Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

Пять минут спустя я была уже на маленькой уличке, в старом, полуразвалившемся доме, где я раньше жила вместе с Таней. Фотографа я застала дома. Он очень удивился, когда я постучалась к нему в дверь и напрямик сказала ему, что жизнь Тани поставлена на карту и что он должен сообщить мне адрес ее друга. Фотограф мрачно поглядел на меня и так громко присвистнул, что я почувствовала, как с таким трудом обретенное мужество вот-вот покинет меня.

— Вы, конечно, слыхали о том, что здесь был совершен налет на Центральное управление регистрации жителей?.. — медленно сказал он наконец и откинул упавший на очки и мешающий ему клок волос. — И он, друг Тани, участвовал в этом нападении. Насколько нам известно, среди арестованных его нет. Но в его доме засели бандиты — фашисты, они встречают и задерживают всякого, кто, ничего не подозревая, позвонит у двери… Если ваша подруга пойдет туда, она наткнется на них…

На мгновение у меня закружилась голова. Затем я медленно, с трудом поднялась с места. Тяжело оперлась о край его рабочего стола. И прошептала:

— А где это?..

— На площади Вестермаркт, — ответил фотограф и назвал номер дома.

Я была уже в дверях. Фотограф побежал за мной, перегнулся через перила. Летя вниз по лестнице, я еще слышала его голос:

— Вам не следует приближаться к этому дому! Я же вам говорю…

— Я не дура! — крикнула я в ответ.

Все же его последние слова помогли мне осознать, что мне надо снова взять себя в руки и не совершать никаких опрометчивых поступков. Я замедлила шаг, когда приблизилась к площади, где стояла церковь с башней Вестерторен. Я пошла вдоль тихой противоположной стороны, отыскивая нужный мне номер. Дом стоял среди ряда других, и ничто в его внешнем виде не говорило об опасности или предательстве. Здесь царило спокойствие; несколько детей играло возле крыла церкви. Гардины в окнах не шелохнулись. Я обошла церковь кругом и вернулась на то же место. Если в доме засели гестаповцы, то они видели меня уже дважды. А два раза — это более чем достаточно. Нужно уйти; и все же я не в состоянии была это сделать. Я зашла в одно кафе, откуда могла наблюдать за домами на другой стороне улицы, и укрылась возле окна, за задернутой занавеской. Безвкусный холодный лимонад, который я выпила, неприятно булькал у меня в желудке. Долго сидела я в кафе; у меня в сумке была книга, и я начала читать, хотя ни одно слово не доходило до моего сознания; я заботилась лишь о том, чтобы в нужный момент перевернуть страницу. Время от времени я бросала взгляд на площадь, где видимых изменений не происходило. Иногда пробегала какая-нибудь собака; раздавался бой часов на церковной башне; их бронзово-гулкие удары отдавались вибрирующим эхом в моем пустом желудке. Детей позвали домой. Близился полдень. Два человечка с ручной тележкой остановились посреди площади и начали длинный, непонятный разговор. Я видела, как они шевелят губами, жестикулируют, смеются. Я не понимала, как могут люди так долго стоять, болтать и смеяться. Я взяла еще лимонаду и пила маленькими глоточками, борясь с отвращением к суррогатному напитку. Порой кто-нибудь заходил в кафе, выпивал у стойки и снова исчезал. Человек без пиджака за оцинкованным прилавком, сначала лишь изредка поглядывавший на меня, стал теперь внимательно наблюдать за мной; я боялась, как бы он не обратился ко мне; это мне было совершенно ни к чему. Я уже начала опасаться, что ему покажется подозрительным, что я тихо сижу здесь и чего-то выжидаю, как вдруг из-за здания церкви показались мужчина, одетый в штатское, и девушка. Они шли через площадь по направлению к центру города. Мужчина шел на полшага позади девушки. Один раз он внимательно огляделся вокруг, как будто ища кого-то. Правую руку он держал в боковом кармане пиджака. Вся его тощая фигура выражала смесь лживости, наглости и неполноценности, что в моем представлении всегда было связано с фашистской разведкой.

Девушку я узнала сразу. Медленно поднявшись с места, с трудом передвигая ноги, я подошла к прилавку и молча положила деньги. Затем вышла на улицу. Ноги мои, казалось, одеревенели. Я видела, как мужчина и девушка, которая шла, опустив голову, пересекли улицу с трамвайными рельсами и скрылись в толпе. Я машинально следовала за ними, пока не поняла, что это совершенно бессмысленно. Таня была в руках врага. Я знала, куда они направляются. Гестаповец отведет Таню в театр «Холландсе Схаубюрх». Это был людской резервуар, куда сгоняли захваченных евреев перед отправкой в лагерь.

