Дорога в лето - Эмери Лорд

Сегодня был не самый идеальный вечер, но я всё ещё чувствую, как мои губы растягиваются в улыбке. Открываю дверь для Ди и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Мэта. Он тоже улыбается и машет мне на прощание.

Глава 7. Из Чарльстона в Литл-Рок

— Боже, прекрати мои страдания, — стонет Ди на диване тур-автобуса.

Мы покинули Чарльстон в пять утра, пока моя подруга переживала своё первое похмелье. Мы сказали Пич, что у Ди мигрень, и поэтому она смогла беспрепятственно выпить три таблетки аспирина и тонну кофе. Она отсыпалась примерно три часа. Я же не спала всё это время, наблюдая, как долины наполняются утренним туманом.

Мэт заскочил в наш автобус прямо перед тем, как караван покинул отель. Он вручил Ди конфискованный накануне телефон, и она застонала в ответ. Наши глаза встретились, и он слабо улыбнулся, прежде чем выйти из автобуса. Это было странно, и я не была уверена, почему это произошло — как будто ни один из нас не знал, что сказать.

С тех пор прошло три часа, и я снова и снова переживала в уме события последней ночи, вновь возвращаясь к новой песне Мэта, его хитрой улыбке после того, как он растоптал мою сигарету и к тому моменту, когда мы улыбнулись друг другу в конце вечера. Если бы я стояла совершенно спокойно, то, уверена, моё тело просто понесло бы к нему, как на крыльях. Кажется, мне нужно крепко упираться ногами в землю, чтобы противостоять его притягательности.

Мне всегда нравилось быть там, где мне нельзя было находиться. Как только я научилась читать, то стремилась только к одной двери в магазинах — с надписью «Только для персонала». Даже сейчас я часто бываю в клубах для тех, кому больше двадцати одного и проникаю в кладовку, чтобы поцеловаться с тем, кто меня в данный момент интересует. Мэт Финч, фиктивный парень моей лучшей подруги и спаситель репутации, как будто носит предупреждающую ленту, и, конечно же, именно с ним я и хочу быть.

— Ладно, — говорит Ди, садясь. — Думаю, я могу уже что-нибудь поесть.

— Начинай с чего-нибудь лёгкого. — Я передаю ей батончик мюсли. — И налегай на воду.

Ди сосредоточено жуёт, будто это может спасти её от тошноты.

— Зачем люди пьют? — шепчет мне Ди. — Я серьёзно.

— Ну, большинство людей умеют выпивать.

Она вздыхает:

— Знаешь, если кто-нибудь сфотографировал меня вчера, то пресса опять на меня набросится.

После всего, что она пережила, я думала, что Ди начнёт паниковать из-за возможных негативных отзывов в прессе. Но в начале этой недели её представители убедили сайт опубликовать оригинальный снимок. Невинный вариант фотографии не произвёл такого фурора, как фотографии «ню», но настоящие фанаты Лайлы Монтгомери узнали правду, и с тех пор она чувствует себя лучше.

Ди говорит прежде, чем я начинаю её успокаивать:

— Знаешь, я рада, что так случилось. У меня появилась новая идея для песни.

Моё лицо, должно быть, выражает тревогу, и поэтому она быстро объясняет:

— Я не говорю, что я бы повторила этот вечер только ради новых впечатлений, но он принёс мне вдохновение. Заставил меня задуматься о том, как часто мы принимаем решения, которые, хоть и помогают в настоящий момент почувствовать себя лучше, принесут нам вред позднее.

Я ничего об этом не знаю.

Ди тянется к гитаре, её мысли уже далеко. Я люблю смотреть как Ди сочиняет песни, она будто берёт их из воздуха. Это всегда происходит одинаково. Она наигрывает на гитаре, едва касаясь её пальцами. Затем закрывает глаза, пытаясь почувствовать правильные аккорды. Отыскав их, Ди наигрывает их немного громче, чтобы убедиться, что они хорошо звучат на полной громкости. Далее она отмечает ту часть песни, которая в скором времени будет сопровождаться текстом. Потом она остановится, запишет предположительную первую строчку в блокнот, а затем продолжит играть, на этот раз подпевая. Процесс редактирования и проигрывания каждого аккорда может продолжаться в течение нескольких часов или даже дней.

Когда мы подъезжаем к следующей остановке, Ди всё ещё сидит в той же позе, по-прежнему подбирая аккорды.

— Эй. — Она смотрит на меня. — Ты не могла бы сбегать в автобус Мэта для меня?

Я отрываюсь от своего экземпляра журнала «Роллинг Стоун» и смотрю на неё. После вчерашнего вечера я не знаю, как вести себя с ним. Между нами растёт напряжение, и атмосфера в конце концов должна разрядиться, но пребывание вдвоём в одном автобусе не поможет в этом.

Ди смотрит на меня своим самым милым умоляющим взглядом.

— Мы пытались написать песню вместе, и у него остался тот блокнот. Я бы взяла его сама, но...

