Джон Фицджеральд Кеннеди - Алан Бринкли

По возвращении в Вашингтон Кеннеди не покидала мысль, что, если Хрущев двинет войска на Западный Берлин, наступит настоящий Судный День. Его помощники сообщили ему, что у них есть только один план на этот случай: применить ядерное оружие. «Черт возьми…пошевелите мозгами, — перебил Кеннеди Росуэлла Гилпатрика, заместителя министра обороны. — Мы говорим о гибели семидесяти миллионов американцев» [248]. Банди не предложил ничего лучшего: «Единственный существующий в Соединенных Штатах план применения стратегических ядерных вооружений состоял в том, чтобы нанести массированный, тотальный, всеобъемлющий, смертельный удар по Советскому Союзу…, странам Варшавского договора и коммунистическому Китаю» [249]. Кеннеди волновали не только потенциальные жертвы, но и степень доверия к нему как лидеру. «Число моих провалов за этот год превышает лимит, поддающийся оправданию», — сказал Кеннеди помощникам [250]. Журналист Джозеф Элсоп опубликовал в Saturday Review статью о встрече с Кеннеди, озаглавленную «Наиважнейшее решение в истории США».

В статье ставился вопрос о том, «должны ли Соединенные Штаты идти на заведомый риск, по своим масштабам приближающийся к самоубийству нации, с целью избежать капитуляции своей страны» [251]. В первых числах августа Кеннеди объявил о начале осуществления программы гражданской обороны, заданием которой было «укрепить общественную поддержку решения США в случае необходимости использовать ядерное оружие» [252].

В то лето Кеннеди много выступал и часто говорил о кризисе. В июле, обращаясь к телевизионной аудитории, он сказал: «Как никогда раньше, Западный Берлин стал испытательным полигоном, где проверяется смелость и воля стран Запада. Это центр противостояния принятых нами еще в 1945 году серьезных обязательств и нынешних амбиций Советского Союза… Мы дали слово, что нападение на этот город будет рассматриваться нами как начало военных действий против всех нас» [253]. Очевидно, речь Кеннеди была адресована скорее Хрущеву, чем американцам.

Убедительные призывы Кеннеди защитить Западный Берлин беспокоили и даже возмущали некоторых американских политиков и многих жителей Западной Германии, которые видели в его позиции готовность отказаться от борьбы за коммунистический сектор Берлина. Как и раньше, его обвиняли в «слабости». Послевоенный договор 1945 года предусматривал существование единого Берлина, а многие немцы — и даже некоторые американцы — считали, что Кеннеди без боя сдает противнику половину города.

Уильям Фулбрайт еще больше усложнил полемику, заявив: «Почему бы восточным немцам не закрыть границу; по моему мнению, у них есть право это сделать» [254]. Кеннеди не опроверг утверждение Фулбрайта. Более того, он сказал заместителю помощника президента по национальной безопасности Уолту Ростоу, что Хрущеву «придется сделать что-то, чтобы остановить поток желающих эмигрировать. Возможно, построить стену. Мы не сможем помешать этому». [255]

Через несколько дней, в ночь на 13 августа 1961 года, граница между Восточным и Западным Берлином была закрыта. Ее вновь открыли только через двадцать восемь лет. Сначала появился забор из колючей проволоки, потом очень быстро выросла бетонная стена, положившая конец сложным взаимоотношениям между двумя секторами Берлина, существовавшим с 1945 года. В Западном Берлине происшедшее расценили как акт грубого произвола и со страхом ожидали, что последует дальше. Но реакция Кеннеди была спокойной и безмятежной. Узнав о событиях в Берлине, он отправился кататься на яхте, посоветовав Дину Раску сходить на бейсбольный матч. Государственный департамент направил составленную без особой тщательности ноту протеста, добавив, что дальнейшие комментарии поступят через надлежащие каналы. Самым выразительным было высказывание, сделанное Кеннеди в неофициальной обстановке: «Это — конец берлинского кризиса… Запаниковали наши противники, а не мы. Теперь мы ничего не будем предпринимать» [256].

То, что Кеннеди назвал «концом берлинского кризиса», конечно, не положило конец напряженности в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Берлинская стена принесла Кеннеди облегчение, но то, с какой невозмутимостью и полным принятием ситуации он отнесся к ней, еще больше озлобило правых в Америке и возмутило многих в Западной Европе.

В Соединенных Штатах Кеннеди обвинили в недостаточных инвестициях в разработку новых видов оружия, в первую очередь ядерного. По иронии судьбы, это обвинение частично было реакцией на сделанные им самим малообоснованные заявления о «дисбалансе в ракетных вооружениях» и отставании Америки от СССР. Проблема обострилась настолько, что в октябре заместитель министра обороны Росуэлл Гилпатрик ответил на речь Хрущева выступлением весьма воинственного характера. На собрании в Хот-Спрингс (штат Арканзас) он говорил о «нашей уверенности в том, что мы сможем сдержать действия коммунистов или противостоять коммунистическому шантажу… Железный занавес не настолько непроницаем, чтобы заставить нас принять кремлевскую похвальбу за чистую монету… Соединенные Штаты не имеют намерения оставаться проигравшей стороной» [257]. Кремль ответил в таком же напыщенном стиле: «Империалистические державы вынашивают безумные планы нападения на Советский Союз… Эта угроза нас не пугает» [258].