Таня была в руках врага.

Человек с револьвером

Первым делом я бросилась к Аде. Я выплакалась у нее, и мне стало немного легче. Ее непоколебимое хладнокровие и дружеское участие оказались в этот момент лучшим лекарством. Она обещала мне, что сделает, все, чтобы проникнуть в Еврейский совет и разузнать о судьбе Тани. Перед моим уходом мы договорились, что она пришлет мне открытку с двумя словами: «Пакет прибыл», если будет точно известно, что Таня находится в «Холландсе Схаубюрх»; если окажется что-либо другое, то Ада просто вышлет мне открытку с видом.

Я с трудом дотащилась домой. Роковое известие, что Таня попала в нацистскую западню, поразило моих родителей и Юдифь. Несколько дней в доме царило самое удрученное настроение. Буря, давно бушевавшая вне нашего дома, теперь настигла и нас. Казалось, будто раз и навсегда нарушены единство и спаянность маленькой человеческой ячейки. Я чувствовала это, когда внезапно прекращался разговор и каждый из нас ощущал пугающее одиночество; это случалось всякий раз, как только разговор заходил об арестах и преследованиях евреев; мы остерегались произносить Танино имя. Иногда я даже злилась, видя эту общую подавленность; с каждым днем я все отчетливее сознавала, что не смогу вырваться из заколдованного круга несчастий, если не буду с ними бороться.

На этой же неделе я побывала у своей прежней учительницы. Наконец-то я застала ее дома. Но я не спросила о причинах ее отсутствия. Она также ничего не стала объяснять мне. Зато приняла меня сердечно, как будто мы уже были связаны с ней тайными узами. От этого я почувствовала себя счастливой. Я видела, что она считает меня посвященной в ее дела и будет соответственно относиться ко мне и впредь.

— Ты добилась желанного, дитя мое, — сказала жена доктора. — На днях я отведу тебя в дом, где находится мой муж. А там он уж позаботится, чтобы ты встретилась с кем-нибудь, кто сумеет рассказать тебе больше моего…

Несколько дней я провела в тревожном ожидании. В условленное время я явилась в старый дом за двориком у крепостного вала. У меня застучали зубы и в коленях ощущалась какая-то слабость, когда я снова, во второй раз, вдохнула воздух, насыщенный формалином, попав в тошнотворно-сладкую больничную атмосферу. Дверь открыл мне человек, которого я не знала, он же, по-видимому, знал меня. Мне пришлось подождать немного в комнатке, стены которой были обиты коричневой кожей. А когда через несколько минут я заслышала в коридоре приближающиеся шаги двух мужчин, сердце мое учащенно забилось. Перед дверью шаги остановились, и я невольно поднесла руку к горлу — оно судорожно сжалось.

Открылась дверь, в комнату вошел доктор Мартин вместе с другим человеком. Я не смела взглянуть на второго и все глядела на доктора, как будто от него зависело спасение моей жизни. Я видела, как дружески ухмыльнулся доктор, идя мне навстречу и протягивая руку.

— Вам пришлось ждать этой встречи дольше, чем мы полагали, — заговорил доктор. — Надо было уладить кое-какие дела… Что такое, вы нервничаете? К чему это?

Я слышала, как тот, другой, засмеялся. На него я все еще ни разу не взглянула. Доктор Мартин подвел его ко мне и представил:

— Это Франс. Один из тех, с кем вы хотели познакомиться.

— Франс. Просто Франс, — сказал незнакомец. В его голосе мне послышалась легкая ирония и какой-то оттенок самодовольства, хотя одна мысль об этом мне претила. Франс протянул мне руку, торчавшую из рукава грубошерстного пальто. Это была крупная, покрытая темными волосами мужская рука с отчетливо проступающими костями суставов. Разве это рука рабочего? Я заметила, что квадратные ногти подрезаны опрятно и красиво. Это была рука, характер которой я определить не могла, но вид ее чуточку смутил и разочаровал меня. Впрочем, это было только мимолетное впечатление. Я положила свою руку в протянутую мне ладонь и наконец взглянула Франсу в лицо.

У него были выдающиеся скулы и маленький рот, лицо хорошо выбрито. Быть может, именно блеск чисто выбритых щек придавал его лицу оттенок самовлюбленности. Темные глаза глядели на меня доброжелательно, но чуть насмешливо. Ясно было, что он заинтересован и уже чувствует себя как бы моим отцом и покровителем.

Доктор Мартин перевел взгляд с Франса на меня, с меня снова на него и сказал: