Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

— Идем, — сказал он мне. И еще раз повторил: — Все в порядке.

Рука у него была шершавая, короткая и сильная — надежная рука. Мы пошли дальше. Вскоре мы увидели Франса и другого товарища, они поджидали нас. Когда Франс заметил меня, он заметно смутился и напустил на себя нарочитую небрежность.

Затем подошел ко мне, улыбаясь: — Ну, попалась на удочку, да?.. А очень испугалась?

— Конечно, испугалась, — сказала я. — Значит, ты всегда так встречаешь новых товарищей?

Он тихо и как-то смущенно рассмеялся. Два других товарища стояли молча и переводили взгляд с меня на Франса.

Человек, державший меня за руку, отпустил ее и медленно проговорил:

— Ведь это девушка, Франс. Мог бы обойтись с ней более бережно.

— Пустяки, — сказал Франс. — Она должна уметь переносить удары. — Повернувшись опять в мою сторону, он продолжал: — Она понимает, что злого умысла у меня не было.

Я промолчала. Второй рабочий возмущенно возразил Франсу:

— Я никогда не мог научиться хорошо плавать. Это потому, что у моего отца было обыкновение неожиданно бросать нас, детей, в воду, когда мы были еще маленькими. Он считал, что таким образом мы скорее научимся плавать. Но с той поры у меня вообще пропала охота купаться.

Пока он говорил, мы шли вперед, правда, не к домику лесничего, как я думала, а куда-то в другое место. Но тут Франс остановился и резко спросил:

— Ну? Какое отношение имеет к этому твое плаванье?

Рабочий неторопливо ответил:

— Подумай хорошенько… Твой метод слишком мудреный, точь-в-точь как у моего отца.

Мы двинулись дальше, Франс впереди, а я между двумя рабочими. Мой испуг почти совсем прошел, я понимала, что обязана этим приходу двух товарищей.

— А куда мы идем? — спросила я. Молчание моих спутников начинало тяготить меня.

— В штаб, — не оглядываясь, коротко ответил Франс.

До меня уже доносился слабый шум большой транспортной артерии: сигналы автомобилей, звонки трамваев; странно было слышать их здесь, в лесу, шумящем, как море, среди мягко колышущихся деревьев.

— Возьми ее велосипед возле дома лесничего, Рулант, — снова коротко распорядился Франс.

Рабочий, который сопровождал меня сначала, ушел за велосипедом, а мы втроем продолжали наш путь.

Штаб

Слово «штаб» вызывало у меня самые странные и довольно смутные представления о чем-то вроде заброшенной лачуги, полуразрушенного сарая, домика лесничего. Оказалось, однако, что ни одно из них не соответствовало действительности. Мы шли мимо фруктовых садов, огородов и заборов, уже окутанных сумерками, и остановились возле деревянной калитки, ведущей в сад. Франс толкнул калитку ногой, и она открылась. Мы пошли по хрустящему гравию к дому. Передо мной в тускнеющем золотом мареве жаркого вечера высился старинный господский дом — широкие окна, деревянные ставни, крыльцо с навесом и колонны, увитые диким виноградом. Возле водосточного желоба щебетала на крыше пара ласточек. Идиллия!

Франс молча открыл заднюю дверь под навесом и так же молча вытер ноги. Я слышала, как зашуршала циновка, и последовала примеру Франса, хотя мои подошвы стали совсем скользкими от хождения по лесу. Такой будничный, мещанский даже, акт, как вытирание ног о половик, развеял романтическое впечатление, которое произвел на меня дом при первом взгляде.

Франс открыл вторую дверь — в коридор, затем третью. Мы очутились в комнате, где висела лампа, задрапированная черной материей. Я остановилась у порога. Первое, что я заметила в комнате, был насыщенный табачным дымом воздух — я чуть не задохнулась. Такой воздух, как будто окно в комнате никогда не открывалось. Я огляделась вокруг. Комната запущенная, почти без мебели, с темными углами. Но в ней был какой-то суровый уют. Посредине — большой круглый стол, покрытый низко свисавшей скатертью. На столе — газеты и пепельницы. Вдоль стен стояли два обитых кожей дивана. На одном из них сидело еще двое мужчин без пиджаков. Они с любопытством воззрились на нас. Франс прошел вперед, затем остановился и жестом пригласил меня подойти ближе. Я подошла. Мужчины поднялись с дивана.

— Это Ханна, о которой я вам говорил, — сказал Франс с какой-то хрипотцой в голосе, как будто ему было не по себе. — Ханна, вот двое наших парней — Эдди и Ян.

