Идеальная пара - Майкл Корда

Вейн почувствовал, как часто бывало, когда он был с Фелисией, как стирается тонкая грань между актерской игрой и реальной жизнью. Иногда он не знал, играет ли он любовную сцену с ней или действительно занимается с ней любовью. Ему было мучительно сознавать, что часто он не мог заметить разницу.

Его жизнь была игрой, а игра – его жизнью. В нем не было границы, отделяющей актера от человека.

– Конечно, Робби – великий актер и может с успехом сыграть кого угодно, – сказал однажды Гай Дарлинг, устав выслушивать похвалы своему более молодому собрату, – но одну роль он так и не научился играть – самого себя.

Ну сегодня он превзошел себя, играя эту роль, сказал себе Вейн. Он точно знал все свои реплики.

– Ты нужна мне; я люблю тебя, – произнес он уверенным низким голосом. – Я хочу, чтобы ты была дома, рядом со мной, всегда.

Фелисия тоже знала свои реплики.

– Я больше никогда не покину тебя, Робби, – сказала она. – Обещаю.

Они обнялись, повернувшись лицом к доктору Фогелю, будто ожидая аплодисментов.

Сцена четвертая

Фелисия лежала, вытянувшись, в шезлонге возле бассейна, старательно скрываясь от солнца под полосатым пляжным зонтиком. Она никогда не загорала, как это любили делать местные жители: загар, купальные костюмы, пляжи, яхты и постоянное пребывание на солнце были не для нее. Когда на студии ей предложили позировать для обычных рекламных снимков в купальнике, она отказалась. Когда они стали настаивать, она позвонила Аарону Даймонду, который прервал свою еженедельную игру в гольф и прямо в спортивных брюках и кашемировом пуловере приехал на студию, чтобы сразиться с самим Лео Стоуном на его территории – в роскошном кабинете Стоуна с бело-золотым столом длиной в пятнадцать футов, знаменитым белым кожаным диваном и расставленными вдоль стены двадцатью «Оскарами», полученными студией за лучшие фильмы прошлых лет.

– Если тебе нужна полуголая красотка, пошли своего чертова фотографа в Нью-Йорк в стриптиз-бар! – возмущенно закричал Даймонд. – А здесь перед тобой актриса, понятно?!

Стоун, который никогда никому не уступал и который собственными руками вышвырнул из своего кабинета не одного крупного импресарио, сдался перед натиском тщедушного агента Фелисии, и ее сфотографировали в вечернем туалете.

Рэнди Брукс сидел рядом с шезлонгом с блокнотом и карандашом в руках, составляя список гостей на вечеринку, которая устраивалась в его честь. Невозможно не любить Рэнди, думала Фелисия. Иметь его при себе было все равно, что иметь cavaliere servante[28] или заботливого старшего брата. К тому же у нее с Бруксом были общие интересы: антиквариат, хорошая мебель и искусство. У Брукса был утонченный вкус и развитое чувство прекрасного – он отлично чувствовал цвет и фактуру, весьма редкая способность у мужчины, и хорошо разбирался в моде.

Рэнди по-настоящему боготворил Робби, что было тоже не характерно для Голливуда, где на театральных актеров – особенно английских – смотрели подозрительно и враждебно. Робби считали зазнайкой, с презрением относящимся к тем ценностям, которыми здесь жили все, незваным гостем. Тот факт, что он добился успеха в первом же своем голливудском фильме и лишь по случайности не получил «Оскара», вызывал еще большую неприязнь к нему в кинобизнесе – особенно из-за того, что ему, казалось, было на это наплевать.

В данный момент Робби ходил взад-вперед по лужайке, репетируя свою роль из пиратской мелодрамы. Для актера его таланта задача была слишком простой, не требовавшей почти никакой подготовки, но для него не существовало понятия «незначительная роль». Он уже раз десять менял грим, стараясь превратить свой нос в узкий, аристократический; побрил и обесцветил свои густые брови, сделал себе острый подбородок, истратив на это килограммы воска и бессчетное количество гримировального лака. Когда он наконец закончил, его лицо приобрело поразительное сходство с лицом Рэнди Брукса.

Если Брукс и заметил это сходство, то не подал виду.

– Тебе надо пригласить Луэллу и Гедду, – сказал он Фелисии.

– Робби ненавидит репортеров отдела светской хроники. К тому же они обе писали о нас такие ужасные вещи.

– Они напишут что-нибудь еще более ужасное, если ты их не пригласишь. Поверь моему опыту.

– Ну хорошо. – Фелисия вздохнула, сожалея, что она не в Англии. Там она могла бы пригласить Гая Дарлинга, и милого Ноэля, и Тоби Идена, и Филипа Чагрина вместо Луэллы Парсонс и Гедды Хоппер и всей этой толпы отвратительных людей, которых Робби презирает. – Ты записал Марти Куика? – спросила она.

Брукс приподнял солнечные очки и сдвинул их почти на затылок.

– Он в Нью-Йорке, ставит свое глупое шоу в Уинтер-Гарден. «Звездный салют Марти Куика в честь американских женщин», я думаю. Бетси Росс на высоких каблуках и набедренной повязке вышивает знамя, а сто девушек в форме ополченцев задирают ножки…

– Он приедет, если я его попрошу.

– Я думал, вы с Робби по горло сыты Марти?

– Робби не держит на него зла. А что касается меня, то я всегда находила Марти… интересным.

– Интересным? Марти? Да он же гангстер. Он – Аль Капоне шоу-бизнеса! О черт, не пойми меня превратно, мне он самому нравится. Знаешь, это Марти впервые выпустил меня на сцену – в эстрадном номере в баре со стриптизом, которым он тогда владел. – Брукс засмеялся. – «Заставь их сидеть на месте, пока девочки переодеваются, парень, вот все, что от тебя требуется», – сказал он мне. И я это сделал. В те времена он сам у себя работал вышибалой. Ему нравилось вышвыривать за дверь пьяных, разнимать дерущихся, заставлять девушек работать. – Как дела у вас с Робби? – неожиданно спросил Брукс, меняя тему разговора.

– Прекрасно, – коротко ответила Фелисия, подняв бровь. Интересно, что рассказал ему Робби и насколько откровенно.

В какой-то мере это было правдой – хотя она не переставала задавать себе вопрос, связано ли это с таблетками, которые прописал ей доктор Фогель. Она принимала одну перед сном и еще одну в течение дня, чтобы успокоить нервы, а между приемами жила в каком-то оцепенении, лишь временами впадая в панику при мысли, как она будет жить, когда перестанет принимать лекарство – она ведь не могла принимать таблетки во время работы, которую ей скоро предстояло возобновить.

Даже войну она воспринимала как нечто далекое; лекарство, к счастью, ослабляло боль, иначе она вряд ли смогла бы пережить известия о тех событиях, которые происходили в Англии. Порция, по крайней мере, находилась в деревне, далеко от столицы, где продолжались бомбардировки, хотя это было слабым утешением, потому что здесь все считали, что немцы непременно высадятся в Англии.