К концу первого года пребывания Кеннеди в Белом доме центральной проблемой для США оставалась Холодная война. Консервативно настроенные американские политики были недовольны. Их точку зрения выразил редактор газеты Dallas Morning News Тед Дили, зачитав во время ленча в Белом доме послание президенту, в котором в частности говорилось: «Вы и ваша администрация — просто кисейные барышни… Нам нужен настоящий мужчина, всадник на боевом коне, который возглавит нацию, а многие в Техасе и на юго-западе считают, что вы сидите не на коне, а на трехколесном велосипеде вашей дочери Каролины» [259]. Кеннеди был настолько потрясен и взбешен тирадой Дили (хотя некоторым она понравилась), что произнес ответную речь, в которой дал жесткий отпор оппонентам. Поддержав кандидатов от Демократической партии на предстоящих промежуточных выборах, он с необычной для себя резкостью заговорил о «голосах экстремистов…, которые в противоречие фактам не находят в себе сил достойно встретить угрозу извне, а вместо этого убеждены, что ее надо искать внутри… Давайте же не будем слушать советы, продиктованные страхом и подозрительностью» [260].

После многочисленных разочарований, пережитых в 1961 году, Кеннеди предпринял еще одну попытку дестабилизировать режим Кастро — проект под названием «Операция Мангуст». Частично его решение было продиктовано позицией генерала Максвелла Тейлора, глубоко почитаемого всеми Кеннеди. Секретный доклад Тейлора не только объяснял причины поражения в Заливе Свиней, но и содержал вывод о том, что «нельзя мириться с перспективой долгосрочного соседства с Кастро… Реальную опасность представляет само продолжение его существования в западном полушарии как действенного распространителя коммунистической и антиамериканской идеологии» [261]. Поскольку еще об одном вторжении не могло быть и речи, оставалось полагаться на тайные подрывные операции. Президент поручил Роберту Кеннеди контролировать осуществление проекта.

Среди немногих посвященных в план проведения операции значительную часть составляли ее противники, к которым принадлежали Артур Шлезингер и заместитель госсекретаря Честер Боулс. «Что касается новой администрации, то больше всего меня волнует вопрос, есть ли у них ясное понимание того, что можно и чего нельзя делать», — писал Боулс [262]. Противодействие проекту привело к отставке Боулса, которого сменил более сговорчивый Джордж Болл. После того как миновала угроза, возникшая в результате берлинского кризиса, появилась возможность вернуться к проблеме устранения Кастро. «Мой план состоит в том, чтобы дестабилизировать ситуацию на острове с помощью шпионажа, саботажа, общего беспорядка, и сделать это руками самих кубинцев… Не знаю, добьемся ли мы свержения Кастро, но, по-моему, нам нечего терять», — сказал Роберт Кеннеди [263].

К концу 1961 года «Операция Мангуст» застопорилась. Роберт Кеннеди, выступая от имени президента на заседании в узком кругу знающих о проекте сотрудников, «выразил серьезную обеспокоенность кубинским вопросом» и призвал к «немедленным активным действиям» [264]. Президент, разочарованный отсутствием прогресса в разработке операции, спросил репортера New York Times Тэда Шульца, который серьезно интересовался проблемой Кубы: «Что бы вы подумали, если бы я отдал распоряжение убить Кастро?» [265]. Шульц ответил, что он решительно против таких действий из моральных и практических соображений. Кеннеди согласился с ним, но пожаловался, что от него настоятельно требуют действий. Между тем забывшие об осторожности участники проекта открыто обсуждали планы убийства кубинского лидера. Первым высказал эту идею Роберт Макнамара, и его слова были зафиксированы в протоколе заседания, что вызвало беспокойство некоторых задействованных в проекте сотрудников ЦРУ. Очевидно, что, по крайней мере, некоторые оперативники ЦРУ считали физическое устранение Кастро одним из вариантов осуществления «Операции Мангуст». (Джон Маккоун, вскоре ставший директором ЦРУ, был возмущен фактом открытого обсуждения планов убийства и потребовал «убрать это из протокола». [266]) Трудно установить, был ли вопрос о предполагаемом уничтожении кубинского лидера включен в повестку дня, но, выступая на заседании в октябре, Роберт Кеннеди сказал, что президенту нужны «масштабные действия» [267]. Безусловно, для братьев Кеннеди целью планируемой операции было свержение режима Кастро. Президент также надеялся восстановить свою репутацию непримиримого борца с коммунизмом.