Джон Фицджеральд Кеннеди - Алан Бринкли

Назначение встретило значительное противодействие. Преподаватели юридического факультета Университета штата Вирджиния, который закончил Бобби, отнеслись к карьерному продвижению своего выпускника с крайним скептицизмом. Реакция прессы была сдержанной, но только потому, что большинство изданий не хотели набрасываться с критикой на только что избранного президента. Так или иначе, кто-то уже обвинял его в кумовстве, а Бобби — в отсутствии опыта и в безжалостности (упреки в жестокосердии сопровождали его долгие годы). Вспыльчивость Бобби и его неуверенность в себе не внушали к нему симпатии ни у подчиненных в Министерстве юстиции, ни у журналистов. Байрон Уайт, его первый заместитель, набирал на работу энергичных и компетентных сотрудников, но имел сомнения относительно преданности делу и способностей своего шефа, а также, конечно, беспокоился по поводу его молодости. Бобби было тридцать пять, и он никогда не был практикующим юристом. Однако со временем он вполне освоился с работой и завоевал уважение коллег и подчиненных [161].

Больше всего хлопот новому президенту доставляли однопартийцы — пылкие сторонники рузвельтовского Нового курса, решительно отказывающиеся мириться с какими бы то ни было отклонениями от исповедуемого ими либерализма. Одним из них был Артур Шлезингер, поддерживавший Кеннеди во время избирательной кампании, но теперь с ужасом пишущий о назначении членов Республиканской партии в кабинет новоизбранного президента. Джон Кеннет Гэлбрейт, еще один убежденный либерал и яростный кейнсианец, предлагал бороться с затянувшейся рецессией с помощью государственных расходов, которые должны были стимулировать экономическую активность, но проиграл битву еще до того, как Кеннеди пришел в Белый дом. К огорчению Гэлбрейта, его коллега и соперник Уолтер Хеллер, тоже поклонник Кейнса, но более консервативно настроенный, убеждал Кеннеди для той же цели снизить налоги. Еще большее беспокойство либералов вызывало отсутствие в администрации президента тех, кого они считали самыми достойными. «А как же Аверелл? И как начет Орвилла?» — спрашивал Шлезингер, имея в виду дипломата с большим стажем и бывшего губернатора штата Нью-Йорк Аверелла Гарримана, и такого же несгибаемого либерала губернатора штата Миннесота Орвилла Фримана [162]. Кеннеди по-прежнему доброжелательно относился к либералам, и поддерживал их, но отнюдь не стремился их задабривать. Он ввел Шлезингера в администрацию, не определив ему никакого четкого круга обязанностей. («Я обосновался в восточном крыле Белого дома и начал выяснять, что я, собственно, должен делать», — позже писал Шлезингер [163].) Почти все либералы в окружении Кеннеди были неприятно поражены его решением сохранить пост директора ФБР за Джоном Эдгаром Гувером и директора ЦРУ — за Алленом Даллесом. Очевидно, на отдаление Кеннеди от истинных либералов повлиял как тот факт, что он выиграл выборы с очень небольшим перевесом голосов, так и его собственная относительно умеренная политическая позиция [164].

Выборы прошли, но пропагандистская кампания продолжалась. Помощники Кеннеди посоветовали ему провести встречу с Ричардом Никсоном, своего рода фотосессию, чтобы продемонстрировать государственную мудрость обоих политиков. Через несколько дней после выборов, превозмогая усталость, Кеннеди вертолетом вылетел из Палм-Спрингс в резиденцию Никсона в Ки-Бискэйн. Оба чувствовали себя неловко, и говорил в основном один Никсон.

Через несколько недель состоялась еще одна, более значительная межпартийная встреча. В начале декабря Кеннеди полетел в Вашингтон, чтобы встретиться с президентом Эйзенхауэром. Когда они впервые сели друг против друга в Овальном кабинете, ни тот ни другой не питал особого уважения к собеседнику. Но к обоюдному удивлению они произвели друг на друга гораздо большее впечатление, чем каждый из них ожидал. Позже Кеннеди сказал, что именно тогда понял, почему Эйзенхауэра выбрали президентом: «В нем чувствовалась удивительная сила» [165]. В свою очередь Эйзенхауэра приятно поразили знания и ум Кеннеди. Уходящий президент подробно объяснил, как организован его аппарат. Но он правильно понял, что Кеннеди не интересует построение управленческих цепочек. Во время их второй, и последней, встречи в Белом доме, за день до инаугурации Кеннеди, Эйзенхауэр был более решительным в своих наставлениях преемнику. Кеннеди надлежит ввести войска в Лаос, иначе коммунистические режимы будут установлены во всех странах Юго-Восточной Азии: Таиланде, Камбодже, Лаосе и Вьетнаме. К концу беседы Эйзенхауэр заговорил о Кубе, настаивая: «Мы не можем позволить их теперешнему правительству продолжать находиться у власти».

