Маленькая повесть о двоих - Юрий Ефименко

—◦Очень, прошу: не надо меня оставлять!

—◦Что с тобой? Что ты?

—◦Ты смотрел, а я думала. Все трудно. Тяжело одной. Нам не надо пойти в разные стороны. Хорошо? Я очень прошу!

И все время не отходила от него ни на шаг. Пока он регистрировал билет, она сидела поодаль. К ней подсели было два скучающих энтузиаста дорожного флирта. Она не обратила на «их никакого внимания, глядела в одну точку и будто вообще не слышала ничего, пока он не подошел «ней.

—◦Я буду писать письмо.

—◦Ты не пишешь.

—◦Я говорю, что так: буду писать. Ты верь. Да?

На неделе он нежданно-негаданно поссорился с лучшими из друзей, с супружеской парой, в чьем доме появлялся с незапамятных времен. Судили-рядили о знакомых, что разошлись недавно с имущественным скандалом, и самую жуткую взаимную ненависть вызвал дележ пишущей машинки, а оба не журналисты ведь — врачи. Через полчаса разговор перешел в спор о том, что же такое вообще супружеская любовь. И вопреки привычке никогда не повышать голос,◦— Названцев высказался громко и резко, что сплошь и рядом в супружеские отношения намешано стороннего столько, что не расхлебать. Чего угодно! Женятся и выходят замуж по тысяче причин, ан почти все говорят о любви, подразумевают любовь. Какая там любовь, когда важнее было, что перепадет от родителей, как устроятся квартирные и тем паче служебные дела, а кому просто лишь бы вырваться из-под опеки родителей. Словом, всего не переберешь. Вот и перекосы. А то, смотришь, через год все само собой развалилось. И начинают тогда говорить об особенности супружеской любви, особой любви — супружеской. Черт те что! Когда на свете есть одна любовь — просто любовь. И это хорошо еще, что разводятся, не калечат друг друга. Куда хуже, что чаще всего делают вид, будто ничего не происходит, а в действительности взаимно разочаруются друг в друге и любви, в супружестве, заведут адюльтер и обрастят все это всевозможными хитроумно-оправдательными теорийками и убеждениями!..

Ему ответили на таком же подъеме, что он бы прежде женился да пожил семьей, тогда бы и заикался!..

За ссорой подкараулила бессонница. Проворочаешься ночь, наконец, кажется, заснешь, а уж вставать на работу. Принялось покалывать сердце. Покалывание перешло в постоянную боль, она отдавалась в левую руку, рука тяжелела, досаждала, словно раненая. Боль все усиливалась. Перехватывало дыхание.

В эту безрадостную-то пору и пришло письмо от Дануты. Он вскрыл его тотчас же, у почтового ящика, читал в лифте и закончил до порога квартиры.

«Я ничего не могу сделать с собой. Я хожу в церковь. Очень плохо и неправильно будет, когда я твоя жена и хожу в церковь. Твои, друзья будут смеяться над тобой и на работе могут хуже относиться. Нельзя нам жить вместе. Получится нехорошо». В конце просьбы не думать о ней плохо, помнить ее любовь, сообщить, что простил ее. И прощание.

Наутро сослуживцы загнали его в поликлинику. Кардиограмма была без отклонений. Все же врач сопроводил свою медицински нравоучительную беседу основательно исписанным рецептом и больничным листом. Рецепт Названцев сунул в дальний карман. С больничным пришлось мириться: его образцовый коллектив справился по телефону в поликлинике. На следующий день он и по собственной охоте не вставал лишний раз с постели. Сердце то схватывало, сжимало, то пропадало, проваливалось куда-то, а то пускалось стучать с непривычной частотой, будто он выдул давеча бочку кофе. Напасть!

Писать он не стал. Едва полегчало, вылетел в Прибалтику.

Это пришлось на воскресенье и на необыкновенно для поздней осени солнечный день. Утренние полупустые улицы с такими густыми тенями, что прохожие в них окунались как в ночь, промелькнули перед ним, оставив в памяти лишь несколько перекрестков и светофоров, где такси стояло. Он подъехал прямо к дому Дануты. В подъезде скучал мальчишка. Судя по всему, был тут давно. Они с ним неплохо объяснились на смеси здешнего, русского языка и международной жестикуляции. Названцев в одну минуту узнал, что этой девушки нет дома, вышла недавно и что она очень хорошая — добрая.

Времени — одиннадцатый час. Как раз началась служба. В кафедральный собор! Не будет там — по всем церквям. Там ей сейчас и быть. Верующим не только верить, но и отбывать веру. По расписанию и уставу.

Он не споткнулся на том, что в соборе его встретили сотни спин, выставленных к нему многорядной стеной. Не высмотрев Дануту со стороны, Названцев двинулся в центральный проход, расталкивал прихожан вежливо, но с таким напористым старанием, что его пропускали беспрепятственно. Неприязни, если и шла по его пятам, он не замечал. Он не собирался никого оскорблять, только и задерживаться, схвати его кто-нибудь за полы,◦— тем более.