Эдди и Ян поздоровались со мной за руку. Им было на вид лет по тридцать — тридцать пять, как и тем рабочим, с которыми я познакомилась раньше. Приветливо улыбнувшись мне и кивнув головой, оба снова уселись на диван и стали наблюдать за мною. Вероятно, они не привыкли видеть у себя девушку. Однако меня не смущали их взгляды. Один из них ногой пододвинул мне камышовое кресло с сильно потертыми подушками. Я села и посмотрела на Франса; я видела, что он хочет еще что-то сказать мне. Он снял пиджак и сел на стул у стола.

— Гм, да, — проговорил он, как бы догадываясь, что я жду от него объяснений. — Вот здесь мы и обитаем. Ты слышала когда-нибудь о художнике Филипе Моонене?

Я сказала, что слышала. Имя Моонена было очень хорошо известно в Гарлеме. Я знала также, что он пользуется известностью и за пределами Гарлема. Перед войной я часто видела в Амстердаме афиши, возвещавшие об открытии выставки произведений этого художника.

— Это его дом, — сказал Франс. — Сам он живет наверху. А нижнюю часть дома уступил нам. Он молодчина.

Отворилась дверь, и в комнату вошел рабочий, которого звали Йохан. Он увидел меня и кивнул. Ян свернул сигарету и протянул ее мне «в почти готовом виде», как он сказал: оставалось только лизнуть бумажку и склеить. Йохан зажег и поднес мне спичку. Их предупредительность была мне приятна.

— Вы наладили свет наверху? — спросил Франс. По его голосу чувствовалось, что он рад хоть на минуту переключить свое внимание на более мелкие заботы. Йохан кивнул. Воцарилось молчание. Слышно было, как тикает будильник на черном безобразном комоде в углу комнаты.

— Кто тут начальник? — спросила я. — И что это за организация?

Франс отважился наконец снова поглядеть мне прямо в глаза:

— Мы — организация Совета Сопротивления, — ответил он. — А начальник здесь я.

Я, собственно, так и думала. Остальные молчали и с интересом глядели на меня. Я выждала несколько секунд и спросила:

— А какая работа ждет меня?

Франс обвел глазами нас всех, но, прежде чем он успел мне ответить, открылась дверь и в комнату вошел Рулант. Только тут я наконец хорошенько рассмотрела его. При свете лампы он понравился мне не меньше, чем в лесу, где он оказался моим «спасителем». Это был широкоплечий блондин в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, открывавшим могучую шею. На широком лице блондина — серо-голубые глаза и крупные, слегка выпяченные губы.

— Твой велосипед в сарае, — сказал он мне так, будто знал меня чуть ли не целый год. Я кинула ему благодарный взгляд. Тогда Рулант перевел глаза на других, в уголках его рта появились сердитые складки.

— Ребята, — проговорил он наконец, глубоко засовывая обе руки в карманы брюк. — Очень жаль, но я должен кое-что сказать о нашем начальнике; иначе я не могу…

Слово «начальник» он произнес с легким ударением, чуть резче, чем другие слова. Франс быстро повернулся к нему лицом. Я видела, что Йохан улыбается. Остальные с удивлением уставились на Руланта.

— Рулант! — воскликнул Франс, ударяя ладонью по столу. Этим окриком и жестом он явно хотел предостеречь Руланта.

— Очень жаль, — снова начал Рулант. — Но товарищи должны знать это, Франс. С твоей стороны это нечестно…

Рулант повернулся в сторону Эдди и Яна.

— Франс до смерти напугал в лесу нашего нового товарища. Как в свое время напугал Тинку. Что он говорил Ханне, я не знаю. Может быть, назвал себя гестаповцем, может, заявил, что в поместье кругом одни немцы, а может быть, и еще что-нибудь придумал. Во всяком случае, Ханна решила уносить ноги. К счастью, мы повстречали ее; теперь все в порядке.

Франс, сидевший за столом напротив Руланта, поднялся со стула, и теперь оба — он и Рулант — стояли у стола друг против друга. Добродушное, немного самодовольное лицо Франса потемнело.

— Ты опять за свое? — угрюмо сказал он. — Так-то ты укрепляешь авторитет начальника?

Я видела, как Эдди и Ян с напряженным интересом смотрят то на Франса, то на Руланта. Йохан, усевшийся было в углу, снова поднялся на ноги.

— Да, — сказал он. — Да, так. Мы не затрагиваем авторитета начальника, поскольку он является начальником. Но существует также и взаимное товарищеское доверие, которого никто не должен подрывать. Рулант прав, не к чему затыкать ему глотку. Хорошо, что это сказано теперь, когда тут присутствует Ханна. С этим надо раз и навсегда покончить. Ханна — член нашей организации, и ты, Франс, поступил с ней не по-товарищески. В том-то и дело, что это касается нас всех. Ты обещал прекратить свои фокусы. Что Ханна о нас подумает?