Вечером перед Днем инаугурации в Вашингтоне шел сильный снег, но утро 20 января 1961 года было ясным и солнечным, хотя и морозным. Люди, заполняя обочины вдоль Пенсильвания-Авеню, приносили с собой одеяла и горячую пищу. С утра Кеннеди побывал на службе в католической церкви Джорджтауна. Что касается предыдущего вечера, то вначале он посетил организованный Фрэнком Синатрой гала-концерт, а потом приемы для друзей и знаменитостей. (Кое-кто из приятелей утверждал, что ушел он с празднования не один, а с юной актрисой [166].)

В одиннадцать часов утра Джек и Жаклин Кеннеди выпили кофе с четой Эйзенхауэров в Белом доме, после чего оба президента поехали в одной машине по Пенсильвания-Авеню к Капитолию. Председатель Верховного суда США Эрл Уоррен принял у Кеннеди присягу президента. Оставив на стуле пальто и шляпу, новый президент произнес свою знаменитую инаугурационную речь. Часто можно слышать мнение, что она была полностью посвящена вопросам международной политики: Холодной войне, ядерному оружию, грядущим опасностям, угрозе коммунизма. Но его призыв к энергичным действиям, к движению вперед, к самопожертвованию не был просто ответом на вызов коммунистического лагеря. Его памятное обращение к американцам, «Не спрашивайте, что страна может сделать для вас, — спросите, что вы можете сделать для своей страны» (переделанный лозунг школы Чоут), говорило о необходимости крепить чувство национальной гордости и работать во имя общего блага [167].

Кеннеди просил Роберта Фроста, одного из крупнейших поэтов в истории США, написать стихотворение, посвященное событию, но престарелый поэт не мог прочитать написанное из-за слепящего солнца.

Линдон Джонсон встал и тщетно пытался шляпой заслонить яркий свет. В конце концов, Фрост по памяти прочитал другое стихотворение. Это был долгий день, включающий, среди прочих мероприятий, многочасовой инаугурационный парад с марширующими оркестрами и разукрашенными платформами, а также официальные балы. К моменту приезда супругов Кеннеди, впервые как хозяев, в Белый дом обслуживающий персонал уже успел не только отправить вещи Эйзенхауэров в Геттисберг, но и распаковать и разложить по местам имущество семьи нового президента [168].

В годы правления Кеннеди Белый дом функционировал совсем не так, как при большинстве других президентов. Структуру аппарата сотрудников определяли принципы, изложенные в авторитетной книге политолога Ричарда Нейстадта «Президентская власть».

По совету Нейстадта, Кеннеди решил внедрить модель, которую, как они полагали, использовал Франклин Рузвельт. Они отвергли жесткий военный стиль руководства Эйзенхауэра, считая последнего рабом системы. Кеннеди остановил свой выбор на модели, которую Шлезингер назвал «подвижное президентство» [169]. Он хотел участвовать во всем, что происходило в Белом доме. Для Кеннеди было так же естественно войти в офис младшего сотрудника, которого он совсем не знал, чтобы обсудить с тем политическую проблему, как и поинтересоваться мнением по этому поводу своих самых приближенных советников. «Он упразднил пирамидальную структуру аппарата сотрудников Белого дома. Он практически игнорировал иерархические схемы и цепочки управления, которые выхолащивали и рассредоточивали его власть», — писал Соренсен [170].

Несмотря на «подвижный» характер администрации Кеннеди, между Белым домом и остальными правительственными учреждениями существовал очевидный водораздел. Президент считал большинство чиновников федеральных служб ограниченными и мешающими прогрессу бюрократами. Он редко встречался со своими собственными министрами и мало интересовался их делами, делая исключение только для Роберта Макнамары и Роберта Кеннеди. Президент называл заседания членов кабинета «пустой тратой времени».

На протяжении чуть ли не всей американской истории государственные секретари являлись самыми значительными фигурами в правительстве. Но Дин Раск явно играл второстепенную роль, так как главным советником президента и самой влиятельной персоной в вопросах внешней политики был Макджордж Банди. Несмотря на то, что Кеннеди в течение четырнадцати лет был членом Конгресса, он не испытывал особого уважения к этому институту. Президент редко вступал в непосредственное общение со своими бывшими коллегами [171].