские кивать на всеволожских, а те на транспортных, — а часа через два, когда ты ответственного подключишь, скажут, что нет наряда. С восьми до девяти тоже никто не приедет — пересменка. Так что дай бог, если к десяти явятся.

— И что делать прикажешь?

— Не знаю. Давай капокурим для начала.

Я вытащил сигареты, Северов чиркнул спичкой.

Деревья вдали озарились светом.

— Никак электричка.

Возникла пауза.

— Ты думаешь о том же, о чем и я?

Он кивнул:

— Шхеримся.

Мы оттащили покойника за кассу. Электричка остановилась. Двери разъехались.

— Давай!

Он подхватил под мышки, я под коленки, внесли в тамбур, прислонили к стене, выскочили.

Осторожно, двери закрываются!

— Вот теперь он точно Всеволожский. Звони.

— Четырнадцать-восемь-шесть, свободны.

— На станцию, восемь-шесть.

И опять не доехали: как специально для вас, мальчики — железнодорожная станция Ржевка, сбило поездом. Говорят, еще жив… Понеслись как ошпаренные.

Обычно товарняк на скорости бьет насмерть, а тут живой, надо же! Пока, правда: череп деформирован, кости под руками гуляют, кома и Чейн-Стокс[54] в полный рост — подышит, перестанет.

Ну что: схватили, повезли, даже капельницу успели воткнуть на ходу. Через три минуты захлопал челюстью, подвздохи — все. Екатерининское, дом десять.

Когда у кого-то случается смерть в машине, об этом сразу узнает вся станция. По запаху. Зашел, народ носом повел: рассказывай, кого зачехлили?

Шмон на Екатерине царил жуткий — всю ночь свозили. Коридор был забит. На каталках лежали валетом, а на полу, у стен, истекая всевозможными жидкостями, уходила в мигающую темноту шеренга завернутых в простыни останков…

— И когда разорвутся все нити и я лягу на мраморный стол — будьте бережны, не уроните мое сердце на каменный пол. Б…дь!

— А я у Мураками читал: белизна, стерильность, прохлада. Бесшумные подошвы, крахмальная роба у персонала… охренеть можно.

Мы стояли на улице и проветривались.

— Беспонтово, Вень, в тепле опять завоняем.

— Черт, форму домой тащить — насквозь провоняла. Надо будет душ принять, как приедем.

— Он у нас страшненький. Вода с запахом — из фановой трубы, не иначе.

— По фигу. Я однажды над унитазом из шланга поливался, и то ничего.

— Это где?

— В Иордании, после Мертвого моря. Высохнуть нереально. Жара сорок семь, а не сохнешь, хоть тресни, сидишь, как маслом облитый. А самая задница — во всем этом рассоле в одежду влезать.

— Там же вроде души есть.

— Это на пляжах, а пляжи все платные. Меня жаба задушила, и я в сторонке купнулся, после чего понял, что ошибся. Иду, страдаю, вижу — аттракционы, прямо на берегу. Я туда: мужики, выручайте! Они мне: душа нет, зато шланги в сортирах длинные, хочешь — пожалуйста!

— А зачем шланги?

— Они бумагой не пользуются. У них там либо краны со шлангами, либо кувшины. А мне в тот момент настолько по барабану было… Так что я теперь где угодно вымоюсь.

Но с душем не получилось — беда стряслась. Леха с Белкой влетели. Их, в отсутствие врачебной бригады, на «без сознания в иномарке» услали. Пока они эту иномарку во дворах нашли, пациент благополучно усоп. Сняли кардиограмму — готов. Пятьдесят лет, кавказец, и с ним трое сородичей. Совали деньги, Леха не взяла. Тело в салон тоже — инструкция. Отзвонилась: смерть до прибытия, жду милицию. Те услыхали и пулей в стационар, развернули там зелень веером — на раз взяли. Заперлись изнутри, чайку попили и вышли через час со скорбными рожами: умер, сделали все, что смогли. Историю завели, СЛР[55] расписали, экэгэшки[56] подклеили — все честь по чести, у них этих кардиограмм — километры, на все случаи жизни. И Леха в вилке, де-юре, куда ни кинь. Неоказание помощи — статья в трудовой, барабанный треск, срывание эполет…

Сидим, курим. Молчим. Девки, как вдовы черные, сигареты одну от другой прикуривают.

— Надо делегацию засылать.

— Бесполезняк, не подпишутся. Что они, дурачки, что ли, сами на себя клепать? Они сейчас как мушкетеры: один за всех…

— Ну ведь не нелюди же они!

— Ты серьезно? Думаешь, они в одночасье пеплом обсыплются и каяться побегут? Да клали они на нас!

— Может, Виолу подключим?

Это Веня. Он с ней еще мало знаком.

— С разбегу! Она, Вень, за императорской ложей чутко следит: палец вниз — добивает, палец вверх — ладно, живи, падла! Ни разу за нас не заступилась, ни разу.

— М-да, вилы…. А ты говоришь, чехол с утра — к деньгам.

— У вас двое, что ли?

— Угу. Один до прибытия, второй в машине.

Про того, что поехал во Всеволожск, я упоминать не стал.

— А у вас?

— Один.

— До?

— До. У Сметанина тоже до плюс этот… Лехин.

— Что это на них сегодня такой мор напал?

— Облака на Марсе не так встали, вторые сутки вдевают.

— Третьи. Позавчера тоже мало не показалось.

Значит, скоро затишье. Вызовов шесть-семь, и ночью спокойно. День, другой — и все заново.

— Так что, кто со мной к этим?

Все молчат. Я и сам знаю, что бесполезно, но не могу я так Леху бросить — десять лет из одного котелка ели.

— Я. Только до девяти надо, пока они домой не разъехались.

— Вень, мы на «восьмерке», если на маршрутке, то успеем. Кто еще с нами?

А никто — бесполезно.

— Ибо сказано — не мечите бисера перед свиньями!

Это были первые слова с момента, как мы оттуда ушли — уж очень мерзко на душе было, как после вызова в баню, где бандюки гудят.

В какой-то момент мы поняли: твари они! Повернулись, вышли и сели в автобус.

Голубое небо, снежок, раскатанные пацанами полоски льда.

— Который час, Вень?

— Полдень.

Мелькнула подстанция. Ни одной машины, в полях все.

— Пошли выпьем? Тут на углу кафешка уютная.

— Давай.

Первой, кого мы увидели, была Леха. В дрова. С устатку, натощак, в одно жало, четыреста «Дагестанского». Ее уже окликали какие-то подонки в «пилотах», но она, сидя спиной, ни на кого не обращала внимания. Я тронул ее за плечо.

— Лар, это мы. Пойдем отсюда.

Она резко вскинула голову, всмотрелась. Узнала. Ничего не ответила. Глаза потухшие, зареванная — первый раз ее такой вижу.

— Пошли, Ларис. Давай, Вень.

Я поднырнул под одну руку, Северов под другую. Встали.

— Погодь. — Он сунул в карман бутылку. — Теперь пошли.

Вышли на улицу.

— Ты знаешь, где она живет?

— На Науки, по-моему. Леха, говори адрес.

Леха молчала. Хорошо набралась, качественно.

— Может, на станцию? Адрес узнаем, домой звякнем…

— Еще не хватало, ты чё? Иди тачку лови. Я постою с ней.

— А позвонить?

— От меня звякнем.

— Жаль, ванны нет. — Да. Такой вариант я как-то не предусмотрел.

Леха сотрясалась над унитазом. Штормило ее по-черному.

— У тебя церукал есть?

— Угу. Сейчас мы ее по полной схеме откапаем.

— Слушай, у нее «вертолет» — соскакивать будет.

— Тазик поставим. Побудь тут, я пойду приготовлю.

Я приоткрыл дверь. Леха, стоя на коленях, отдыхала, стирая запястьем текущие по лицу слезы. Подошвы колготок у нее запылились, джемперок на спине задрался, обнажив полоску белой кожи с острыми, как в зоомузее, хребтинками. Я протиснулся внутрь и сел рядом. — Как дела, Ларыч? Отпустило? Она часто-часто закивала. — Помочь тебе? И стоном-выдохом: — Д-да. Я умыл ее, взял на руки и отнес в комнату. Веня уже наладил систему и теперь прилаживал над кроватью флакон с глюкозой. Покрывало он снял. Положив Лариску поверх одеяла, я стащил с нее джинсы, колготки и потянул через голову джемпер. Он снялся вместе с рубашкой. Лифчика под ней не было. — Погоди. — Веня порылся на полках и кинул мне оливковую футболку с длинной надписью на французском. — Надень на нее.