Дорога в лето - Эмери Лорд

— Я просто возьму эластический бинт, и мы снимем с тебя эту штуку.

— Соблюдай дистанцию, — говорит Мэт, когда за Заком закрывается дверь.

Я смотрю на него.

— Ох, мы бы соблюдали, если бы тебя тут не было.

Я хотела его разозлить, но он только запрокидывает голову и смеётся. Мэт качает головой, улыбаясь, будто я милый питомец, только что выполнивший его команду.

Зак возвращается и садится передо мной. Кажется, я правильно выбрала наряд — короткие шорты и каблуки. Он берёт какой-то прибор с подноса, и я перестаю думать о моём внешнем виде. Штука в его руке выглядит как какой-то маленький электрический прибор, который вряд ли предназначен для снятия гипса.

— Прости. — Я поднимаю здоровую руку, чтобы остановить его. — Но это выглядит как миниатюрная пила.

Зак обдумывает это.

— В каком-то смысле, это так и есть.

— О нет, — говорю я ему, отдёргивая руку. Сексуальность Зака развеивается за секунду. — Я лучше сдеру его зубами.

— Я тебя не пораню, — произносит он, нежно беря мою руку. — Доверься мне.

Если бы это было так просто, послушаться и довериться ему, то он бы мог значительно сэкономить время. Я выдыхаю, желая, чтобы в этой комнате можно было курить.

— Она просто слишком громкая, — уверяет меня Зак. — Ты можешь не смотреть.

— Хорошо. Пофигу. Я в порядке, — вру я. Но это не становится правдой.

Пила начинает жужжать, и Зак подносит её к моей загипсованной руке. Инстинктивно я протягиваю другую руку, ища за что ухватиться. Даже сама не понимая этого, я хватаюсь за руку Мэта. Слышу, как он пододвигает стул ближе ко мне, но не могу оторвать глаз от пилы.

— Смотри на меня, — приказывает Мэт, и я отвожу взгляд от вращающегося лезвия. Чувствую, как оно касается моего гипса, и от этого вся рука начинает вибрировать.

Я по-прежнему смотрю на Мэта. Он не моргает, и я сосредотачиваюсь на его глазах — сейчас они ярко-синие из-за серой футболки, подчёркивающей цвет его глаз — до тех пор, пока не чувствую, как гипс высвобождает мою руку. Жужжание прекращается, и я вспоминаю, как несколько минут назад Зак отрезал марлю ножницами. Гипс спадает с моей руки, и я чувствую холодок на голой коже. Даже при комнатной температуре моей руке прохладно, потому что она была покрыта гипсом целых два месяца. Рука выглядит тоньше, чем раньше, и я разминаю пальцы. Осторожно двигаю запястьем вверх и вниз, словно петлями.

— И как ощущения? — спрашивает Зак.

— Хорошо. Она немного... затвердела.

— Это нормально, — отвечает он. Зак пробегает рукой по моей руке, переворачивая её и осматривая. — Немного утратила мышечную массу, что тоже вполне нормально, но выглядит хорошо. Врач придёт через пару минут и осмотрит твою руку. Он покажет пару упражнений, чтобы привести её в тонус. Но их поначалу нужно выполнять медленно.

— Спасибо.

Я отпускаю руку Мэта, и мне стыдно, что я держалась за него всё это время. Правой рукой касаюсь левого запястья в первый раз за два месяца. Я чувствую облегчение, но не от вида моей руки и даже не от освобождения от гипса. Нет, я чувствую облегчение потому, что исцеление всё-таки возможно, и с каждым днём я чувствую себя менее сломанной, чем в предыдущий.

В апреле я провела вечер в студии Ди в центре Нэшвилла и фотографировала, пока она записывала песню для альбома. У неё был короткий перерыв до начала тура, и, хотя Ди в эти несколько недель не могла ходить со мной в школу, я была рада, что она рядом. Я чувствовала себя хорошо. Умиротворённо. Мои общественные работы закончились, я прошла половину курса терапии и не попадала ни в какие неприятности.

По пути домой в тот вечер я остановилась возле квартиры Блейка, чтобы забрать куртку, которую забыла там накануне вечером. Я поспешила наверх по дорожке мимо заросших кустарников к двухэтажному зданию с выцветшей штукатуркой. Кто-то, когда заходил, придержал для меня дверь, — я не знаю, почему помню это. Дверь в квартиру «2C» была приоткрыта, как и всегда, так как здание было слишком убогим, чтобы в него полез грабитель.

Сосед Блейка сидел в гостиной с друзьями, над ними стояло облако дыма от косяков. Банки из-под пива валялись по всей комнате, а по телевизору шла передача, которая могла быть интересна только обкуренным.

— В своей комнате? — спросила я.

Сосед Блейка повернул ко мне голову, посмотрев на меня остекленевшим взглядом.

— Не знаю.