Но посетители заправки увидят её и устроят бунт. Да, я знаю.

— Хорошо. — Я кладу журнал. — Он поймёт, о чём ты говоришь?

— Да. Блокнот. Он поймёт.

Я выхожу на летнее солнце и направляюсь к автобусу Мэта, по дороге немного взбивая волосы, чтобы придать им объём. Его водитель на перекуре, поэтому я стучу в дверь. Сквозь затемнённые окна мне ничего не видно, но спустя секунду дверь открывается. Я оглядываю Мэта, который одет только в голубые джинсы.

Он прижимает телефон к уху:

— Корин? Я тебе перезвоню.

— Извини, что помешала, — произношу я, сгорая от неловкости. Спасибо большое, Ди.

— Ничего страшного. Входи. — У Мэта мокрые волосы и он откидывает их со лба. — Закрой дверь за собой.

Я захожу в автобус и нажимаю на ручку, чтобы закрыть дверь. Сейчас в автобусе мы только вдвоём, и один из нас наполовину раздет. Мэт приседает перед чемоданом, мышцы его спины напрягаются, пока он ищет рубашку, а я всё ещё не могу найти слов. Он явно только что вышел из душа, и в автобусе витает запах чистоты, но не такой, как у геля для душа «Горная свежесть» или одеколона из торгового центра. Здесь пахнет мылом, простым и знакомым.

— Что случилось? — спрашивает Мэт, глядя на меня. Его голос почти пренебрежительный, будто он пытается меня отшить.

— Ди нужен её блокнот, если он тебе больше не нужен.

Я пытаюсь не смотреть на клетчатые боксёры, которые выглядывают из-под его джинсов. Он берёт голубую рубашку и встряхивает её.

— Конечно.

Мэт встаёт, надевая рубашку через голову, и я замечаю большую татуировку у него на боку. Этот текст — всего пара строчек — написан чёрными чернилами, и для меня это неожиданно.

Он передаёт мне тетрадь, и я не могу удержаться от вопроса. Не только потому, что мне любопытно, но ещё и потому, что я хочу привлечь его внимание. Кажется, я не могу себя остановить.

— Тату, да? Можно посмотреть?

Может, так спрашивать и наглость, но эй, он первый начал, когда открыл дверь без футболки!

Мэт приподнимает рубашку и поворачивается боком. Я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть вытатуированные буквы. Прочищая горло, он говорит:

— Это из второго куплета…

— «Вечно молодой» Боба Дилана, — заканчиваю я его фразу.

Тату Мэта — строчки из песни, которую я люблю, написанной исполнителем, которого я люблю. И я не часто использую слово «люблю». Он кивает.

— Ты фанат?

— Да, — отвечает Мэт. — Мама пела нам его песни, когда мы были маленькие.

После семи строчек текста следует дата, февраль этого года.

— Что за дата?

Мэт опускает рубашку и отвечает, не поднимая на меня глаз:

— День, когда мама умерла. У моих братьев и сестры тоже есть строчки из этой песни. Мы разделили её на части. А у папы строчки из другой песни Дилана.

Хотя я не та, кто будет плакать, в моём горле появляется ком. Внезапно я забываю о том, что хотела привлечь его внимание. Вообще забыла о своих планах. Его мама умерла пару месяцев назад. Это она. Та печаль, которую он выражает всем своим существом, и я её чувствую. Кривая усмешка Мэта не может этого скрыть — только не от того, кто знает об этом, не от меня.

— Из какой? — спрашиваю я почти шёпотом. — Ничего, что я спрашиваю? Из какой песни у твоего папы тату?

Я почти вижу, как он сглатывает.

— Последняя строчка из песни «Ты оставишь меня тосковать, когда уйдешь».

Папа слушал эту песню на повторе в первые месяцы после того, как моя мать ушла, эту и кучу подобных. Но у меня нет негативных ассоциаций с этой песней. Я люблю её, и она сделала меня такой, какая я есть.

— Это очень красиво.

Мой голос тих. Это моя попытка быть такой же сострадательной, как Ди.

Мэт улыбается, но на его щеках почти не видно ямочек.

— Спасибо.

— Мне жаль, что ты потерял маму. Это ужасно.

Я говорю это потому, что считаю, что это здорово, когда тебе кто-то сочувствует. Никто никогда не говорил мне, что ему жаль насчёт моей матери и не говорил, что понимает, каково это. Это слишком неловко, поэтому люди просто ничего не говорят. По крайней мере, не в лицо.

— Да, это так, — отвечает Мэт через несколько мгновений. Потом он вскидывает глаза на меня. — Подожди. Ты тоже потеряла маму?

— Да. В прямом смысле. — Я кладу руки в карманы. Обычно я никогда не говорю об этом — вообще-то, всегда вру. Но я хочу, чтобы Мэт знал, что я понимаю его боль, по крайней мере, немного. — Она сбежала от нас, когда я училась в третьем классе. И с тех пор я её не видела.