Джон Фицджеральд Кеннеди - Алан Бринкли

Но не все посвященные разделяли надежды на помощь десантируемым формированиям со стороны антикоммунистически настроенного населения Кубы. Шерман Кент, один из высокопоставленных сотрудников ЦРУ, принимавший самое активное участие в подготовке вторжения, предупреждал: «У нас нет никаких оснований полагать, что [планируемые] действия создадут угрозу для режима, который к настоящему моменту развернул внушительную систему контроля над повседневной жизнью кубинцев» [190]. Клейборн Пелл, бывший чиновник министерства иностранных дел, только что избранный в Сенат от штата Род-Айленд, также ставил под сомнение утверждения ЦРУ, что население острова присоединится к военным действиям против Кастро. После поездки на Кубу он заявил в интервью газете New York Herald Tribune: «Кубинцы, с которыми я разговаривал, … не были ни мрачными, ни печальными или недовольными; … они все еще продолжали радоваться земельной реформе, национализации бывших американских компаний и другим усиленно расхваливаемым реформам, проведенным Кастро. Недовольные правительством и те, кто лишился собственности, либо уехали в эмиграцию, либо находятся в тюрьме» [191]. Артур Шлезингер, которого президент попросил проанализировать ситуацию на Кубе, тоже был настроен весьма скептически, назвав однажды план вторжения «ужасной идеей». Его оценку разделяли Эдлай Стивенсон и даже Дин Раск [192]. Все они, однако, не спешили высказывать свои соображения по этому поводу публично. Уильям Фулбрайт, председатель сенатского Комитета по внешним связям, был менее сдержан и резко выступал против кубинской операции, настаивая: «Даже тайная поддержка таких действий по своему лицемерию и цинизму ничем не отличается от политических акций, за которые Соединенные Штаты постоянно осуждают Советский Союз». Однако на его предупреждения никто не обратил внимания [193].

Большинство экспертов ЦРУ продолжали настаивать, что режим Кастро «шатается», а оппозиционные силы на Кубе «пользуются большой популярностью» [194]. Возможно, наибольшее влияние на президента имела поддержка операции Макджорджем Банди. Банди убеждал президента, что опасности, связанные с продолжением правления Кастро, намного серьезнее, чем риск потерпеть неудачу в попытке избавиться от кубинского лидера. Кеннеди знал, что план вторжения не сможет долго оставаться в тайне. Если он отменит операцию, кубинские эмигранты не преминут публично высказать свое разочарование. Он опасался, что в этом случае ЦРУ организует утечку дискредитирующей его информации. Молодому, еще никак не проявившему себя президенту, который позиционировал себя как упорный борец против коммунизма, было что терять, если он сейчас откажется от этой миссии [195].

К началу апреля планы операции начали приобретать более четкую форму. Времени на дискуссии почти не осталось, но Кеннеди все больше одолевали сомнения. С одной стороны, ЦРУ буквально завалило его полными оптимистических прогнозов докладами. В одном из донесений разведки говорилось: «По всей Кубе продолжают усиливаться саботаж и организованное сопротивление». «Оппозиция режиму Кастро становится более открытой», сообщалось в другом донесении [196]. Кеннеди стремился избежать масштабного американского военного участия и распорядился, чтобы ЦРУ сократило операцию. Вместо «вторжения», сказал он, должно произойти «просачивание». Он настоял на том, что американские войска не будут высаживаться на Кубе, и американское участие будет ограничено тайными полетами небольшого летного контингента над территорией острова. Члены Объединенного комитета начальников штабов пришли в негодование от того, что они считали «абсолютной неадекватностью» транспортировки и слабостью предлагаемой поддержки десанта авиацией, но наложенный президентом полный запрет на использование американских войск на острове практически лишил их свободы маневра. Большинство из них решили между собой, что если операция не пойдет по намеченному плану, американские войска будут вынуждены вмешаться и спасти положение. Однако у Кеннеди таких намерений не было [197].

Во время решающего, но хаотичного совещания в Белом доме незадолго до начала операции президент все еще колебался. С одной стороны, его беспокоил пессимизм начальников штабов. С другой стороны, среди его штатских советников только сенатор Фулбрайт выступал против вторжения. «Утро вечера мудренее», — наконец сказал Кеннеди [198]. На следующее утро решение было принято. К этому времени в New York Times и другие газеты стала поступать информация о готовящемся вторжении, и только сильнейшее давление со стороны Белого дома заставляло их пока воздержаться от публикации известных им данных. Было ясно, что операция фактически уже идет. «Если они [кубинские военизированные формирования] попадут в беду, будет ли администрация продолжать поддерживать их поставками продовольствия и вооружения?» — спрашивал влиятельный журналист Джеймс Рестон [199]. Как оказалось позже, это был чрезвычайно важный вопрос.

Вторжение, как таковое, началось 17 апреля — и с самого начала все пошло не так. Стихийные выступления антикастровских сил оказались совсем не столь значительными, как ожидалось. Из-за прибрежных рифов, скалистого берега и сильного ветра на высадку ушло два дня. Суда с боеприпасами не смогли подойти к берегу. Войска Кастро уже были на месте, и готовы были преградить путь высадившимся с помощью американцев кубинцам. Стремительный развал операции стал результатом неумелого планирования, ненадежных данных разведки и явного недостатка бойцов и оружия. Ко второму дню вторжения речь шла уже не о свержении кубинского коммунистического правительства, а о спасении высаженных на побережье острова мятежников. Режиму Кастро их действия ничем серьезно не угрожали. Кеннеди пытался преуменьшить серьезность случившегося и называл его «неприятным инцидентом, а не бедой». На самом же деле это была настоящая катастрофа [200].

Действия американской авиации оказались одним из решающих факторов, приведших к провалу вторжения. Хотя перед началом десанта американские самолеты без опознавательных знаков нанесли бомбовые удары по ключевым оборонительным объектам острова, эти удары были малоэффективными и не нанесли ощутимого вреда военно-воздушным силам Кастро. Кеннеди по-прежнему был полон решимости скрыть роль США в проведении этой операции, и поэтому категорически отказался послать американские самолеты на помощь высадившимся кубинским мятежникам. Но отрицать тот очевидный факт, что операция была задумана и спланирована в Америке, было бессмысленно, а вот прекращение бомбардировок привело к поражению. «Все кончено. Кубинское вторжение потерпело полный провал», — в отчаянии признавал Аллен Даллас [201]. ЦРУ, однако, уже втайне готовилось к еще одной попытке свергнуть режим Кастро [202].

То, что Кеннеди назвал «неприятным инцидентом», повлекло за собой гибель четырех американских летчиков и шестнадцати кубинских мятежников высадившихся на острове. Кубинские правительственные силы потеряли почти двести человек. Общие потери местного населения неизвестны. После окончания боевых действий, врагов кубинского правительства, а среди них также оказались нескольких захваченных в плен оперативников ЦРУ, ожидали казни, пытки и тюрьмы. (Оказалось, что ЦРУ нарушило приказ президента не включать в операцию на Кубе собственно американцев [203].)

Когда стало ясно, что операция, которая вошла в историю как высадка в Заливе Свиней, потерпела крах, Кеннеди — растерянный и разгневанный — пригласил Ричарда Никсона в Белый дом. Никсон заявил, что поражен тем, что президент запретил вводить американские войска, в то время как сражение уже началось, и сказал, что еще не поздно это сделать. Кеннеди отказался. 20 апреля он выступил перед прессой. «Есть старая пословица, что у победы сотня отцов, в то время как поражение всегда оказывается сиротой», — сказал он, цитируя Галеаццо Чиано, министра иностранных дел в правительстве Муссолини. Кеннеди не винил никого, кроме себя самого, настаивая: «Я отвечаю за все действия правительства» [204].

Максвелл Тейлор, бывший начальник штаба сухопутных войск США и друг Кеннеди, видел причину провала в отсутствии четкости в принятии решений. Он обратился к помощникам президента в Белом доме, которые поддерживали идею вторжения, с упреком: «Вы должны были посмотреть ему прямо в глаза и сказать: „Полагаю, что это никудышная идея, господин президент. Шансы на успех — приблизительно один к десяти“. И никто из вас этого не сказал». Но для многих из его расстроенных коллег, как и для большинства американцев, открытое признание вины президентом значило очень много. Оно не только не повредило популярности Кеннеди, а, наоборот, значительно повысило его престиж. Опросы общественного мнения показали, что 83 % американцев одобряют его действия, что стало самой высокой оценкой за время его президентства. «Совсем как при Эйзенхауэре. Чем хуже я справляюсь с делами, тем популярнее становлюсь», — заметил Кеннеди с обычной самоиронией [205].