Я повернула ручку двери в комнату Блейка, и тут же увидела кожу. Много обнажённой кожи на полосатой простыне. И бюстгальтер на краю кровати, нежного девчачье-розового цвета, который я бы никогда не стала носить. На мгновение я застыла. Они оба замерли, услышав звук открывающейся двери. Я не могла найти слов, но моя правая рука каким-то образом нащупала настольную лампу. На самом деле я не собиралась кидать лампу через комнату, но моя рука двигалась сама по себе. Из-за жгучей ярости я даже не почувствовала веса лампы. Я слышала, как она разбилась, попав в стену всего в нескольких сантиметрах от головы Блейка.

Именно тогда я начала орать, и мир вокруг помутнел. Девушка смотрела на меня без капли жалости, и я почувствовала раздражение, когда она завернулась в простыню. В ушах стучало так громко, что я даже не слышала телевизор, когда выбегала из дома. Уверена, сосед Блейка с друзьями смеялись, но гнев затмил все мои чувства. Я помню, как с силой захлопнула дверь. Потом развернулась и пнула её, оставив на двери след от подошвы моего ботинка.

Я почти побежала к своей машине, остановившись только для того, чтобы найти ключи в сумке. По венам неслась жгучая смесь гнева и адреналина, у меня дрожали руки. Когда я сумела достать ключи, позади меня открылась дверь дома. Блейк спешил за мной, крича моё имя. Несмотря на инстинктивное желание убежать, я повернулась к нему лицом. Он пытался объяснить мне, что это было не то, о чём я подумала.

— Серьёзно? — закричала я, и мой голос сорвался. — Ты серьёзно?

От него сильно пахло выпивкой, и это застало меня врасплох. Блейк курит травку, потому что ненавидит, как алкоголь лишает его контроля над собой. Назовите это знаком, или как хотите, скажите, что я сама накликала беду. Я должна была знать, что это может произойти.

Не помню точно, что я ему говорила. Думаю, тогда я создала новый вид ненормативной лексики. Я как будто смотрела на себя со стороны, на кричащую девушку на высоких каблуках с покрасневшим лицом. Мы обменялись безобразными и обидными репликами. Я сказала ему отправляться в ад; он ответил, что я слишком эмоционально реагирую, как маленькая сука. Когда Блейк это произнёс, я оттолкнула его, не в силах сдерживать гнев.

А затем он ударил меня по лицу так сильно, что я отлетела в сторону. Я почувствовала, как ребро его ладони соединилось с моей скулой, и звук, услышанный мною, буквально оглушил меня. Время как будто замедлилось, и прежде чем я осознала, что произошло, с грохотом упала на тротуар. При падении я сломала запястье, и кровь из разбитого колена испачкала джинсы. Боль пульсировала в каждой клеточке меня — та боль, что выбивает весь воздух из лёгких.

Раскаиваясь, Блейк опустился на колени рядом со мной.

— О боже, о боже, Рейган, мне так жаль. Вот чёрт, я даже не знаю, как это случилось.

Я не плакала. Я не плачу. Вместо этого я позвонила Ди.

Я соврала в отделении неотложной помощи. Сказала им, что упала с высоких каблуков и что мои родители уехали из города. Я была не готова рассказать, что случилось. Пока мне делали рентген запястья, Ди позвонила моему папе и Бренде. В глубине души я знала, что она именно так и поступит. Когда я вошла в вестибюль, неся в руках рецепт для обезболивающего и печаль в груди, они все ждали меня.

— Ничего себе, малышка, — хмурясь, сказал папа. — Мы должны купить тебе пару туфель без каблуков.

К утру следующего дня на левой стороне моего лица проявился синяк, и полиция взяла отрезвевшего Блейка под стражу за нарушение условно-досрочного освобождения. Я не хотела выдвигать обвинения; но папа угрожал его убить. И это было мило.

Но что самое ужасное: прежде чем я припарковалась у его дома тем вечером, ничто — ни неодобрительные взгляды Бренды, ни сплетни моих одноклассников, ни мой арест — не заставило меня понять, как плохо я относилась к себе. Но стоило Блейку проявить неуважение ко мне, и я не могла поверить, насколько далеко всё зашло. Пока я лежала там, на ребристом бетоне, мой ум нажал на кнопку уменьшения, и я увидела всю картину целиком. Мне хотелось смеяться над ничтожностью ситуации, хотелось потрясти себя за плечи и закричать: «Что, чёрт возьми, ты делаешь?»

Туман в моей жизни рассеялся, всё стало настолько ясно, что я не могла поверить, как раньше этого не видела: я лучше всего этого. Я лучше тех неудачников, с которыми встречалась для дешёвых острых ощущений. Терапевт сказала, что мои «рискованные решения» вытекают из «искажённого чувства собственного достоинства». Но я знаю, что умная, и усердно работаю, если мне небезразличен результат работы, у меня есть цели, которые мне важны. Конечно, я регулярно принимала неверные решения, но это просто решения, и я могу их изменить. И, наконец, мне захотелось это сделать.