Собрание его раздражало. Старо для мира: если не приходит в голову, не западает в сердце вера в человеческую живую мысль — уж слишком облегчить свой ум! Хотите вы или нет.

Он увидел Дануту издалека, в самых передних рядах. Туда было не пробиться. Ближе к алтарю стояли все плотнее и несговорчивее. Ему удалось подобраться довольно близко, их разделяло человек пять-шесть. Он оцепенело наблюдал ее. Поправила быстро прядь, выбившуюся из-под косынки. Немного подняла и чуть-чуть повернула голову — стало видно, как подрагивали ресницы и слабо шевелились губы. Она молилась не так бесстрастно, спокойно, как все, а с надеждой, с вдохновеньем. Он похолодел: она не исполняла ритуала молитвы и не играла в нее — искренно молилась, не скупясь на себя. Чему она молилась? Чему? О чем?

Он совсем упустил из виду, что может случиться. Знакомо зазвонили колокольчики, призвав к молчанию. С легким шарканьем и шелестом собор стал коленопреклоняться, обнажая Названцева. Он остался на месте и только опустил голову. По толпе побежал скользящий, всего в полузвук, шепот, едва приметное, лишь в полудвижение, шевеление. Докатилось до Дануты. Она коротко обернулась и, ему показалось, едва не вскрикнула.

Служба продолжалась. Поднявшись, Данута повернулась к нему еще раз, посмотрела не мигая, с болью. И он понял, что его фигура за ее спиной мучила девушку нестерпимо.

Он вышел. Солнце ослепило, но не излечило. Он встал напротив дверей, решив дождаться ее, не зная, что скажет и сделает. Может быть, хватит сказать всего несколько слов, а может, он возьмет ее крепко за руку и выпустит лишь в Москве.

Тянулась вечность за вечностью, накачивая его волнением, нервотрепкой, истерикой мыслей. Наконец полился густой поток — служба кончилась. Лица смешивались в нем. Стараясь не мешать и боясь пропустить Дануту, Названцев суетливо топтался, переходил с места на место. Его задевали. Понемногу струя иссякла. Дануты не было даже среди самых последних.

Да что же это такое! Ушла от него здешним служебным выходом? Названцев бросился в собор. Данута!

Она сидела неподалеку от дверей и плакала громко, горько, беспомощно. Над нею нависал священник, говорил что-то и поглаживал голову…

Несколько часов спустя Названцев вошел в ванную у себя дома. Разрушенный. Наклонился над раковиной, подставить пылающий лоб под холодную воду — пошла носом кровь, хлынула не унять!

Куда деться: зачастили в Москву поздней осенью слякоть, мокрота без существенной разницы между дождем и снегом, воздухом и лужами, днем и ночью. Народ раздражается до свирепости. Тут тебя и толкнут, и обругают лишний раз ни за что ни про что, только подвернись.

Названцев неспешно прогуливался по бульвару. Оправдывая затянувшийся больничный, покашливал и кутался. В первый же день, как заявился из Прибалтики, оброс болезнями и их последствиями, а поправлялся медленно. Эдакая всеобщая инфлюэнца.

Болея, Названцев старался выходить из дома при первой же возможности. Должно быть, лежать среди бела дня противоестественно для человеческой природы. Утомляет. И по впечатлениям великий голод. Телевизор не замена, как ни крути переключатель программ. Проваляешься недели две, и мир уже будто не тот. Говорят о другом, проблемы обновились и в увлечениях перемены. Крутится Земля, а с нею и жизнь каждый раз на новом витке. Заново привыкай, коль выбился.

Бульвар отсырел. На скамейке не посидишь. И не разгуляешься — грязь, лужи. Не вполне кстати навстречу вывернулся полузабытый, полузнакомый. Цветущий сотрудник АПН с четко отпечатанными на лице вопросами (как дела? как здоровье? настроение бодрое?) Сотрудник бурно и скоротечно обрадовался встрече. Он заговорил периодами строк в тридцать каждый. Ответы из да и нет охладили его. Вежливо разошлись. Полуприятель с мимолетным, слабовыраженным недоумением. Названцев с оскоминой от его пожеланий и наставлений на будущее.

От будущего Названцев ждал для начала новых друзей. Он искал с ними встреч каждую минуту и в любом месте. И дело было не в нужде перемены, которой, случается, как болезнью страдают добропорядочные граждане, чтобы разыграть самому себе комедию обновления жизни. Ему необходимы были не новые лица, а другие разговоры, другие причины для радости и огорчений. Может быть, при том же самом маршруте и расписании жизни. Ему очень хотелось не других людей, а новых отношений, непохожих на без конца повторяемую пластинку. Только кто же это захочет вот таким-то образом, с крутым поворотом участвовать в наших потрясениях и переменах? Стало быть, изволь искать. Дружбе, как и любви, закон не писан.